Из Забайкалья с приветом

Несмотря на то, что эксперты обнюхали слесарную мастерскую, делали они это, видать, не слишком вдумчиво. Паша обнаружил в целости и сохранности тайник Длинного, а в тайнике – две бутылки водки и два блока болгарских сигарет. Появился повод сказать искренне доброе слово о покойном! Паша щедро решил, что содержимое тайника – нам с ним поровну. Молодец.

«Но, нюхать клей при таком запасе у покойника повода точно не было! – лишний раз подумал я. – С чего они вообще решили, что столяр токсикоманил? У Паши спрашивать бесполезно. Он слова такого не знает. Я сам еле припомнил… Если же Длинный не нанюхался, а напился, то куда пустая бутылка делась? Ее явно не было, иначе эксперты предположили бы насчет алкоголя, скорее всего. Почему клей? Видимо, эксперты что-то знают такое…»

Я заметил, что Паша в работе не халтурит. Дорожит местом, можно понять. Решил тоже не сачковать. В итоге майор, вернувшийся за нами вечером, остался доволен. То, что мы пролетели с обедом, пустяки. В слесарке у Длинного нашелся самодельный, из лезвий, кипятильник, цейлонский чай, сахарок. Какие хорошие люди так рано уходят из жизни!

Проведя через КПП, майор нас оставил. Павлик пошел в казарму, я же – на Пункт управления. Куда мне еще было идти?

Поднявшись в «радиорубку», постучал для приличия, потянул дверь на себя и – о-о-о! Едва не ослеп от больших звезд на погонах!

– Товарищ подполковник, разрешите доложить! Младший сержант Смелков прибыл из города Кяхта, после наведения порядка в сгоревшей столярной мастерской! – выпалил, загоняя в дальний угол собственную иронию, дабы не подвела, проказница, под монастырь.

– Та-а-ак! – Подполковник поднялся со стула с намерением меня рассмотреть. Сам он оказался маленького роста, с юношеской фигурой, с лицом капризного подростка, с седыми, правда, висками. Интуитивно понял, что появление подполковника здесь связано с пожаром, о котором он уже знает. То есть, не я первым принес худую весть. В Древнем Риме подобных гонцов, помнится, не жаловали…

– Это тот самый сержант Смелков, которого майор Бохан взял с собой, товарищ подполковник, – подал голос старший лейтенант Хотабин, поднявшийся со стула одновременно со старшим по званию и теперь тоже разглядывающий меня. За Хотабиным прятался сержант.

– Ну а где сам Бохан? – спросил подполковник таким тоном, что показалось, сейчас добавит: «Где он шлялся столько времени?!» Причем, непонятно было, кому товарищ подполковник выказывает свое неодобрение, – мне, старшему лейтенанту Хотабину, нам обоим?.. Поскольку, с Боханом был все же я, рискнул ответить:

– Не могу знать, товарищ подполковник! Майор Бохан провел нас с рядовым… э-э-э… – я подумал, что не знаю фамилии своего однокашника, – … с помощником столяра через КПП и все.

– И все! – передразнил подполковник, повернувшись к Хотабину. – Боец только прибыл в часть, не поставлен на довольствие. Бохан его забирает куда-то!.. – Подполковник затянул длинную паузу, призванную, очевидно, держать подчиненных в напряжении в присутствии начальства. – Ладно. Что там, в мастерской? – спросил меня так, будто лично ставил задачу и теперь требовал доклада.

– Столярная мастерская полностью выгорела. Потолок цел, он панельный. Первичный порядок наведен, но требуется вставлять окна, перестилать пол, проводку менять, штукатурить и красить стены.

По правде сказать, я остался доволен собственным кратким, внятным докладом, но только не подполковник. Он покивал головой с таким видом, будто ему горько, что боец несет чушь.

– Что стены и проводка! Там человек погиб, так? Вот об этом мне скажи. Как это вышло?

Подавив желание сказать: «А я откуда знаю?» – ответил:

– Следователь военной прокуратуры говорит, что столяр сгорел потому, что нюхал клей, потом закурил, потерял сознание. От непотушенного окурка случился пожар.

– Что столяр делал?! – Подполковник и тут не оценил моего ясного ответа, без «беканья» и «меканья», понравившегося мне самому. Он смотрел так, будто это я лично угостил клеем столяра Длинного, которого на самом деле ни разу при жизни не видел, а когда тому захотелось покурить, поднес спичку и отчалил. Подполковник матерно выругался.

– Бардак развели! Не мастерская, а притон какой-то! Доски для палаток кривые сделали, бруски разной длины!.. – припомнил он что-то свое. Старший лейтенант Хотабин, мне кажется, должен был в этот момент испытывать личную ответственность за гибель столяра Оболенова по прозвищу «Длинный». Теперь пауза подполковника затянулась еще больше. Сержант Ермачев выглядывал из-за спины Хотабина с выражением превосходства на кукольном лице. «Я бы сумел навести порядок», – казалось, готов он сказать. «А малыш не прост, – подумал я. – Вероятно, не зря сержанта получил».

Подполковник после своей большой подполковничьей паузы еще раз покачал головой с видом глубокой печали от бездарности подчиненных и спросил Хотабина обо мне:

– Так, что он может делать?

– Морзянку принимает, – сказал Хотабин.

– Еще бы он после учебки связи морзянку не принимал! – воскликнул подполковник.

«Вовсе не обязательно, – мог бы я возразить ему. – Если нет музыкального слуха, можно принять лекарство, или на грудь, а морзянку не получится. В военкомате об этом почему-то не думали, отправляя в учебку связи кого попало».

– Мне надо, чтобы он плакатным пером писал! – услышал требование.

«Ишь, чего захотел! – продолжил я свой внутренний диалог с подполковником. – А краковяк вам на подоконнике не станцевать?!» Забавляло, что подполковник беседовал со старшим лейтенантом так, будто сам я вроде пуделя. Смотрю преданными глазами, но высказаться не умею. Хотя, казалось бы, только что доказал обратное.

– Смелков, ты умеешь писать плакатным пером? – спросил меня Хотабин. Я мог бы ответить, что способен даже нарисовать плакатным пером их с подполковником совместный портрет в обнимку, хотя в жизни такое себе трудно представить. Но, не успел ответить ничего.

– М-м-м! – подполковник раздраженно замычал. – Раньше надо было выяснять! – буркнул.

– Когда же раньше, товарищ подполковник? – робко возразил старлей. – Его же Бохан сразу забрал.

– Забрал! – передразнил капризный малыш с седыми висками и не по росту большими звездами на погонах. – У вас ракетный комплекс скоро из-под носа заберут, не то, что бойца, а вы и не пикнете!.. Садись! – приказал мне. Лично приставил стул к столу рядом с собой. Достал с полки баночку туши, перья, ручку. – Пиши.

Я понял, настал час выбора! Можно сейчас поставить кляксу, как Буратино на уроке у Мальвины, да и отшить подполковника с его запросами. Отправиться затем в казарму, чтобы служить, как все. Стоять на тумбочке дневальным, заступать в наряд по столовой, ходить в караул. Насчет стройбата старший лейтенант Хотабин шутил, конечно. Однако подумал, что уйти в народ всегда успею. Все же, быть постоянно на людях утомительно для меня – человека, который иногда желает уединения, а порой и просто никого видеть не хочет. У взвода же ПВО имеется такая роскошь – собственное помещение!

Я решительно вставил в ручку-держатель плакатное перо, обмакнул аккуратно в тушь. И вывел:

«Я умею писать плакатным пером, товарищ подполковник!»

Скосил на него глаза и увидел, как у подполкана на лице расцветает улыбка превосходства в отношении старшего лейтенанта:

– Вот видишь, Хотабин! Умеет он писать плакатным пером!

Я не стал цитировать Кота Матроскина, что еще вышивать могу и на машинке тоже. Всем должно было сделаться очевидным, насколько быстро подполковник умеет раскрывать таланты, в то время как остальные ни мычат, ни телятся! Вдающийся психолог поднялся из-за стола:

– Я – к командиру бригады.

Хоть подполковник прямо этого не сказал, но, по-видимому, я успешно прошел испытания, и принят в элиту элит – взвод начальника противовоздушной обороны. И с этим самым начальником, судя по всему, только что лично познакомился.

Едва подполковник вышел, – Хотабин даже сказать ничего не успел, хотя, похоже, хотел, – дверь вновь отворилась. Не я один, вероятно, подумал, что наш требовательный начальник ПВО чего-нибудь забыл, но нет. Вошел другой офицер. Высоченный капитан. Слегка пригнулся даже, шагая в дверной проем, чтобы шапка не слетела. Будто в деревенскую избу входил, а не в современный кабинет. Карие глаза полуприкрыты веками, как на иконах у святых, уши смешно оттопырены, нос длинный. Будто принюхивается все время, чем пахнет?

– Здорово, – сказал простецки Хотабину, протягивая руку. – А чего Шмоляр здесь? Он же на учениях с дивизионом должен быть? Недоволен чем-то. Иди, говорит, там тебе все объяснят.

– Когда он был доволен? – усмехнулся Хотабин. – Чепе у нас… – Он поведал капитану про сгоревшую столярную мастерскую и погибшего солдата. – Теперь задолбают, – подвел итог своему рассказу. Капитан, однако, не согласился:

– Причем здесь мы? Если бы столярка на территории части находилась, другое дело. А так… Там начальник гражданский. Мы-то что? Людей только дали.

Я оценил, как быстро капитан разобрал суть. «Хорошо соображает, – подумал. – А Хотабин слегка медлителен. Хотя, с виду тоже человек думающий. Кажется, переживает из-за укора подполковника. Обидчив на критику».

В подтверждение моих мыслей, Хотабин принялся капитану жаловаться, как Шмоляр выговорил ему за то, что не успел расспросить вновь прибывшего сержанта, то есть меня. А когда бы он успел, когда меня Бохан забрал?! Как он мог отказать Бохану, если ситуация такая?..

Я понял, Хотабин такой человеческий тип, которому непременно требуется выговориться, если что-то его задело, иначе жить невозможно.

– Из учебки связи? – заинтересовался мной капитан. – Понятно. А на гражданке учился где? – удивительно, но он первый этим поинтересовался.

– Горьковский политех окончил, мехфак.

– С высшим образованием? Молодец. Полтора года служить? А почему не офицером?

– У нас военной кафедры не было.

– Ну что же, главное карты товарищу подполковнику хорошо подписывай! – повеселел капитан. – Не огорчай начальство. На зимних квартирах лучше, чем в поле, в палатках мерзнуть!

Я не стал говорить, что не против немного и померзнуть. Иначе просто откосил бы от армии, поскольку городская квартира все равно теплее, чем местная «зимняя», то есть казарма. Кивнул капитану с таким видом, мол, понял, как мне повезло. Удачное место обрыбилось. Готов ценить и все такое.