Солдат Джим Тоу

Так вот, мы просто сидели и беседовали. Знаете, как бывает? Встречаешь человека, начинаешь с ним говорить, а разговор… ну… не ладится. Слова из горла не выходят, смотреть друг на друга неловко. И в итоге оба сидите и ждете, когда же этот вечер закончится. И урывками успеваешь инка дернуть, чтобы новости показал, пока она отвлекается на еду или официанта. Так вот, с Жанни все было совсем не так. Наверное, мне еще ни с кем не было так легко, как с ней. Говоришь любую чушь, которая в голову лезет, а она не только смотрит и мило улыбается, а отвечает, комментирует и добавляет что-то свое. И не просто тупо повторяет за тобой, а делится чем-то важным, уместным! А еще, скажите мне, с чем можно сравнить смех девушки над твоими шутками? Это же бесценно! Мое чувство юмора вряд ли можно назвать тонким, но ей понравилось! Такие вещи не подделаешь. Я бы сразу понял. А потом она начинает шутить в ответ, и ты с радостью понимаешь, что ее шутка на самом деле смешная! Ржешь, не в силах остановиться, захлебываешься компотом, потом стыдливо утираешься. А она только смотрит с довольной улыбкой и ни словом, ни взглядом не упрекает. Не это ли счастье?

Обед наш плавно перетек в ужин. Я рассказывал о себе. О детстве с отцом, о Земле, о перелете на Рею, обо всем. Она слушала с вниманием, спрашивала, где-то уточняла. Например, об отношениях моих родителей. Я и рассказал ей, что мама папу… Как бы так помягче сказать… не особо ценила. Иногда вообще в грош не ставила его желания. Все в интересах семьи, конечно, но… Например, однажды папе предложили работу на Транспортный департамент Содружества. Ну это перевозки грузов в пределах Солнечной системы. То же по охранительному протоколу, но в секторе Мали в Африке, на рудниках с перспективой роста до начальника смены караула. Это могло вывести его из нашей дыры в люди, втрое увеличить жалование и даже открыть возможность учиться на транспортного сопровождающего межпланетных перевозок. А он ведь хотел в космос. Очень хотел! Эх… Как бы он мной гордился, если бы знал, что я… В общем, папа даже маме работу согласовал в такой же школе в Мали. Но она отказала. Я был еще маленький и не понимал, почему. Мама как-то умела папу демотивировать, разубедить в его возможностях. Просто вопросы разные задавая. И приводила к тому, что он вроде как сам принимал решения не делать так, как ей не нравится. При этом они даже не ругались. Он просто слушал. Вот такие у них отношения были. Печально? Не знаю. Жизнь такая.

Позже пришла очередь Жанни рассказать о своем пути. Она поведала о родителях, о детстве на Этарии. О том, как они с сестрой убегали от дикой навьи однажды ночью. Как пошла учиться, как впервые влюбилась. Про «влюбилась» мне было особенно интересно. Да, она была немного старше, но я не чувствовал разницы в возрасте. Жанни с таким упоением говорила о метафоризме теорем поляризации вакуума в историко-культурном континууме, что я и сам решил взяться за науку. Не хотелось ударить в грязь лицом. Ближе стать, что ли. А то сидишь тупо и хлопаешь глазками, пока она рассуждает, а добавить нечего. Моя мама была умнее папы. Проклятые Боги, я же всегда знал, к чему это приводит!

Ладно. Бичевать себя не будем. Продолжим.

Тогда я узнал, что Жанни работала младшим научным сотрудником в Императорской Академии Научных Исследований, занималась вопросами математической лингвистики. Она обрадовалась, когда я изъявил желание поступить туда же. И помогла мне, буквально и в переносном смысле, выбраться из-под земли к солнцу – устроиться абитуриентом в Академию.

И я честно пытался учиться. Очень старался, клянусь всем, что свято! Всеми Великими Лордами по одному и скопом! Дисциплины одна за другой, тесты, экзамены, практики. Вы не представляете, насколько их было много. А ведь все разные! Голова трещит от загруженных знаний, терпение на исходе, глаза не видят ничерта. Но на что только не пойдешь ради женщины, а? Тем более, такой красивой, как моя Жадерлин?

И мы регулярно общались. Меня тянуло к ней. Как мальчишка радовался, когда она соглашалась встретиться, чтобы помочь с заданием или что-то объяснить. Помню ее поучительные интонации, когда она заставляла меня делать очередное упражнение. Помню морщинку на лбу, появляющуюся каждый раз, когда думала, как лучше донести мысль. Никогда не забуду, как изгибалось ее тело под легким платьем, когда она наклонялась, садилась, вставала, даже когда просто шла. И как смотрел на нее влюбленными глазами, забывая, зачем вообще она здесь. А она смущалась, смеялась. Да, это жутко мешало учебе. Но вы же меня понимаете, правда?

Однажды мы с ней вдвоем пошли кататься на гравиках. Это такие доски на антигравитационных поплавках. Можно кататься с гор или просто по улицам и площадкам. Ума не приложу, зачем оно мне было надо. Но я встал на эту неустойчивую штуковину, только чтобы сразу навернуться. Нет, только представьте! Ты на нее встаешь, а она тут же из-под ног выскальзывает! А ты летишь мягким местом в электромагнитный подхват. И так целый час. Пыхтишь, встаешь, придерживаешь руками эту верткую сволочь, а потом все равно валишься детворе на потеху. Жанни тоже в тот день толком не покаталась. Дежурила около меня, подхватывала, падала рядом. В общем, из детской зоны, где малыши учатся, мы так и не выбрались. Немного стыдно, немного грустно, хоть и посмеялись мы вволю. Но зато были вместе!

С ней я стал чаще выходить в свет, общаться с разными людьми. Я же был, мягко говоря, не очень общителен. А теперь постепенно сдружился со Смоугом. Он оказался неугомонным сорвиголовой! Где мы только ни шатались вместе. Я со времен смерти отца так ни с кем не веселился, никуда не влипал. Первое приключение было в заповеднике Байза, когда мы развели огонь из плазменного генератора. Я не мог поверить, что мне снова есть с кем вот так похулиганить на пределе дозволенного! Нет, ничего серьезного мы, конечно, себе не позволяли. Но подраться в баре или залепить мозжечок роботу-проститутке в дунаранском номе – это про нас.

Также ближе узнал Люси и Карру. Отличные девчонки. Вообще, классная у нас собралась компания! Карра, кстати, очень обижалась, когда ее называли Карой. На ее родном языке изменение удвоенного звука, оказалось, превращало «Лучезарную Зарю» в «Горячий Топор». А что приятного для девушки называться топором, пусть даже и горячим? Вот мы и старались, как могли, выговорить двойную, а то и тройную «р», чтобы ни в коем случае не обидеть девушку. Она, кстати, родом с той самой Лубии, входившей когда-то в Конфедерацию, годовщину выхода из которой Рея праздновала в день нашего знакомства. Вот такой у нас получился винегрет трехрасовый.

А Люси и Смоуг были такими же реанцами, как и Жанни. Я вроде бы не расист, но не знаю, как бы среагировал, если бы Жанни дружила с мелкими сплюснутоголовыми дунаранцами или верзилами гонгорцами. Хотя гонгорцы вряд ли надолго задержались бы. Они тупые, как термос – там ничего не могло привлечь красивую реанку ни внешне, ни интеллектуально, вообще никак.

Эх… Кажется, я, все-таки, немного расист… Но опять меня в сторону потянуло.

Как я уже говорил, Жанни меня соблазнила учебой. И я старался учиться. Хоть и давалось это крайне тяжело. Хотел заниматься чем-то фундаментально полезным, мечтал стать разработчиком чего-нибудь радикально нового и прорывного, типа стандартных колониальных конструкций или асинхрофазных генераторов антиполей на основе ротавиальной трансгрессии для струнных двигателей. Отец бы гордился, если бы дожил. Он хоть и грезил космосом, но всю жизнь прожил на Земле. А кто из нас не мечтал о чем-то таком? Кто-то о научных открытиях, кто-то о признании на сцене, кто-то о создании шедевра литературы, который робко прячет в стол, а кто-то о технологическом прорыве. Вот я и пошел абитурой в технический корпус.

Да-а… Славные были деньки. Это сейчас я дрыхну после мясорубки в полной заднице и очнуться не могу, а тогда…

Меня ждала ИАНИ – Императорская Академия Научных Исследований. Основали Академию в незапамятные времена Лорд-Император Легот, когда он еще не совсем свихнулся, и Архонт Совета Лорд Рейн.

Изначально Академия занималась техническими науками и биоинженерией, затем постепенно обросла сотнями других направлений. Всех абитуриентов, поступающих в академию и претендующих на место студента, сначала опрашивают, а затем тестируют. Кто не справляется сразу, типа меня, тех отправляют на интенсивный подготовительный курс, о котором я уже рассказывал. Потом снова тестируют. Я отлично помню этот тест.

Меня усадили в кресло, надели на голову нейрошлем, какие используют пилоты истребителей, штурманы и навигаторы космофлота в кино, и начали исследовать всю мою подноготную. Когда сидишь в кресле, практически невозможно скрыть от исследователя свои мысли. Тут никакие методики спутанного сознания не помогут, как в деле с телепатами или полиграфом. Через нейрошлем оператор заглядывает прямиком в подсознание, выколупывает и расшифровывает самые потаенные мысли, о которых ты сам можешь не подозревать до поры до времени. Только тебе никогда не расскажут, что считали. Это табу. И жаль, что я заранее как следует не ознакомился с процедурой. Наверное, вызвал немало смеха своими попытками выдать «правильные» мысли. В общем, после теста нейрошлемом меня позвали к распорядителю.

Распределителем был престарелый седобородый реанец. На вид он прожил лет, наверное, тысячу! Прошел сотню циклов омоложения, не меньше, и уже наверняка задумывался об отходе на тот свет. На голотабличке на столе светилось имя: «Био-архитектор ИАНИ Магот Феден Джаккорбит». Целый био-архитектор! Это значит как минимум, что старик является постоянным членом высшего ученого совета Академии. А может быть, даже работает непосредственно с имперским Лорд-министром!

– Проходите, Джеймс, присаживайтесь. – За скрипучим старческим голосом зиждилась сама доброта! А это редкость среди чиновников. Ой, какая редкость! – Вас не сильно утомили тесты?

– Нет, все нормально. Спасибо, что поинтересовались.

Я нехотя принял приглашение распорядителя и опустился в кресло.

– Вы уже поняли, что речь у нас с вами пойдет о вашем потенциальном вкладе в науку, – проскрежетал старик и доброжелательно меня осмотрел. Я хлопал глазками, не зная, как общаться с настоящим архитектором от науки. Знал только, что нужно быть вежливым. Это всегда полезно.

Через пару секунд, когда Джаккорбит распознал мое смущение, он решил продолжить:

– Вы никогда не задумывались о том, чтобы служить в армии, Джим?

В армии!? То есть, в войсковых дивизионах? Я тогда подумал, что у старика мозги усохли. Нет, правда! Вот уж чего не ожидал от Академии, так это приглашения в армию. А старик, похоже, уже привык предлагать подобное.

– Я понимаю, как это звучит. Понимаю, что вы озадачены и даже шокированы. Но подумайте здраво. Зачем вам наука? – Я сидел, мягко говоря, в ах… сконфуженным. А старик продолжал хрипеть. – Вам учеба на подготовительном курсе абитуриентов давалась очень тяжело, хоть вы и старались, не спорю. Но далее будет еще труднее. Вы рветесь героически добиться огромных высот, а это часто мешает многолетнему кропотливому труду исследователя. Скажите честно, вы готовы положить всю свою вечную жизнь на этот алтарь? Молчите? Подумайте для себя как следует. Что привело вас сюда? Женщина – слабая мотивация для ученого. И очень непостоянная.

Я сидел не шевелясь. Кажется, я даже не дышал от ошеломления. В тот день я и понял, как именно работает нейрошлем, о чем вам уже поведал. Залезли мне под черепушку, выпотрошили все тайные мысли… А самое противное, что они, черт возьми, правы! Именно из-за Жанни я сюда и сунулся. Старик тем временем продолжал:

– Да, история знает примеры, когда женщина становилась очень серьезным мотивом для научной работы. Например, всем известный создатель стандартных колониальных конструкций признавался, что именно его жена стала той музой, вдохновившей его на кропотливые исследования. Но ему повезло с супругой. Такие крепкие отношения надо еще поискать. Ему помогал целый штат соратников. И он, помимо всего прочего, был гением. А мы с вами от силы талантливы. Или аналогичные примеры из вашей земной истории. Но это все исключения из правил. Я знаю, вы думаете, что она – та единственная, ради которой можно пойти на что угодно. И я не сомневаюсь, что это так. Вот и пойдите! Только пойдите в ту область, в которой на самом деле сможете свершить подвиг. Не обманывайте себя, Джим. Не прожигайте вечную жизнь.

В таком духе мы проговорили еще минут пятнадцать. Точнее, он говорил, а я переваривал услышанное. Он рассказывал о сложностях научного пути, о самоотречении, о призвании. Рассказывал о трудностях и бедах, поразивших Империю. О великих мыслителях и практиках Академии, которые вот-вот найдут универсальный рецепт от смерти, воспроизведут искусственный биоплазмоид, делающий клетки тела неубиваемыми. И о том, как имперские производственные мощности перестроятся, чтобы сделать его достоянием всех граждан. Говорил, что им нужно только время, которого становится все меньше. И что Империи нужны защитники, которых осталось очень немного. А потом я ушел со смешанным чувством горечи и облегчения. Тогда у меня перед глазами начал складываться другой мир. Я иначе стал оценивать прошлое, видеть настоящее и будущее. Не знаю, правильно ли я поступил, но тогда мне казалось, что старик прав в каждом своем слове. Может быть, я и сейчас так считаю.

А Жанни?.. Ах, моя милая Жанни. Как же крепко она поселилась в моей голове. Мы встречались почти каждый день. Она иногда сбегала с занятий, чтобы помочь мне справиться с очередным дурацким заданием. Знаете чувство, когда внезапно понимаешь, что твои нежные переживания взаимны? Когда осознаешь, что ты тоже ей нужен? И шел бы этот архитектор со своими наставлениями куда подальше! В такие минуты кажется, что впереди ждет лишь счастье! Что вы всегда будете вместе и ничто не сможет вас разлучить. И я был уверен, что так оно и произошло бы!

В тот же вечер мы с Жанни просто гуляли вместе. Гуляли, как обычно. Сначала солнечный теплый день, кроны деревьев, тропинки, прелестное озерцо с теплой водой и играющей рыбкой. Затем лучи Риила на берегу океана, пробивающиеся из толщи воды и усеивающие всеми цветами радуги небо. Она сидела рядом со мной на мягкой траве, подставляя лицо порывам ветра. Волосы причудливо резвились и развивались. Жанни периодически поправляла их рукой. А потом словно невзначай коснулась моих пальцев. Помню, как краска опустилась на ее нежные щеки. Как она прятала глаза, как застенчиво улыбалась. И как я прикоснулся к ней онемевшими от волнения губами. Моя скромняжка сначала испуганно отстранилась, а я начал было извиняться, проклиная все на свете. Но через мгновение она уже целовала меня, как никто никогда не целовал. Сладкие нежные губы. В тот момент я окончательно решил вернуться на старую работу. Ну ее, эту гордость. Пусть я буду перебирать всю жизнь кристаллы. Пусть. Главное, что моя Жанни всегда будет со мной.

А потом были миллиарды звезд, освещающие самые далекие уголки Вселенной, раскинувшейся у нас над головами. И рядом она – Жадерлин… Жанни… Такая маленькая, такая хрупкая в моих объятиях.

Мы лежали на сочной траве в парке Академии. Где-то вдали гудел ночной город. В нем миллионы граждан сновали туда-сюда, забыв про сон и отдых. А нам было глубоко наплевать на их заботы. Мы находились в самом сердце мироздания в тот вечер. Обсуждали будущее, строили планы, делились фантазиями, наслаждались теплом друг друга. Сто тридцать четыре дня мы купались в лучах счастья, пока не произошли одно за другим два проклятых Погаными Богами события. И наши жизни радикальным образом перевернулись.

Все началось с самой Жанни. Она вернулась домой раньше обычного. Беспокойство сразу читалось на ее миленьком личике.

– Что случилось?

Я, как обычно, обнял ее и почувствовал ядреное напряжение в девичьем теле. Она посмотрела на меня и сказала фразу, которую я проклинаю по сей день:

– Я улетаю на Карвер.

Знаете, как себя чувствует человек, которого ударили по голове лопатой? Все было хорошо, а потом она заявляет такое! И ладно бы сказала «Я хочу полететь…» или «Давай полетим…» Но она же выбрала слова, как будто я никто, как будто я домашний зубрик, которого можно оставить на праздники одного дома. Моя мама так поступала с отцом. Просто ставила перед фактом. А теперь я оказался на его месте. Это, вообще-то, обидно. А когда отхватываешь такое от любимого человека, так еще и больно.

В тот день мы поругались. Первая и последняя наша ссора. Я не буду рассказывать, что ей наговорил. Не буду рассказывать, чем она отвечала. Скажу лишь по самой сути, что с дальних границ прибыл крейсер дальразведки и приволок какой-то объект, интересный для исследований. И группа Жанни всем составом летит на Карвер-Альфа, где в особых условиях будет этот объект исследовать. Конечно, это важная работа, кто ж спорит? И, конечно, она позвала меня с собой. Даже если не обращать внимание на то, что она позвала уже после того, как я обиделся, то все равно остается открытым вопрос – зачем я там нужен? Сколько лет продлятся исследования? Что я там буду делать по двадцать часов в день, пока она работает? Я ничего не умею! Я пытался учиться, но меня выгнали за бездарность. А теперь лететь с ней, сидеть на ее шее и повторять жизнь отца? Только у отца хотя бы сын был, то есть я. А у меня даже сына не будет. И что мне там делать? Ждать, когда она вернется, чтобы десять-двенадцать часов поспать в одной койке и снова в лабораторию провожать?

Когда мы прокричались как следует, когда слезы высохли, а сил почти не осталось, я снова ее обнял. Жанни даже не сопротивлялась особо. Просто уткнулась лицом мне в грудь. И я прошептал что-то вроде:

– Лети, моя Ласточка. Лети и пусть Великие Лорды помогут поскорее закончить исследования. Я буду тебя ждать здесь. Я буду прилетать по социальной программе, сразу как дадут квоты.

Она рассмеялась, сказала, что сама мне денег вышлет на «струну» при перерывах в работе. А потом, когда ученые там все сделают, она вернется домой. Что такое несколько лет? Мелочь. Можно потерпеть. Я же как-то жил один раньше.

Мир после ссоры особо сладок. Стонут свежие душевные раны. Живы в памяти обиды, понесенные и причиненные. Но уже смазаны целебным эликсиром понимания, что больше ударов не будет. Бой закончен. Можно отдохнуть.

И только через много лет я понял, что она тогда все равно сделала так, как хотела. Только ушло на это больше времени и нервов.

Через несколько дней она улетела. И прихватила с собой мою жизнь.

Знаете, насколько тоскливо возвращаться домой, когда там никого нет? Лежат нетронутыми ее вещи ровно в тех местах, где и три-четыре-десять дней назад. То и дело слышишь звон ее смеха в гостиной. Чувствуешь запах духов в постели, хотя уже несколько раз все перестелил. Чудится любимый силуэт среди безликих прохожих. Кажется, что вот-вот ее догонишь, обнимешь, поцелуешь. Что вот-вот она окликнет тебя или войдет в производственное помещение со словом: «Сюрприз!»

Грустно было и пусто. Вот мы и гудели со Смоугом чуть ли не каждый вечер. Я с тоски, а он за компанию. Пили огнеопасную дрянь, шатались где ни попадя. Чувства притуплялись сладким забвением. А потом приходило видеописьмо от Жанни. Карвер все-таки далеко, лазерную почту можно ждать десятилетиями. Поэтому сообщения пересылают по «струне» вместе с пассажирскими крейсерами и фрегатами.

Понимаете, как бывает? Ты уже вроде бы успокоился, попривык быть один, а потом приходит письмо, и ты вспоминаешь, насколько ее любишь, насколько ее не хватает. И снова ночами не спишь. И снова тоскуешь, снова пьешь и закидываешься гипнолетиками.

Я понимал, что мне нужно было себя чем-то серьезным занять. Перебирать кристаллы в номе осточертело донельзя. Но чем заняться, я не знал. И тут произошло второе событие, которое расставило точки над «i».

В тот день я встретился со Смоугом. Хотелось выплеснуть на него все переживания и откровения, которые нахлынули с очередным письмом. Не с Каррой же откровенничать, честное слово! А Смоуг мог выслушать и чисто по-пацански понять. В любой день, но не в тот самый.