Одинокий. Рассказы

Одинокий. Рассказы
Александр Ступин

Сборник рассказов «Одинокий» рассматривается автором как художественная форма передачи содержания научных статей. В сборнике мало прямых ссылок на источники, архивы, но все герои рассказов вполне реальны и узнаваемы, хотя чаще всего они выглядят фантастически.

Одинокий

Рассказы

Александр Ступин

Корректор Лариса Александровна Ступина

Иллюстратор Лариса Александровна Ступина

Редактор Лариса Александровна Ступина

© Александр Ступин, 2018

© Лариса Александровна Ступина, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4490-9148-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I

Ну, какие сказки. Разве я – сказочница? Это раньше в старину сказочники были. Знали сказок много, да интересных. Заслушаешься. Телевизоров-радио-интернетов ваших не было, вот и приглашали такого сказителя. К примеру, рыбаки на путине. Днём-то они в море рыбу ловят. А вечерами у костра сказки слушают, истории разные.

Только вот, у меня сказок нет, я вам всю правду говорю, а если и домысливаю что, так это, чтобы слушать интереснее было. Где сама видела, где люди подсказали. Людям-то верить надо. Не всем. Но я-то, поди, разбираюсь. Отличаю, кому – можно, а кто – так, для красного словца прибавляет-присочиняет.

Вот, к примеру, сказывали, появился в одной деревеньке парнишка, сыночек банного. Уж и не знаю, что у них там вышло в семействе-то, а только наш остался один-одинёшенек, без ласки и заботы родителей: сирота-сиротой. Банные-то, они, вроде как домовые, это всем известно. Поселяются они в баньках, но не в каждой, и не у всякого хозяина. Как они выбирают баньку, по каким таким понятиям-приметам – людям неизвестно. Вот поселяются, и всё тут.

Так-то, они не зловредные, и присутствия своего особенно ни чем не выказывают. Пошалить могли. Хозяева баньку готовят: воды наносят из колодца в бочку, пол прометут, со стен паутину снимут, печь растопят. Вот уж всё готово, парься. Не тут-то было. Веники из ушатов достают, а они все – голенькие, и листики разбросаны, как ветром осенним по земле. Розги, а не веники. Или того хуже. Заходят хозяева париться, а там холод, печку инеем подёрнуло, хоть на улице жара, дыму въедливого полно – глаз не открыть, слёзы текут. Но так-то редко бывало.

Если такое вдруг приключалось, верный признак – осерчали банные. Хозяева тотчас – медку на блюдечке, или яблочек мочёных, вареньица. Спиртного-то банные на дух не выносили, и дыма табачного тоже – чихали да кашляли. Оттого сердились, бывало, да так, что к баньке месяц не подходи.

А как же? Рассердил ты банного, у тебя и двери не закрываются в баньке, стекла в окошках лопаются. Или труба печная развалилась, или птица в неё падает, дым из печи в баньку идёт. Муки вечные. Сколько времени и трудов, пока печники её оттуда вытащат. А то, в кадке дырок насверлят, прямо – решето, а не кадка, или полки подпилят. Даже сжечь баньку могут, если сильно осерчают. А что им – нечисть, она и есть нечисть. Но банные чистоту любят. В грязных баньках не селятся.

Ну, вот. Поселился парнишка-то наш в одной баньке. Говаривали, что проходящий табор цыганский его подкинул. Мол, нашли цыгане ребятёнка у дороги в траве. Думали, наверное, что человеческий. А когда чуть подрос, увидели, что – нет, не человеческий.

Маленький такой, глазки, как у зверька, диковатые, хотя многое, как у человека, не отличить. Но на языке человеческом говорил плохо, хотя всё понимал. И ещё, с насекомыми, зверюшками разговаривал, чудеса всякие творил. Мог, к примеру, поленом запустить со злости в кого-нибудь: посмотрит на полено-то, а потом глазёнками поведёт, оно и летит.

Деревенские вначале тоже ничего не поняли: парнишка и парнишка. Ростом с трехлетку, но шустрый, вот только говорит как-то странно, лопочет, лопочет по-своему, не разберёшь. Подкармливали его, понятно, а жить он стал в баньке.

Имя ему случай помог найти. Вот, как-то парились мужики, жару нагнали, печь раскалена, да ещё и воды плеснули. Один и кричит: «Жарко! Слишком жарко!» Мол, хватит поддавать-то. А парнишке показалось, что его зовут. Имени-то у него не было. Но он слышал, что люди друг друга по имени зовут, вот и придумал себе. Вышел, улыбается. Посмеялись тогда мужики, да напрасно. Но имя – не имя, прозвище, что ли, приклеилось к нему. Стали его кликать: «Слишкомжарко».

А надо сказать, что парнишечка этот, хоть и не человек вовсе, но смышлёный. Подглядел ведь он, что в печь дрова кидают, и от этого всем хорошо. Смекнул. Мужики-то кричали в баньке по-всякому случаю: «Поддай, да поддай», «Печь холодна, дровишек ещё подкинь». Он и стал потихоньку подкидывать. А они смеялись, благодарили его. Всем и было хорошо.

Но вот, как-то приготовили мужички баньку для родственника какого-то из города. Воды наносили, печь, понятно, жарко растопили, веники запарили. Опять же, по-новому: пива купили, рыбки вяленой принесли, приготовились по-настоящему. Сидят они, в баньке парятся. Хорошо. Банька – на берегу озера. Лесочки кругом. Вот, городской с непривычки взопрел, собрался из парилки-то на свежий воздух, и говорит: «Пойду на озеро. Окунусь. Слишком жарко».

– Что?! – кричат мужики. Не поняли они, что он сказал. Вениками хлестались, или под паром-то и пивом. Городской им и крикнул что есть мочи: «Слишком жарко, пойду!»

Услышал этот крик парнишка и подумал, что зовут его. Дверь открылась, и дровишки в печь сами полетели, шлёп-шлёп, торопятся. Мужики внимания не обращают, печь-то с обратной стороны растапливается. И пошло-поехало тут. Старается парнишка. Устали мужички вениками хлестаться, говорят друг другу: «Ну всё, пора на свежий воздух, упарились. Уж слишком жарко». Тихо говорили, но не знали, что банный тут уж.

И наш парнишка начеку: «Мало, стало, быть пару-то». Дрова – в печь, вода – на камни! Пошло дело. Мужики с полков вниз скатились, и – к двери. А дверь закрылась и не открывается. Они – и так и сяк, не могут открыть. Сидят, водой холодной обливаются, а она тоже греться начала, чуть не кипит. Хмель с мужиков окончательно вышел, и поняли они, чьих рук дело.

– Ой, хватит, хватит! – кричат, – Мочи нет терпеть, отпусти ты нас, не губи!

А парнишка понимать-то – понимал речь нашу, да видать, плохо, а может, шалить начал. Они стонут, а он ещё больше старается, жару поддаёт.

Видят парильщики – дело плохо. Выбили насилу окно и стали на помощь звать. Прибегает родственник. Но он про банного знать ничего не знал, и давай сразу дверь ломать. Лом схватил, топор. Рушит баньку-то. Мужики с жары не сообразили его предупредить, да и не поверил бы он им. Подумал бы, от жары в голове у них помутилось.

А Слишкомжарко осерчал не на шутку: банька-то – дом его. Подумал, ломают её. Размахивается городской топором, чтобы дверь разбить, а тот из рук его вырывается и на улицу улетает в кусты. И лом – туда же. Городской из баньки выбежал, схватил ведро воды, и в топку – водой, огонь гасить стал. Дрова шипят, пар, вода грязная течёт. Как тут Слишкомжарко осерчал!

Родственник ничего не понял, только возвращался он домой на «Скорой помощи». А мужики, пока сражение это было, из плена освободились, дверь выбили, и в озеро попрыгали. Так и сидели, пока не услышали вопли родственничка. Еле доплелись, а он уж вот: лежит на траве, стонет. Погуляли, в общем. Они – красные, чуть кожа с живых не слезла, и он – весь в синяках.

Выпили на радостях, что живые остались, но родственнику ничего сказывать не стали. «Полтергейст, он и есть полтергейст», – как городской сказал, когда его на носилках в машину «Скорой помощи» грузили. Был, конечно, участковый, носком ботинка землю поковырял, и решил: «Перебрали сельские, да и подрались чуток. Ничего страшного, тем более, заявление-то никто писать не стал».

Время шло. Местные лишний раз парнишку не звали, но от помощи его не отказывались, и были настороже.

Парнишка тем временем вырос. Бородёнка у него, как лишайник в лесу, волосы такие же. По человеческим обычаям жить стал: брился-стригся, одеколоном пользовался, даже зубы чистил. И одевался тоже как человек, а где ж он другое-то возьмёт? Но, поскольку роста был небольшого, не выше ребёнка десятилетнего, ему всё детское и доставалось. Со всей деревни несли, и свои, и чужие.

Местная детвора с ним не играла, побаивались. Он тоже их сторонился, игр детских не понимал, и, самое главное, общаться с ним тяжело было. Понимать – он понимал, что ему говорили, а сам говорил тяжело.

II

К тому времени дачники у нас объявились. Места-то красивые: лес, речка, озеро, и от города недалеко. Колхозов-совхозов к тому времени не стало, поразрушили всё.

Вот, церковь стали восстанавливать. Она у нас красивая была, да в дни окаянные разрушили её, потом война была. Батюшку назначили. Хороший такой батюшка, отец Иоанн, с Украины, или нет, белгородский. Но всё: «шо» да «гы».

Когда отстроили колокольню, привезли колокол. Ну, конечно, не такой, что раньше был, откуда столько денег взять, но тоже – немаленький. Кран огромный приехал. Вот идёт работа по подъёму колокола. Всё хорошо, строители поднимают, отец Иоанн в сторонке с жителями наблюдают.

Поднимает кран колокол медленно. Сначала с машины его снял, а потом осторожно поворачивается к колокольне и вверх несёт. На небе – ни облачка, ветра почти нет. Всё складывалось замечательно. Ещё немного, и заведут его под балку, на которой он должен висеть.

И вдруг опоры у крана начинают продавливать землю. Может, там пустота образовалась, песок подвымыло, или грунт неустойчивый, поди – разберись. Крановщик-то опоры выдвинул, как положено, и пока на одну сторону тяжесть была, кран стоял, а как только поворачивать начал, то опора со стороны церкви стала в землю уходить. А где одна, там и другая. Все четыре колеса с противоположной стороны от церкви плавно оторвались от земли, машина накренилась, и стрела крана оперлась на стену колокольни. У крановщика лицо всё взмокло от пота, не знает, что делать.

Вместе со всеми и наш банный стоял. Вначале он в восторге был, пальцами водил, бурчал что-то. А ему объяснить пытались: «Упадёт, дескать, кран-то, и колокол разобьется. Да что тебе говорить? Всё равно, ничего не понимаешь». А парнишка глаза таращил, лоб морщил и постепенно допёр, что кран упасть может, точнее сказать, грохнется с минуты на минуту. Он тогда стал мужикам что-то объяснять, лопочет им, руками машет, но они его не слушали: «Дошло, наконец. И без тебя знаем. Да что сделать-то можно?»

Парнишка аж весь трясся от возбуждения. С ним такое случалось. Поэтому никто особенно внимания не обратил на это, все на кран смотрели. Ситуация на тот момент безвыходной стала. Слишкомжарко же стал туда-сюда бегать. То вокруг крана, потом вокруг церкви. Да шепчет что-то, приседает, руками взмахивает. Отец Иоанн стоял бледный и уж смирившийся с тем, что разобьётся колокол.

– Только бы люди не погибли, а колокол… Что же, Бог даст, новый закажем. Когда только? Лет через десять… Что делать-то? Беда. Вон, дитя неразумное, и то так переживает…

Стоит батюшка, чуть не плачет: и кого винить, случай? Крановщик из кабины вышел, руками смущённо разводит: «Что поделаешь?»

– И что теперь?

– Был бы второй кран, тогда перецепили бы.

Но все понимали, что найти такой второй кран сложно. Нет его.