Пять из пяти

Мы возвращаем боли подлинную красоту и достоверность, мы возрождаем правду боли… Так говорили нам! Так говорим мы сами себе! И в это должны поверить зрители!

Наш театр, наш гладиаторский цирк (тот самый, возрождённый в античной своей подлинности, а не привычный плебсу свёкольный-опилочный клоунский, где вместо крови – сок!), наша выставка тело-инсталляций, наш сложнейший сплав искусств, которому ещё и название не придумали – это вершина развития художественных методов познания мира.

Искусство, столь правдивое, что способно не в переносном, а в самом прямом смысле препарировать плоть – что нужно ещё для познания истины?

Каждый сезон на сцене – маленькая репетиция демонтажа бытия.

И мы, те, кто осознал… И нет?

Ни хрена не осознал? Вероника, Рыжий, Карлик, Повар… Каждый получил свою часть истины. Мне, быть может, досталась самая малая. Я всё равно горд, горд безмерно.

Как там, в Святом Писании? Выше звёзд трон мой…

– Простая жизнь, Хорёк?

Какой же костюм это шельмец себе для выступления подобрал? Какой реквизит?

Вот ведь, улыбается. Ничего, меня не перехитришь. Я последним выступаю. Большое преимущество, кстати. Если срывов не будет и меня раньше времени на сцену не попросят – все номера успею оценить. И, быть может, свой доработаю…

Вот от этой мысли сразу хорошо стало на душе. Спокойно за себя. Теперь и я улыбаюсь. И отвечаю Карлику:

– Очень хорошая у нас жизнь. И, должно быть, простая. Теперь уже простая.

– Почему – «теперь»? – не унимается Карлик. – Потому, наверное, что мы уже сделали свой выбор. Окончательный выбор. Как говорится, с пути не свернёшь. Или свернёшь? Мог бы ты свернуть, Хорёк?

Вот тут почувствовал я, что он хитрит, зараза. Точно хитрит! Не иначе – выступление мне собрался сорвать. Знаю я этот способ, старый актёрский трюк (предупреждали умные люди) – конкуренту своему, собрату по актёрскому ремеслу, надо сомнения всякие в сознание заронить… дескать, правильный ли путь ты выбрал… достоин ли?.. а, может, чужое место ты занимаешь, да подлинным талантам пробиться не даёшь… вас ведь пятеро всего, а желающих столько… может, и сил тебе не хватит, и таланта – так уж освободи место, пока не поздно… Вот такие мысли внушить хотят! И не выдержит артист, духом упадёт, веру в себя потеряет. А то – вообще из группы уйдёт. А если новичок на его место придёт, да перед самым открытием сезона – он и подготовится толком не успеет. Так помрёт, без изысков артистических. Одним конкурентом меньше. Стало быть, и твоё выступление более выигрышным покажется. А если зрители его выше всех прочих оценят – так есть шанс, что урну с твоим прахом в подвале клуба захоронят, прямо под трубами отопления.

Навеки в клубе… Эх, мечты, мечты…

Ну уж нет! Меня он на такой мякине не проведёт!

– Да, выбор сделан, – отвечаю, – и потому всё просто. Такой выбор хорош именно своей окончательностью. Ведь что самое мучительное в жизни? Постоянство сомнений! Только преодолеваешь один выбор – так сразу надо делать другой. А за ним – ещё один. И ещё один. Вот так и ползёшь через жизнь, будто через горный хребет, где нет перевалов и проходов, а только – горы и путь – через их вершины. А вершины всё выше и выше. И конца нет. Ползёшь, ползёшь – потом выдыхаешься. И понимаешь, что есть и обходной путь. Вернее, два пути. Первый – вообще не принимать решений.

– Хороший путь! – воскликнул Карлик.

– Второй, – продолжал я, – путь окончательного выбора. Дорога через самую высокую вершину. И за ней – конец горам. Всё! Потому что конец всему. Главное – не ошибиться. Выбрать действительно самую высокую вершину. И перевалить, одолеть её. Мы же одолели?

– Глупость, – отрезал Карлик.

И, изогнувшись, почесал пятку.

– Глупость, – повторил он. – Нет никаких гор, вершин, решений. Ничего нет.

– Как так?

Я не просто удивлён был и ответом его и тем тоном, резким, ироничным, насмешливым, каким это было сказано.

– Почему нет? Разве наш выбор был лёгким? Я, например, долго сомневался, колебался…

– А я ни хрена не колебался, – оборвал мою речь Карлик. – Чего мне колебаться? Я же сумасшедший…

– Как сумасшедший?! – я аж на койке подскочил.

Ну и дела!

– Правда? Действительно – с головой не в порядке? А как же тебя тогда на сцену выпускают?

– А чего им боятся? Боятся им совершенно нечего, – лениво, как бы даже снисходительно, пояснил Карлик. – Всё под контролем. На сцене – скульпторы, ассистенты, акробаты, жонглёры, клоуны, статисты. Вокруг сцены – охранники. Да и в зрительном зале, у стеночек – они же…

– В зрительном зале?! – изумился я. – Даже там?

– Даже там, – подтвердил Карлик. – Так что боятся им, боссам клубным, нечего. Вздумай любой из нас какой-нибудь фортель выкинуть…

– Как ты сегодня, – напомнил я в приступе злопамятства (а ведь речами своими и впрямь меня разозлил!).

– Как я, – согласился Карлик. – Так вот – никому из нас это с рук не сойдёт. И сделать нам, как бы мы не старались, ничего не дадут. Реакция у наших коллег по клубу просто изумительная.

– Это у охранников-то? – засомневался я.

«Вот братец!» восторжествовал я в душе. «Охранники – тумбы неповоротливые. Им хоть в рожу плюй, да беги прочь – они пять минут соображать будут. А уж если со сцены отсебятину понести – они вообще ничего не поймут. А вот зрители поймут…»

– Охранники?

Карлик скривился. И показал язык таракану, что полз по потолку.

– Вот тебе, гад!

Потом посмотрел на меня грустно и сказал:

– От охранников только сила нужна. И ничего более. Они в системе безопасности клуба – самые бесполезные. Потому всё время и на виду. А вот акробаты, клоуны, жонглёры и, в особенности, ассистенты скульпторов (те, что на сцене работают) – вот эти действительно профессионалы. Бывшие спецназовцы. Ребята опытные, подготовленные. Если начнёшь импровизировать не по тексту – мигом скрутят и за кулисы уволокут. И нового артиста на сцену погонят. Чтобы вечер прошёл без эксцессов, и зрители остались довольны представлением… А тебе там, за кулисами – новый номер придумают. Тут, в клубе, штатный сценарист есть, специально для таких случаев. Уж такую роль напишет – не разочаруешься. Свобода, фантазия, креатив… Одно плохо – умрёшь без зрителей.

– Как?! – возмутился я. – Мы же так не договаривались! Как же – без зрителей?!

– В подвале, – спокойно и невозмутимо пояснил Карлик. – Рядом с захоронением золотых урн… Очень хорошее место, и звукоизоляция там – лучшая во всём здании. А что касается договора – так он не предусматривает импровизаций, выходящих за рамки утверждённого сценария. Коли начал взбрыкивать, так значит разорвал контракт. Порушил всю планиду свою актёрскую. Над искусством надругался. Так что за такое положено? Наказание в рамках контракта. Роль всё равно сыграешь, но зрителей лишат…

– Подло! – выкрикнул я.

И призадумался.

Не то, чтобы я безоговорочно верил Карлику. Он же человек озлобленный (теперь это ясно!), завистливый (наверняка моему будущему успеху у зрителей завидует), да ещё, как сам признался, сумасшедший. Можно ли верить ему?

И ещё говорит, что не колебался. Не колебался, значит – не выбирал?

Так что же он тут делает? Чего он хочет?

– Нельзя же отказаться от такой судьбы, – возразил я. – Нет… Может, какое-то наказание и предусмотрено… Какое-то… Но – чисто гипотетически. Где-нибудь в контракте, в пункте «Форс-мажор». Но это вроде извержения вулкана, падения комету, прилёта инопланетных агрессоров – то есть явлений в принципе возможных, но практически – невероятных. Как же можно, Карлик? Каким бы артист не был безумным, но… Отказаться от славы? От славы?! И где? На сцене! Когда весь путь к триумфальному завершению актёрской карьеры уже почти что пройден, осталось только одно, самое малое усилие, да и усилия-то, по сути дела, никакого делать не нужно – только лишь играть. Играть свободно, легко, беззаботно! Играть самого себя, свою жизнь, свою душу выпустить на волю! Раскрыть себя…

– Вот именно – раскрыть, – мрачно произнёс Карлик. – Не все этого хотят.