Но именем твоим…

Но именем твоим…
Александр Валерьевич Усовский

Речь Посполита: от колыбели до могилы #1
Изложено в форме воспоминаний Славомира Веренича-Стаховского, служилого шляхтича князя Острожского, в которых он рассказывает историю происхождения Северина Наливайко, его становления и мужания, как воина и политика, а также излагает подробный ход и подлинные причины его восстания и печальный финал этого мятежа, попутно описывая своему собеседнику, подскарбию мстиславскому Станиславу Иерониму Квятковскому, межевому комиссару, историю происхождения Речи Посполитой, как известно, созданной, как конфедерация Королевства Польского и Великого княжества Литовского в Люблине в 1569 году. Также в романе немало сказано о Брестской унии 1596 года и её предпосылках, о причинах её успеха на западных землях Руси и о том, почему русские воеводства ВКЛ приняли решение о переходе под руку польского короля.

Александр Усовский

Но именем твоим…

Выражаю сердечную благодарность Юрию Александровичу Чижу, Сергею Александровичу Котикову и Дмитрию Евгеньевичу Левченко, без помощи и поддержки которых эта книга не увидела бы свет…

Книга первая. Но именем твоим…

Постоялый двор Янки Верещаки на смоленском шляхе в трех верстах от Дорогобужа, 12 ноября 1624 года от Рождества Христова, или 7132 года от Сотворения Мiра

– Не, дзякуй, добрый человек, но пиво я не пью. Ячмень хорош для лошадей, а добрых христиан поить его недобродившим взваром – не годиться… Если хочешь угостить – вели Янке спуститься в подклеть, достать бочонок доброго краковского мёда…

Вот это другое дело. Стоялые меды и деды наши пили, и прадеды, от Владимира Святого и Ярослава Мудрого это наш природный напиток… А пиво пусть пьют жмудские язычники да всякие немцы – им что лошадей кормить, что людей поить – один чёрт, прости мне, Господи, мою невоздержанность в языке…

Добре! Как будто огонь по жилам побежал! В эдакую слякоть да мерзость, что творится нынче за окном, кубок доброго мёда – истинная амброзия, не сойти мне с этого места!

Мы тут, по всему видать, надолго. Ядрица после дождей разлилась, как по весне… Вы куда едете, прошу прощения, если лезу не своё дело? На Москву…. Ну, тут недалеко, через Днепр в Дорогобуже переправитесь – и вся недолга, к заходу солнца вы на московской стороне… Вот только до Дорогобужа нынче никак не доехать… По всем приметам нам тут дня три куковать, никак не менее, пока вода в Ядрице спадёт и можно будет ее вброд у Троице-Лыкова монастыря перейти… В прошлую войну тут как раз его милость коронный гетман Ходкевич переправлялся, когда на Москву шёл…. Не здесь? Вы тогда, прошу прощения пана, на чьей стороне сражались? Я тоже был далеко от этих мест, в Ливонии. Избавил Господь от участия в братоубийстве… Мне аккурат к Деулинскому перемирию пятьдесят годков отзвонило – для посполитого рушения ещё годился, а в рейтары записаться уже срок вышел….

Пожилой седоусый шляхтич в когда-то добротном, а нынче выцветшем и донельзя заношенном жупане – с видимым удовольствием допил остатки мёда из кубка, крякнул, и, откинувшись на спинку стула, продолжил свой монолог, с едва заметной иронией рассматривая своего собеседника:

– Вы, пан Станислав, как я понимаю, в Москву не по купеческому промыслу? Купец нынче в порубежье зверь редкий, шалят по лесам немало и повседни напролёт, что с нашей, что с московской стороны… тут не то, что мошну – жизнь-то, бывает, уберечь трудно. А вы в таком богатом платье, и кони ваши, прошу прощения, никак не меньше, чем по полкопы литовских грошей за каждого, да и люди ваши, что сейчас на дворе – с оружием в серебре. Не по торговым делам вы тут…

Сидящий напротив пожилого шляхтича довольно грузный, одетый в богатый лазоревый кунтуш с соболиной опушкой по вороту, отороченный алым аксамитом, человек кивнул.

– Да, пан Славомир, не по торговым. В Москву мне надо, в Поместный приказ, границы владений прежних державцев, до войны за Москвой бывших, внести в реестр, какие ныне наши, а какие за Москвой ещё пишутся… Я комиссар по межеванию земель, вокруг Дорогобужа после отъезда московской шляхты остались уделы, не внесенные в реестры, сразу после перемирия о них забыли, махнув рукой за худородностью, а теперь, по прошествии пяти лет, в Вильне о них вспомнили. Самое время – когда вот-вот снега лягут и межевых знаков будет вовсе не найти; в безлюдную глухомань али в болото по такой погоде завернуть – раз плюнуть… – зло бросил тот, кого пожилой собеседник назвал «паном Станиславом».

Шляхтич пожал плечами.

– А что с ними разговаривать, с московскими боярами? Vae victis, как говорится. Отнять все уделы, какие сомнения вызывают, да и забыть. Москва нынче слаба, молодой царь и двор едва не голодают. Теперь им не до гонору, своё бы уберечь, вон, рубеж меж нами на восток от Днепра лёг, как при князе Казимире Ягеллончике. Королевич Владислав, да хранит его Господь – русский царь, пусть только в именовании, еРечьРечь Посполита Днепр от истоков держит! Мы от Москвы откусили такой кусок, что даже турки завидуют! – и хотя говорилось всё это нарочито пафосно – опытное ухо различило бы в этом спиче явную иронию. Пожилой шляхтич как бы прощупывал собеседника – и тот это понял.

Молча налил в кубок шляхтича мёду, щедро, по самый край – и тихо произнёс:

– Как бы нам этим куском не подавиться… – а затем, глянув в затянутое молочно-желтоватой слюдой окошко, вздохнув, добавил: – Дождь только усиливается. По всему видать – вы правы, не меньше трех дней нам тут обретаться. И на Бельский тракт не выбраться – гостинец вконец непроезжий… Спросить у Янки вяленой рыбы, или печёного гуся, или ещё чего посытней, пан Славомир? – обратился он к своему собеседнику.

– Благодарю, пан Станислав, к обжорству привычки не имею. А поговорить с умным человеком за кубком – всегда рад, глядишь, что полезное для себя и изыщешь… Так вы говорите – уделы московской шляхты в Вильне решили на волоки порезать? Пану подскарбию Криштофу Нарушевичу казну пополнить подсобить?

Комиссар с досадой махнул рукой.

– Глупство, пане Славомир, глупство – и ничего более. Весь аннекс, что отошел к Речи Посполитой, а более – к Княжеству – по Деулинскому перемирию – пустая земля. Ну да вы и сами это видеть можете, двор Янки – одно жилое место на день пути меж Ярцевым и Дорогобужем… Шляхетство местное ушло на Москву, царь им, как пострадавшим, уделов за Волгой нарезал, где и земли пожирней, и ловли и охоты побогаче. А тут…. Деревеньки – уж какие есть – всё больше разоренные войной да голодом времён Годунова, тяглых холопов, почитай-ка, и нет, а те, что есть – так и норовят за днепровские пороги, на Сечь, податься…. Земли здешние – глина да песок, охоты слабые, ловли… Ну да и сами видите, какие тут ловли, ни стерляди, ни сёмги, ни налима, одна худая щука да костистый лещ в верши идут, редко, когда сома сети принесут. А на Волге не то, что налим – белуга на три пуда да осетр в аршин – обычное дело. Не говоря уж о том, что красный товар, соболь, куница, лиса да чернобурка – на Москве идет по пражскому грошу за хвост, а в шубах из белки зимой последние мещанки ходят…. Горностаевая шуба на Москве – в копу грошей литовских всего ценится! Слыхал я в Смоленске, что нынче царю присягнули такие земли на восход солнца, где соболей – как на Литве воробьёв да галок, а оброк тамошние племена платят горностаем да куницей…Так что напрасно вы говорите, что Москва в нищете да голоде обретается – через двадцать, много – тридцать лет мы и этот аннекс Москве вернем, и Полоцк с Мстиславлем да Витебском….

Шляхтич усмехнулся в свои усы.

– Опасные слова вы говорите, пан Станислав. Княжество и Корона нынче – в зените могущества! Не куницей да соболем мы сильны, но духом шляхетским, кликнет князь – десять тысяч сабель оконь в посполитое рушение станет! – при этом шляхтич чуть заметно лукаво улыбнулся.

Комиссар скептически хмыкнул.

– Да хоть двадцать. Собрать он их – соберет, а чем кормить будет? Ему сейчас даже те рейтарские хоругви да полки, что есть – нечем оплачивать. Знаете, сколько княжеских земель по итогу войны шляхте да магнатам отошло? С чего войску платить – по шелегу в день каждому рейтару в мирное время, и по грошу – когда война? В скарбницах княжеских нынче лишь мыши – да и те с голоду дохнут… А московский царь весь доход от пушнины в казну берёт… Из Архангельска-города каждый день в навигацию по три-четыре корабля в Англию да в Амстердам уходят! А обратно везут и медь в листах, и порох, и стволы мушкетные доброй стали, и серебро слитками, и шелка да аксамиты, и пропасть всего ещё…. Москва торгует и богатеет – пока мы славой шляхетской кичимся…

Шляхтич покачал головой.

– Да вы, пан Станислав, прямо радуетесь за Москву!

– Не радуюсь, пан Славомир. Просто прошлая война разорила Литву, ещё больше, чем Ливонская – а чем Речи Посполитой богатеть? Пшеницей все дырки не заткнешь, будь она хоть по талеру за пуд… Да и пшеницы той с подольской да брацлавской украйн в Казимеж Дольны идет – ныне едва семьсот тысяч пудов за сезон, а на ней ещё торговый люд жидовский норовит нажиться, да владельцы барок, что в Данциг ее доставляют… Пока тот талер с пуда в Амстердаме выйдет – с него осьмак к чужим рукам прилипнет! А соболь царю Михаилу даром достаётся, как ясак….

Шляхтич покачал головой.

– Так, стало быть, пан Станислав, Корона жива лишь подольской да брацлавской пшеницей? Более ничем?

Комиссар махнул рукой.

– Ну, это все же гипербола, пан Славомир. Корона с копей Велички кормится, соль всякому хозяйству нужна, по два солида мыта за пуд подскарбий велит брать, с того двор в Кракове и живёт. Но без пшеницы с русских воеводств – королю впору по миру идти! А Княжеству, почитай, и вовсе каюк – после войны некому чинш платить, к тому же от мытных сборов шляхта освобождена…. Пока что-то даёт акциз на помол жита, да на хлебное вино, та же соль да воск – вот и все наши доходы. А с аннекса не то, что дохода не имеем – здешние рейтарские гарнизоны каждый год две тысячи коп грошей требуют у Вильни…

– Две тысячи! – не сдержал изумления собеседник комиссара.

– Именно так! Да ещё ремонт конный, да ещё на поправку стен смоленских, да…. А, что тут говорить, война эта – сплошь разорение хозяйству! – досадливо махнул рукой пан Станислав. Затем, охолонув, спросил: – Ну а вы, пан Славомир, каким занятием себя обременяете? Или на покое, с доходов существуете?

Шляхтич грустно улыбнулся.

– Да какой у меня доход, две волоки под Острогом в аренду сдаю, вот и вся моя маёмость… При сыне его милости, князя Василия, Януше, до его смерти состоял, а нынче четвертый год валандаюсь без дела, по постоялым дворам да маёнткам обретаюсь…

Комиссар оживился.

– О, так вы с Янушем Острожским были в знакомстве?

Шляхтич кивнул.

– И с младшим князем, и с его милостью паном Константином Василием знался…. При княжеском дворе в Остроге с младых лет жил, отец покойный в надворную хоругвь записал, как только пятнадцать лет мне исполнилось. Аккурат в тот год, когда Иоанн Васильевич, царь московский, преставился…

Комиссар что-то подсчитал в уме, беззвучно шевеля губами – а затем с уважением произнёс:

– Это вы в год Люблинской унии родились…. Значит, на ваших глазах и рокош Наливайки случился, и Димитриада началась и завершилась? Вы всё это видели своими собственными глазами?

Шляхтич молча допил мёд, и, помедлив, ответил:

– Не просто видел. Я всё это СДЕЛАЛ…. Своими собственными руками.

Рассказ Славомира Веренича-Стаховского, шляхтича герба Огоньчик, родом из-под Пинска, о знакомстве с Северином Наливайко и о первых шагах на службе у Его Милости князя Острожского

В корчме повисло неловкое молчание.

Межевой комиссар взял со стола нож, коим за полчаса до этого разделал запечённого с капустой и грибами гуся, покрутил его в руках, зачем-то ногтем проверил его заточку – а затем, прокашлявшись, осторожно заметил:

– Пан Славомир, я люблю застольные беседы и ценю добрую шутку… Но вам не сдаётся, что это не те шутки, что следует шутить в таких местах? Мы тут одни, но, бывает, и у стен открываются уши, и даже в этой глухомани могут найтись соглядатаи…