Царство. 1955–1957

– Хоть до девки добрался!

8 февраля, вторник

Газеты опубликовали Указ Президиума Верховного Совета о назначении на должность председателя Совета министров СССР, Маршала Советского Союза Николая Александровича Булганина. В Указе говорилось, что Георгий Максимилианович Маленков ушел с поста председателя правительства по собственному желанию, в связи с резким ухудшением здоровья. Именно из-за слабого здоровья он должным образом не справлялся с возложенными на него обязанностями. Другим Указом товарища Маленкова назначили заместителем председателя Совмина и министром строительства электростанций. Георгий Максимилианович по-прежнему оставался в высшем органе управления страной – Президиуме Центрального Комитета. Газеты пестрели портретами Булганина и приводили его биографию.

– Какой все-таки товарищ Булганин красивый! – разложив на столе «Известия», любовалась буфетчица Нюра. – Как он мне нравится!

Лида исподлобья взглянула на подругу, она мыла посуду.

– Маленков – тот умный был.

– А Булганин какой?

– Не знаю, он военный.

– И что?! – с неудовольствием нахмурилась Нюра.

– Маленков зарплату поднял, налоги с крестьян снял, за что его турнули? – продолжала подавальщица.

– Потому что не справлялся, газеты читай!

Лида домыла посуду и, обтерев вафельным полотенцем руки, с долгим вздохом опустилась на стул.

– Мне, Нюрка, что твой Булганин, что Маленков – оба по барабану, лишь бы не трогали. Давай чай пить!

Нюра достала варенье, Лида расставила чашки, порезала хлеб и колбасу. За два года горкомовский спецбуфет стал жить богаче.

Подруги поели и теперь лениво сидели, глядя друг на друга. Нюра растолстела.

– Колька, брат, приезжал, – сказала Лида. – Все такой же деревенский, неотесанный.

– У меня братьев не осталось, все на фронте сгинули, – грустно отозвалась Нюра.

Лида подобрала со стола крошки и сунула в рот: не забыла, что такое голод.

– Когда в деревне жила, такие со мной странные вещи творились, аж вспоминать страшно! – неожиданно сказала она.

– Расскажи! – попросила Нюра.

– Слушай!

Жили мы с мужем в доме на самом краю деревни, скоро ребенок родится. Наша комнатушка малюсенькая была, решили перейти в комнату побольше, где раньше мать моя жила, уже с полгода, как ее не стало. Всю комнату от старых вещей освободили, потолок побелили, стены покрасили, кровать туда поставили собственную и шкаф занесли, лишь стол старый со светильником из маминой комнаты не убрали. После ремонта хорошая комната получилась. Но мне в этой комнате почему-то неуютно было. И вот как-то ночью проснулась я и не могу заснуть, лежу и тени разглядываю – причудливые тени ночью за окошком прыгают, особенно когда облака на луну наползают. Смотрела я в окошко, смотрела, пока в дремоту не потянуло. Глаза слипаются, а тут светильник сам по себе вспыхнул, разгорелся, и свет его, как вода из фонтана, стал на пол изливаться, и смотрю я, не светильник это вовсе и не свет водопадом льется, а огромный человек передо мной предстал. И замечаю, что он лишь до половины человек, а другая половина – черт с горящими глазами! Я мужа толкаю – смотри! Мы повскакивали с постели, громкими криками кричим: «Чур! Чур! Пропади пропадом! Пропади!» Пропал, – вздохнула Лида. – Вот какое случилось. Потом батюшку из церкви пригласили, он долго кадилом кадил, водою святой брызгал, молитву читал, пообещал, что всех выгонит.

– Кого – всех?

– Всю нечисть, – округлила глаза Лида.

– А-а-а-а-а… – передернула плечами Нюра.

– Потом со мной другое случилось, – наклонясь к подруге, продолжала подавальщица.

– Чего? – еле слышно прошептала буфетчица.

– Сплю я как-то в этой самой комнате и почему-то проснуться хочу, глаза приоткрыла, смотрю, кот Мурчик лижет мне руку, пригляделась, а это не кот! Сидит на краю кровати огромный зверь, лохматый-лохматый, и к моей руке противным языком тянется. Месяц светит, а косматый в свете месяца еще страшней! Я вся похолодела. Нализался, гад, от руки моей, отстал и на моего Сашу уставился, а тот себе храпит! А оборотень за ноги его схватить норовит и через окно в лес утянуть. Я как заору! Саша подскочил, оборотень за дверь. Переполох. Я мужу все как было, рассказала, он взял ружье, положил рядом, а заснули мы лишь под утро в своей старой комнате. На следующий день сколько Мурчика-кота ни искали, не нашли. Пропал окаянный. Может с этим страшным бесом в чащу убежал? – продолжала женщина.

Нюра слушала и боялась дышать.

– А еще были у нас картины в спальне. Мама вышивкой занималась, крестиком шила, вот и получались картины разные, много после ее смерти их осталось, штук десять, не меньше. Мы, как маму схоронили, почти все родственникам на память раздарили, но и себе кое-что оставили. На одной – три розы на черном фоне вышито было, эту картину я напротив нашей кровати повесила, нравилась мне она. Висит картина на стене, я в кровати лежу, любуюсь. Но вот однажды, а это зима была, темнело рано, тоже проснулась среди ночи, тьма кромешная, лишь лампадка под иконкой в углу мерцает. Тут и взглянула я на картину с розами. Смотрю, да только не розы на картине, а женщина лежит с распущенными волосами, строгая, холодная, понимаю, что неживая. Жутко! Наутро я все картины собрала и в сарай снесла.

– Ну и спальня у вас, прямо заколдованная! – содрогнулась Нюра. – Больше ничего с тобой не происходило?

– Ничего, Нюрочка, больше не было, а вот с Сашей, с мужем моим, было.

– А что с ним-то?

– Хочешь послушать?

– Хочу.

– С ним так случилось. Жил у нас в деревне очень старый дед. Он еще с японцами воевал, царя хорошо помнил, лет, может, под восемьдесят деду было, Паньком звали. Мужа мово с пчелами обращаться дед учил, семьи у него не было, никого вообще не было, вот мой Саша Паньку и помогал. Тот нам свое хозяйство после смерти передать обещал – и пчел, и козу с курами, и дом с барахлом, правда, дом его никому был не нужен, вроде и хороший дом, добротный, так ведь рядом с кладбищем, соседство не лучшее. «А я не боюсь! – смеялся старый дед. – Сколько лет тут живу, и ни разу покойник ко мне не наведался!» И однажды занемог дед Панек, занедужил крепко, лежит, хуже и хуже ему становится. Мой Саша говорит: «У Панька на ночь останусь». Я возражать не стала. Приходит муж с утра какой-то перепуганный. Спрашиваю: «Что такое?» – «А вот что, – он отвечает и начинает рассказ: – Попоил я деда перед сном чаем с медом, поставил горчичник, дед пропотел, захрапел, а я сижу, книгу с картинками перелистываю, вдруг слышу, ходит у дома кто-то, а может, мне показалось – то есть шаги, то нет. Листаю книгу дальше и тут – в дверь стучат. Я книгу отложил, подошел к двери, спрашиваю: «Кто там?» В ответ – тишина, а выйти на улицу, дверь отворить не решаюсь, чутье мне подсказывает – не открывай! Через занавесочку в окно выглянул – никого. Сел снова за стол, только читать уже не получается, мысли нехорошие голову переполняют, прислушиваюсь, каждый звук во мне, точно колокол, отзывается. Через некоторое время снова шаги – топ, топ, топ! – все отчетливей, все чаще. Я к окну бегу, занавесочку сдвинул, улицу темную разглядываю, и вдруг пред самым моим окном вижу, топают сапоги – одни сапоги, без человека, без ног, по двору разгуливают!» Саша с перепугу шторку задернул, в дверь снова стучат, а голосов никаких нет. Муженек мой похолодел от страха – как это сапоги сами собой, без хозяина идут? Потом Саша вспомнил, что перед сапогами, то есть перед шагами этими проклятыми, собака дворовая истошно выла, а как хождения начались, умолкла. Саша думал, может, зверь дикий из леса за курами пробирался, так ведь нет, хуже!

– Что?!

– Говорит, что это смерть за Паньком приходила. На следующий день дед Панек умер, – почти шепотом закончила Лида. – Хорошо, мой Сашенька на глаза смерти не попался! – передернула плечами подавальщица.

Нюра в ужасе молчала.

– Никогда больше в деревне ночевать не останусь! – пролепетала она.

– Но на этом история с Паньком не окончилась, – продолжала Лида.

– Так ведь дед умер? – изумилась Нюрка.

– Вот, слушай. Когда Панек умер, принялись мы дом его разбирать, нужные вещи к себе перетаскивать. Я уже на седьмом месяце беременная ходила, мужу особо не помогала, то, что принесет, разложу, а так сидела сложа руки. Приходит в очередной раз мужик мой домой, повечеряли и спать легли.

«Знаешь, – говорит мой Саша, – любопытная история со мною приключилась. Уж неделя, как я в дом Панька хожу. Третьего дня на дороге мне кот размером с собаку повстречался. Дымчатый кошак, глаза желтые, пристальные, я еще удивился – больно здоров для кота. И на другой день его увидел, и сегодня навстречу попался, все дорогу мне этот кошак переходит. С ленцой идет, нехотя, не трусит! Знаешь, где? В том месте, где березняк начинается, там еще полянка, на которой летом молодежь с гармошкой песни поет». Как раз за этой березовой рощей – кладбище, а перед кладбищем – дом Панька, – уточнила рассказчица. «Получается, кот третий раз тебе дорогу перебег?» – спрашиваю. «Так, получается», – отвечает мой Саша.

– Что дальше-то? – торопила Нюра.

– Слушай, слушай! И вот, Нюрка, пропал кот, не попадается больше мужу на пути, мы про него и думать забыли. Дни идут, дом Панька разгребли, на зиму закрыли, осень на исходе, два дня как снег с неба срывался, а к утру повалил так уж повалил! Холодно, дороги оледенели. Приходит в обед мой Сашенька и рассказывает:

«Шел домой и думаю, дай к Паньку загляну, лопата у него в сарае хорошая осталась, надо бы и ее забрать, в хозяйстве пригодится! Решил сходить, пока вконец не замело. Пришел, отыскал лопату, возвращаюсь по сугробам, по бездорожью бреду весь мокрый. Через рощу еле пробрался, столько кругом снега навалило! И тут этот самый жирный кот мне дорогу переходит и так еще отвратительно мурлычет. Я скатал снежок и как в него запущу, чтоб на глаза больше наглец не попадался. Увернулся кот, на меня своим желтым глазом уставился и говорит человеческим голосом: «Ну, мужик, скоро ты об этом пожалеешь!» – и исчез. Нахмурилась я, – продолжала Лида, – «Нехорошо это, Саша!» – а муж: «Да ладно!»

– И ведь не ладно, Нюра, не ладно! – всплеснула руками подавальщица. – Что же дальше было?

– Прошла неделя, надо дымоход от сажи чистить. Полез Саша на чердак, а ляда, то есть люк, за ним вдруг сам по себе захлопнулся, и кто-то невидимый набросился на моего мужа и стал душить. Саша вырывается, кричит, а вырываться не может, а я внизу как дура, а чем помогу?! Руки от бессилия заламываю, кочергу подхватила, стою, жду, что будет. Сашенька мой бьется, стучит ногами, вскрикивает, извернулся, ляду открыл, свет дневной на чердак хлынул – и исчез враг.

«Чудом я ляду открыл, – заикается Саша. – Чудом спасся!»