Нелюдь

Макс тепло улыбнулся.

Пока Валентина мылся, он вынул из шкафа кожаный хлыст с искусно сплетенной рукояткой. Приготовил горячий шоколад и новые порции рома, затем снял с себя обтягивающую футболку. Как и голова, все тело Макса было тщательно выбрито, в центре мускулистой груди красовалась цветная татуировка в виде ухмыляющегося черепа в рваной бандане и двумя скрещенными мачете под ним. Над черепом готическим шрифтом выведено:

SINE METU MORTIS [1 - Без страха смерти (лат.).]

Когда вода в ванной перестала литься, Макс открыл небольшую комнату. Окно закрыто жалюзи, все стены помещения были обиты черным ковролином, обеспечивая звукоизоляцию. Под потолком по всему периметру установлены прожекторы и галогенные лампы. На специальном откидном столике мерцал экран монитора. Макс наклонился, щелкнув клавишей воспроизведения, и комната мгновенно завибрировала от хрипящих аккордов финской группы «Turmion Katilot». Сумасшедшим калейдоскопом одна за другой вспыхивали лампы, сверкая самой разнообразной палитрой – от ядовито-желтого до пурпурно-красного, словно бьющая из раны артериальная кровь, от мягко-изумрудного до темно-синего, почти черного, как вода на дне океана. На темных стенах комнаты рубиновые лучи лазера, струящиеся из анимационного проектора, нервно чертили зигзагообразные узоры.

– Я здесь, – шепнули прямо в ухо, и Макс обернулся.

Валентина распустил свои длинные волосы, которые свисали на его лицо влажно-белесыми паклями. На шее застегнут кожаный ошейник с острыми шипами, к которому крепился стальной карабин с длинной цепью. В соски впалой груди Валентины были вдеты крупные кольца из хирургической стали. От гея исходил запах духов, ногти на ногах покрыты нежно-фиолетовым лаком.

– Я просил тебя отрастить ногти, – хрипловато сказал Макс, указывая плеткой на узкие ступни любовника.

Валентина обнял его.

– Тогда мне придется носить открытые туфли, – прошептал он в ухо Максу. – Я порву носки к чертовой матери, если начну отращивать ногти… И потом… Как ты думаешь, сколько я продержусь на своей работе, если в таком виде буду стричь клиентов?

Макс внезапно впился ему в губы, и Валентина вскрикнул. Подбородок гея прочертила узкая струйка крови.

– Ты безумен, – задыхающимся голосом сказал он, слизывая кровь. – Как… животное.

Макс хрипло засмеялся. В его темных блестящих глазах скользили беспорядочные блики от вспышек мигающих ламп и прожекторов.

– Возьми меня, хозяин, – с покорным видом вымолвил Валентина, протягивая Максу конец цепи.

– Сейчас я покажу тебе, как я тебя люблю, – тем же хриплым голосом произнес Макс и, взяв миску с остывающим шоколадом, запустил туда пятерню. – Сейчас… покажу…

Он шлепнул вязко-коричневое месиво на бледную грудь Валентина, и тот судорожно вздохнул. Следующую порцию шоколада Макс размазал по своим гениталиям. Ухмыльнувшись, он поудобнее обхватил плеть, другой рукой схватив цепь, к которой был пристегнут его любовник.

Валентина застонал, и его крик слился с щелчком хлыста по обнаженному телу.

Когда все было закончено и некоторые особо глубокие царапины Валентины были продезинфицированы и заклеены пластырем, они в изнеможении распластались на постели.

– Ты зверь, – прошептал Валентина, медленно водя указательным пальцем по накачанному бицепсу Макса. – Яростный, дикий, необузданный… Жестокий. Не знающий пощады… Но я люблю это… Правда, мы извращенцы? Нас нужно лечить, Макс?

– Не знаю, – лениво отозвался тот. Он молча разглядывал потолок, на котором в свете уличных фонарей отражались скрюченные тени деревьев. – Думаю, все в той или иной степени извращенцы. Просто кто-то держит в тайне свои грязные секреты до самой смерти… А кто-то нет. И даже выпячивает их наружу. Нате, мол, смотрите, я такой, какой есть, и мне плевать, нравится вам это или нет.

– До самой смерти, – эхом повторил Валентина. – Ты сегодня говорил про наше будущее… Но я не хочу ждать, Макс. Мне надоела эта съемная комната. Я ненавижу соседа, мерзкого потного сантехника, который вечно пердит и воняет перегаром! Однажды он назвал меня гомосеком. Я хотела ему глаза выцарапать! Подумать только!

– А разве это не так? – хмыкнул Макс. Видя, что тот насупился, он легонько пихнул любовника в худой бок: – Не дуйся.

– Я хочу к тебе, – продолжил после паузы Валентина. – Я устала прятать свое настоящее «я». Я хочу одеваться в красивые платья и носить босоножки на высоких каблуках! Я хочу красить губы! Я мечтаю, чтобы в моем паспорте вместо долбаного «Валентина» значилось «Эйприл»! Или хотя бы «Джейн»! Я хочу улыбаться и радоваться жизни! А не бояться, что мне в подворотне пьяные гопники надают по щам и снимут штаны, засунув туда бейсбольную биту!

Макс вздохнул. Ему было нечего возразить на этот крик души, пылкий, отчаянный, от которого одновременно веяло какой-то опустошенно-ледяной безысходностью.

Помолчав, Валентина вновь заговорил:

– У нас на работе есть одна сучка. Нос картошкой, вся в прыщах и постоянно под мышкой чешется. Не пойму, она там не бреет, что ли, и у нее вши завелись? Но я о другом. Эта манда с мужем ездили отдыхать в Мюнхен, и она рассказывала, вот, мол, идем по улице, а навстречу мужик под два метра ростом, в розовых шортиках и такой же розовой пушистой блузке. Обут в туфельки, ногти накрашены, а сами ноги выбриты так, что по ним хоть шелковый платок пускай, соскользнет… И эта сука, скребущая ногтями под мышкой, брезгливо так выдает:

«Я еле удержалась, чтобы не сблевать. Чертов гомик. Я бы ему очко монтажной пеной залила, пусть знает, для чего жопа нужна…»

– Ну и что? – без особого интереса спросил Макс. – Нашла на кого реагировать. Пусть тявкает.

– А то, что я сама еле сдержалась, чтобы не перегрызть этой твари глотку, – злобно процедил Валентина. – На Западе за такие высказывания эту тварь привлекли бы к суду! Будь моя воля, я бы таких моралистов сжигала заживо. Не удивлюсь, если и она, и ее гребаный муж сами мечтают о чем-нибудь таком… Втайне от всех.

– Послушай, все хотел тебя спросить… При мне ты отзываешься о себе в женском роде. Как ты умудряешься себя контролировать на работе и вообще везде?

Валентина пожал плечами.

– Я привыкла, – просто ответил гей. – Когда я вижу тебя, то ощущаю себя твоей любимой женщиной… Мне нет нужды следить за своей речью, это происходит неосознанно. Понимаешь?

Несколько минут они лежали в полном молчании.

– Насчет моего отца, – наконец произнес Макс. – Чтобы закрыть эту тему окончательно.

– Ну?

– Он все ждет, когда я приведу к ним домой невесту для знакомства. Напрягается, почему я не женюсь. Задолбал уже.

– Приведи меня, – предложил Валентина, погладив мускулистую грудь Макса.

– Ага, – мрачно согласился парень. – Голого, с ошейником, с размазанным на заднице шоколадом. Отец будет в восторге. Тогда уж надо одновременно «Скорую» вызывать.

Они захихикали, лаская друг друга.

– Ты сегодня какая-то другая, – неожиданно сказал Макс. Он приподнялся, внимательно глядя на любовника. – Что-то случилось?

Валентина кашлянул.

– Вот что значит привязанность, – дрогнувшим голосом проговорил он. – Ты мгновенно чувствуешь перемены во мне… Я тебе когда-нибудь рассказывала о своем старшем брате? Его звали Дима.

– Ты говорила, что он умер в детстве, – осторожно сказал Макс. – Но в нюансы не вдавалась. Это был несчастный случай?

Валентина долго молчал, словно еще раздумывая, стоит ли посвящать любовника в подробности смерти своего брата, затем все-таки заговорил:

– В те дни я только-только начала понимать, что со мной что-то не так. Мне уже исполнилось семь, но я чувствовала, что не такая, как остальные мальчики моего возраста. Пыталась поговорить об этом с Димой, но каждый раз в последний момент меня что-то останавливало. Наверное, я боялась разоблачения и реакции брата… Все-таки ему было уже двенадцать и он начинал обращать внимание на девчонок. Но как бы то ни было, я любила его. Он был сильным и крепким парнем. Если кто-то во дворе меня обижал, он тут же заступался, он никому не давал спуску…

Почти минуту Валентина молчал, прокручивая в мозгу события прошедших лет, затем продолжил:

– Мы тогда жили в Тайшете, это в Иркутской области… В тот день ярко светило солнце. Нас было четверо: я, Дима и еще двое мальчишек из соседнего двора. Кто-то из этих двоих предложил сходить к заброшенному пищевому комбинату. Там часто собирались взрослые ребята – жгли костры, играли на гитаре и пили водку. Но они собирались вечером, а мы пошли туда днем. Там действительно было интересно: множество помещений, подвалов, за день не обойдешь… Но когда мы вышли наружу и уже собирались обратно, я едва не наткнулась на нее.

– На кого? – тихо спросил Макс.

– На собаку, – ответил Валентина, понизив голос. – Она стояла у стены и писала, задрав лапу. Увидев меня, она зарычала. Дима крикнул, чтобы она убиралась, и бросил в нее камень. Собака гавкнула и убежала… Еще тогда меня охватило жуткое предчувствие. Я предложила Диме вернуться в здание и попробовать найти выход с другой стороны. Из окна, в конце концов. Но Дима только засмеялся. «Чтобы я испугался какой-то драной шавки?» – сказал он со смехом. Мы вышли с территории комбината, и, едва мы прошли несколько шагов, я услышала злобный лай. Боже мой! От этого хриплого, яростного лая у меня заложило уши, а мочевой пузырь был готов вот-вот опорожниться. Я оглянулась, чувствуя, как у меня затряслись коленки. Собачьи твари. Их было, наверное, штук тридцать. Целая стая грязных монстров, с горящими глазами! И они неслись на нас, словно цунами! Те двое мальчишек как-то быстро сориентировались и рванули в сторону оврага. Дима орал над ухом, чтобы я бежала за ним, но я словно окаменела от ужаса. Я просто стояла и тряслась от страха, бледная, с мокрыми от слез глазами, и будто загипнотизированная смотрела, как стая приближается к нам. По-моему, я даже описалась… Дима схватил меня за шкирку и потащил к оврагу, но несколько псин, видимо, разгадали наши намерения, и они начали в буквально смысле окружать нас. Я споткнулась, разбив в кровь коленку. Дима схватил меня и перекинул на плечо, как тряпичную куклу… Путь к оврагу был закрыт, и он, держа меня в руках, побежал обратно к комбинату. Собаки настигали его, и первая уже вцепилась ему в ногу. Дима вскрикнул от боли.

«Держись!» – закричал он, поднимая меня наверх. Мы находились у ворот заброшенного здания, и я, ломая ногти, вскарабкалась наверх.

«Не смей слезать! Держись крепче!» – крикнул мне Дима.