Дома и на войне

Помню, в то время, когда выстраивались казаки, все было тихо, слышался только топот тысячи копыт, как вдруг раздается, во весь голос, команда войскового старшины графа Орлова-Денисова:

– По-о-олк, стройся! – Скобелев, сердитый, подскакивает к нему и говорит:

– Что вы командуете, точно на параде! Разве вы не видите, что это ночное движение? Надо соблюдать тишину!

Колонна вытянулась длинной черной, громадной змеей и направилась песками к стороне Геок-Тепе. Надо было пройти около двадцати верст. Лошади без шуму шагали по сыпучему песку. Несмотря на то, что в колонне было без малого тысяча всадников, наше движение было почти неслышно, никто не курил, не разговаривал, каждый сам понимал, что теперь не время этим заниматься. Мы уже часа два едем. Впереди где-то далеко блеснул огонек. Джигиты объясняют, что это пастухи стерегут баранту около Геок-Тепе. Мы долго едем по направлению этого огня, а он кажется все также далеко. Погода холодная. Луны нет, темень полная, едва видишь соседнего всадника.

– Ну, Нефес-Мерген, пошел вперед, что ты тут толчешься со своими джигитами! – кричит Скобелев полусердитым голосом своему приятелю туркмену, который молча ехал возле «сардара», как он называл генерала. Нефес-Мерген быстро едет вперед, говорит что-то по-туркменски джигитам и вместе с ними скрывается в темноте.

– Если попадется неприятель – всех рубить! – кричит им генерал вдогонку.

Влево от нас занимается заря, пустынные окрестности понемногу освещаются. В это время несколько джигитов подскакивают к генералу и говорят ему что-то. Скобелев трогается рысью, за ним и вся колонна, все шибче и шибче. Мы выскакиваем из песков на бугор и видим на почерневшей долине оазиса оголенные деревья и сады Ягинь-Батырь-калы. Там уже сновал Нефес-Мерген с джигитами. Кала оказалась незанятою. Гроде-ков, несколько офицеров и я скачем туда. Колонна же со Скобелевым направляется через оазис к горам и, соединившись с колонной капитана Баранка, захватывает огромное стадо баранов.

Для неприятеля наше появление было такою неожиданностью, что он даже не успел отогнать подальше свои стада.

Текинцы вскоре выскакали из Геок-Тепе и остановились на приличном расстоянии. Долго глазели они на нас в этот день; пробовали было пустить несколько пуль в нашу сторону и только к вечеру удалились обратно в свою крепость. На этот раз отряду нечего было опасаться нападения текинцев. Нас теперь собралось две тысячи человек да двадцать пушек.

Тотчас же по прибытии в Самурское его начали укреплять. К стороне гор построили редут, глиняные стенки соединили в одну линию, а по углам устроили барбеты для орудий, так что теперь можно было знать, где проходила граница лагеря. Это было особенно важно ночью, при расставлении постов. В кале был устроен склад для артиллерийских снарядов, а позади калы образовался провиантский склад. Генерал поставил свою юламейку почти на том же месте, где и 6-го июля, в самом саду, хотя сад уже теперь не имел зелени. Штабные юламейки поставили поблизости генеральской, в две линии.

Несмотря на то, что теперь собралось в Самурском гораздо более войск, чем во время рекогносцировки 6-го июля, но не могу сказать, чтобы я спал в первую ночь совершенно спокойно. Все-таки, думалось мне, может же неприятель подползти и напасть на нас всеми силами. Положим, есть сторожевые посты, но далеко ли они выставлены от черты лагеря? Самое большее – сажень пятьдесят, а пока текинцы пробегут это расстояние, лагерь и в ружье не успеет встать.

На другой день, по занятии Самурского, я проснулся очень рано. Сквозь растворенную дверку юламейки видна долина Геок-Тепе. Она затянута легким утренним туманом, так что ни кургана в Геок-Тепе не видно, ни гребня, за которым скрывается крепость. Солнце еще низко, лучи его слабо пробиваются сквозь сырой воздух. Я с удовольствием потягиваюсь и гляжу на эту картину, как вдруг вдали раздаются глухие ружейные выстрелы и начинают перекатываться все чаще и чаще. Всматриваюсь пристальнее, – вижу, как в версте от лагеря в тумане мелькают темные фигуры одиночных текинских всадников. Один из них останавливается, слезает с лошади и стреляет. Синеватый дымок быстро сливается с туманом и застилает на мгновение и его, и лошадь. Текинец вскакивает в седло и исчезает.

Вон ближе показалась сомкнутая линия всадников, – это казаки. Пока я рассматриваю, позади моей юламейки раздается топот нескольких коней, и слышен голос Скобелева:

– Да прикажите, чтобы орудие немедленно выезжало!

– Слушаю-сь! – кричит кто-то в ответ.

– Эх, нужно ему гоняться за каждой шайкой текинцев, – думаю я и вскакиваю, сердитый, с постели. – Ну, показалась партия, выслал к ним навстречу роту пехоты да сотни две казаков, вот и конец. А то все самому хочется видеть, везде самому побывать. Теперь туман, долго ли до беды, может близехонько столкнуться с неприятелем; изрубят или застрелят – вот и кончен наш поход!

Минут через пять я уже скачу вдогонку за Скобелевым. Генерала едва видно. Он окружен конвоем осетин, с отрядным значком посередине. Значок этот не тот, что был в Турции: его генерал подарил моему брату Василию. Взамен же старого, исстрелянного и побывавшего еще в Туркестане, в 76-ти сражениях, брат выслал Скобелеву из Парижа новый значок, сделанный из великолепной индейской материи красного и голубого цветов.

Туман рассеялся. Генерала я догнал на кургане. Верхом на серой кобыле (она уже давно поправилась от раны 6-го июля), Скобелев весело хохотал, видя, как Нефес-Мерген с джигитами перестреливался с текинцами. Текинцы были от нас с версту. У Нефес-Мергена ружье старинное, дрянное, поэтому ясно видно, как его пули, не долетев и половины расстояния, падали на землю и подымали клубочками сухой песок.

– Кха-кха-кха… молодец Нефес-Мерген, – хохочет Скобелев, закидывая голову назад.

Офицеры, конвой стоят немного позади своего начальника, тоже улыбаются и шепотом делают друг другу замечания относительно неприятеля, который в разных направлениях скоплялся все в большие партии.

Пули начинают посвистывать над нашими головами. Нефес-Мерген все продолжает стрелять со своей позиции. По временам он с довольным видом оглядывается на своего сардаря, будучи, кажется, совершенно уверен, что это он, Нефес-Мерген, задерживает неприятеля напасть на нас, хотя хорошо видит, что вправо от него, саженей полсотни впереди, стоит рота пехоты и залпами стреляет по текинцам.

– Сюда, сюда, прямо на курган! Ну-ка, по ним шрапнелью можете хватить? – кричит Скобелев молодому артиллерийскому офицеру в очках и с толстыми губами, который галопом въезжал с орудием на курган.

– Сейчас, ваше превосходительство, – отвечает офицер, соскакивает с лошади и торопит уносных отъезжать.

Те отъезжают, орудие поворачивают, а через минуту раздается команда: «Пли!» – и знакомый пушечный гул далеко раскатывается и по долине, и в горах.

Почти пять месяцев прошло со времени рекогносцировки 6-го июля. Текинцы успели уже и отвыкнуть от этого страшного для них гула, и теперь вдруг он снова раздается здесь, под стенами их родной крепости, вблизи их жен и детей!

С первого же выстрела неприятель начал подаваться назад, и мы возвратились в Самурское.

* * *

Комендантом Самурского укрепления был назначен подполковник Гайдаров, – старик, маленького роста, широкоплечий, живой, неутомимый. Я спящим Гайдарова никогда не заставал. С прибытием нашим в Самурское сюда почти ежедневно прибывали транспорты и войска. Я удивлялся терпению и хладнокровию Гайдарова. Дела ему было по горло. Его день и ночь осаждали просьбами: то укажи, куда провиант складывать, то отведи место для такой-то части, то расположи кухни, то прикажи отпустить довольствие, то выдай юламейки. И ведь все это сейчас делай, сейчас подай, не откладывай.

Лагерь наш все разрастается. Он уже в несколько дней вышел куда дальше за первоначальную черту. Передовую калу, что выходила саженей сто за лагерь, заняли охотники. Она впоследствии так и называлась: «охотничья кала». Налево от палатки генерала стали ширванцы, направо – самурцы, еще правее, впоследствии – ставропольцы и туркестанский отряд. На передней линии, фронтом к Геок-Тепе, расположилась 4-ая дальнобойная батарея капитана Полковникова. Остальные части расположились поблизости.

Днем войскам было очень много работы: то перегружать провиант, то рыть укрепление, то в караулы, то верблюдов закапывать, которые с прибытием транспортов во множестве начали дохнуть в окрестностях. На работы ежедневно выходило несколько рот, и работали с утра и до вечера. Часто случалось, что те же люди, которые работали целый день, должны были идти на ночь занимать караулы.

* * *

– Г-н майор, прикажете посты расставлять? – спрашивает меня вечером офицер, дежурный по караулам, просовывая голову ко мне в юламейку (Скобелев поручил мне расстановку всех ночных постов и караулов).

– Разве зорю били? – спрашиваю его.

– Никак нет-с, сейчас бить будут.

Я надеваю шашку и отправляюсь за офицером. Солнце уже село. Трескотня барабанов начинает оглашать лагерь. Становится холодно. Полушубок, что я купил недавно у Гродекова, пришелся мне теперь как нельзя кстати. Кругом пылают костры, от некоторых искры подымаются высоко к потемневшему небу. Через полчаса будет совсем темно, надо торопиться.

– От каких частей посты? – спрашиваю офицера, направляясь за черту лагеря.

– От 1-ой ширванской роты и 2-ой таманской сотни. (Кавалерия занимала посты ночью в пешем строю).

Саженей 50 за лагерем стоит кучка людей. Солдаты в шинелях в рукава; казаки в бурках и с винтовками за плечами. Я тихонько веду их. Начинается расстановка постов. В глубокой тиши слышится только полушепот разводящего унтер-офицера: – Вот вас трое здесь; Нехфедов, ты за старшего. Затем идем дальше, – слышится опять тот же голос: – Вот вас трое. Иванов, ты за старшего. – Слушаю, – отвечает тот. – Пока расставляли посты, стало совсем темно. Остается еще десять казаков при уряднике; их я веду саженей сто вперед и кладу в узенькой лощинке в секрет. Преимущество секретов то, что неприятелю они не видны, тогда как часовой на посту весь виден, и неприятель мог очень легко подползти к нему, незамеченный, между кустиками или по канавке. Кроме того, секрет, заметив неприятеля, очень удобно может подпустить его близко и встретить залпом. Зато, с другой стороны, неудобство секретов заключается в том, что люди, улегшись где-либо в канаве или в густой траве, иногда невольно засыпали, в особенности ежели днем они были на работе и устали. Тогда неприятель, наткнувшись на такой секрет, мог его легко перерезать.

Но как ни опасно было выставлять секреты, я все-таки возлагал на них большие надежды, так как часовому на посту редко удавалось кого подстрелить. А как сердце мое радовалось, когда, проходя ночью по лагерю, вдруг слышишь: раздается залп. Так уж и знаешь, что это из секрета хватили! И бежишь туда справиться, что за дичинка попалась? Если в такую минуту я находился поблизости палатки генерала, то слышал его голос:

– Кто там? Ординарец! Узнай, где стреляли!

Глава VIII

Геок-Тепе. 4-е декабря

Четвертого декабря, только что солнышко показалось из-за песков, возле охотничьей калы выстроился отряд из 9-ти рот пехоты, 3-х сотен казаков и 16-ти орудий. Скобелев сегодня делает рекогносцировку Геок-Тепе. Отряд двигается по тому же направлению, как и 6-го июля, т. е. правой стороной долины, вдоль гор, к селению Янги-кала.

Утро отличное. Горы местами покрыты снегом. Воздух совершенно чист и свеж. Я оглядываюсь назад, смотрю: в Самурском одиноко белеют покинутые палатки и юламейки. Оставшиеся солдаты в коротеньких желтых полушубках повзлезали на глиняные стенки и смотрят, как мы удаляемся. Отряд идет развернутым фронтом, скорым шагом. На левом фланге идет 4-й батальон Апшеронского полка. Вон я вижу и знакомую мне по Бендесенам 4-ю роту. Славная была рота! И фельдфебель в ней какой бравый, высокий, полный, с густыми русыми бакенбардами. Да и не могла быть эта рота неисправной. Командир ее, поручик Чикарев, был всегда за работой. Когда ни придешь к нему, все он в роте, все с солдатами возится. Но странно, при моем разговоре с ним, он каждый раз мне высказывал свое грустное предчувствие, что ему не воротиться домой.

– Убьют меня, убьют, майор, вот вы увидите, вспомните! – говорил он с улыбкой, щуря свои узенькие глаза.

Чикарев был еще молодой человек, живой, бодрый, лицо рыжее, без бороды, и все покрыто веснушками.

Отряд все тем же скорым шагом продолжает идти, широко развернувшись фронтом. Генерал с конвоем, отъехав немного вперед, замечает, что он опередил отряд, останавливает серого коня и поджидает. Сначала слышен шум колес, зарядных ящиков, звон орудий; затем, прислушавшись, можно разобрать, как пехота мерно отбивает ногу. От середины фронта, влево, краснеют длинной узенькой полоской околыши апшеронцев; от середины вправо – чернеют ширванские.

Мы так скоро шли, что только когда приблизились к гребню холма, за которым скрывалось Геок-Тепе, текинцы заметили нас. С кургана крепости раздался пушечный выстрел, возвещавший о нашем появлении. Я в первый раз увидал Геок-Тепе так близко. Крепость была от нас верстах в четырех на юго-восток. Прямо же перед нами, верстах в двух, тянулись оголенные от листьев сады селения Янги-кала. Они шли от крепости наперерез через оазис к горам, и с версту не доходили до них.

Мы спускаемся с холма, подходим к ручью, что течет с гор в Янги-калу, и останавливаемся. Скобелев и все офицеры смотрят на сады, куда из Геок-Тепе неприятель спешит густыми массами, преимущественно пеший. Конные текинцы заскакивают нам с левого фланга в тыл, как бы стараясь отрезать отступление к Самурскому. Из-за каждой хатки, из-за каждой стенки торчат сотни неприятельских голов в черных мохнатых папахах. Пули, как шмели, начинают летать через нас. Уже в резерве кричит кто-то: – А-ай, а-ай! Генерал стоит на невысоком холмике и продолжает смотреть в бинокль. От пехоты отделяются кучки солдат и, отбежав саженей сто, залегают за прикрытиями. Орудия въезжают на пригорки и открывают огонь по садам. Текинцы замечают группу офицеров, где стоит Скобелев, пули начинают свистать чаще и чаще. Генерал внезапно оборачивается к нам и кричит: – Прошу, господа, разойтись!

Я отхожу в сторону. Самурского отсюда за холмом не видно. Конные текинцы громадной подковой, в одну шеренгу, стоят у нас в тылу. Осмотревшись кругом, я вижу невдалеке перед собой небольшой пригорок, за ним залегли наши стрелки.