Сердце Демидина

Демидин похолодел. Он понял, что зашёл слишком далеко.

Звягинцев рассматривал Демидина с любопытством, будто редкое насекомое. Наконец он облизнул губы, поджал их, помолчал, наклоняя голову набок, и неторопливо произнёс приговор:

– Есть мнение, товарищи: опыты товарища Демидина пока приостановить. До прояснения их хозяйственного значения. Как вы думаете, Олег Борисович?

– Полностью согласен! – воскликнул Лаков.

Это был удар. Демидин потрепыхался ещё минуты три, что-то доказывал, даже упомянул стратегическую линию партии, но натыкался, как на стену, на снисходительную улыбочку Звягинцева.

– До прояснения, – вторил Лаков.

Встреча закончилась.

Демидин был сам не свой. Ему казалось, что разваливается главное дело его жизни. Он похудел, и у него стало дёргаться веко. В поисках выхода он пошёл советоваться со знакомым полковником из аналитического отдела. Тот порекомендовал не высовываться, по крайней мере несколько недель. Сказал, что, может быть, всё обойдётся. Намекнул, что Лаков, конечно, идиот (как раз в этом полковник ошибался!), но спорить с ним никто не будет – слишком большие у него связи.

Только сейчас Демидин понял, как счастлив он был ещё совсем недавно. Зачем он лез на рожон? Теперь, казалось ему, уже ничего не поправить.

На самом деле и Лакову, и Звягинцеву было безразлично, продолжатся ли эксперименты Демидина или нет, а сам он был для них слишком мелкой пешкой, и даже не пешкой, а так, кем-то подвернувшимся под ноги и надерзившим по глупости. Лаков про себя посмеивался над Демидиным и собирался помучить, чтобы он впредь вёл себя повежливее.

Если бы Демидин послушался мудрого полковника из аналитического отдела и не суетился бы ещё какое-то время, возможно, всё бы наладилось. Но вот уже много лет вся жизнь Константина Сергеевича сосредотачивалась в этих исследованиях, и теперь этот волевой и уверенный в себе человек сходил с ума от неизвестности и обиды, изводя себя размышлениями о том, как исправить положение.

Сменит ли чёртов Звягинцев гнев на милость? Может быть, стоит поговорить с Лаковым? В эти дни Демидин начал задумываться о решительном эксперименте, о чём-то окончательно доказывающем, какое колоссальное значение имеет психологическая оптика.

Но прежде он пошёл к Лакову. Тот придуривался и возобновить эксперименты не разрешил. Предложил прояснить ценность психологической оптики для животноводства. Нельзя ли, например, с помощью психологической оптики гипнотизировать коров так, чтобы они лучше доились.

Демидин перестал собирать древлян, отделываясь короткими звонками. Те недоумевали, но относили происходящее к таинственным и важным делам, которыми был занят их учитель.

А учитель в это время мучился в поисках выхода.

Чтобы доказать свою правоту, ему необходимы были люди, много людей, но теперь ему их никто не даст. А как было бы здорово – получить человек пятьдесят, выстроить их как параболическую антенну, примерно так, как выстраивают на сцене хор, и шарахнуть по чему-нибудь – хоть самолёт сбить, или проломить стену, или хотя бы разбить стекло в кабинете у американского президента. Пятьдесят человек – это сила. Если они будут настроены на одну волну, энергии должно хватить на что-то невероятное.

В разгар этих размышлений, где-то в начале сентября 1989 года, у Демидина зародилась роковая мысль использовать настоящий хор во время какого-нибудь концерта. Ведь большой хор, думал он, это несколько десятков людей, самой песней настроенных на одну тему, лучше всего какой-нибудь военной или патриотической песней. Если в фокус излучения поставить Володю Понятых, шансы на успех должны быть высокими.

Осталось найти подходящий хор и пробраться на выступление вместе с Понятых. Придётся обойтись без дифракторов и психооптические потоки будет нелегко контролировать. Но зато в распоряжении Демидина окажется целая река энергии. Ему останется направить её, импровизируя на ходу, и совершить нечто такое, что заставит не только Звягинцева и Лакова, но и их начальников, само правительство, самого Горбачёва обратить внимание на психологическую оптику и навсегда защитить Демидина и его работу от идиотов.

Обдумав эту идею, Демидин позвонил Понятых и предложил ему купить билеты на выступление какого-нибудь хора военно-патриотической тематики. Он старался говорить спокойно, но Вовка чувствовал, что Константин Сергеевич взвинчен.

Подумав, Вовка предложил Академический ансамбль песни и пляски Генерального штаба Советской Армии. Получив согласие, он выяснил, что ближайшее выступление будет 27 сентября, когда ансамбль вернётся из Северной Кореи.

Глава 10

Чертог сиял. Гремели хором

Певцы при звуке флейт и лир

    А. С. Пушкин. Клеопатра

Ансамбль Генерального штаба

Трудно было назвать страну, где бы не побывал в те годы Академический ансамбль песни и пляски Генерального штаба, являющийся, так сказать, поющим и танцующим лицом Советской Армии. Летом 1989 года ансамбль посетил Италию, где участвовал в концерте в Риме и имел большой успех. Публике особенно полюбились песни «Калинка-малинка», «Смуглянка-молдаванка» и лихой матросский танец «Яблочко». Покинув Италию, ансамбль продолжил турне по Франции, затем на короткое время вернулся в Москву, по железной дороге отправился на Дальний Восток страны, а потом ещё дальше, в Северную Корею, где его выступление посетил корейский диктатор Ким Ир Сен.

Главная северокорейская газета сообщила: «Маршал-Отец, любимый вождь товарищ Ким Ир Сен посетил концерт ансамбля песни и пляски Генерального штаба Советской Армии. Во время исполнения песен “Калинка-малинка” Маршал-Отец улыбался, а во время исполнения песни “Смуглянка-молдаванка” любимый вождь улыбался и аплодировал. Артисты были охвачены благодарностью и не могли удержаться от слёз. Своим выступлением хор воспел своё преклонение перед любимым вождём и учителем товарищем Ким Ир Сеном и перед незыблемой волей корейского народа завершить революционное дело, начатое на горе Пэкту».

После концерта ансамблю устроили красочный пир. Часа через два хозяева, сославшись на местные традиции, отправили в гостиницу женщин-артисток. Вскоре после этого одна из стен зала отодвинулась и начало происходить нечто такое, при воспоминании о чём лица оставшихся в зале мужчин-артистов долгие годы спустя озарялись смущёнными улыбками.

Через несколько дней пропахший рыбопродуктами ансамбль вернулся в Москву. Предстоял новый театральный сезон. Первое выступление было назначено на шесть часов вечера 27 сентября.

Зал должен был быть заполнен – большая часть билетов была заранее распределена между курсантами военных училищ, учениками школ и пенсионерами.

Курсанты были людьми дисциплинированными и готовы были за тридцать секунд собраться и отправиться куда прикажут: в оперу, на петушиные бои, на войну – в общем, куда угодно.

Школьники пытались отвертеться, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства и неизлечимые болезни родственников, но учителя были неумолимы: политическое воспитание считалось необходимым, и где, как не на концерте знаменитого ансамбля, дети должны были стать настоящими патриотами? Кроме того, от лишнего прослушивания «Смуглянки-молдаванки» ещё никто не умирал.

Немногие оставшиеся билеты поступили в продажу в театральные кассы, в одной из которых Володя Понятых и купил два билета в партере – для себя и Константина Сергеевича.

Двадцать седьмого сентября в шесть часов в Большом концертном зале перед залитой лимонно-золотым светом сценой сидели рядом Демидин и Понятых.

Демидин, при всей своей собранности и привычке к самоконтролю, не мог не переживать. Он поставил на карту многое, возможно, всё, что у него ещё оставалось, а ведь дело было не только в нём самом. От его исследований мог зависеть ход истории – например, победа в гонке вооружений, которую Советский Союз вёл с Соединенными Штатами вот уже несколько десятилетий.

В партере сидели в основном люди солидные, но несколько мест было занято школьниками, которые ёрзали, косясь на свою учительницу, даму в платье из чёрного бархата, с каштановым шиньоном на голове и сверкающей брошью на груди.

Пенсионеры солидно покашливали и листали программы концерта, а школьники переговаривались, толкали друг друга и бросались комочками пережёванной бумаги. Иногда они забывались и начинали смеяться. Тогда их учительница медленно, словно танковое орудие, поворачивала на них взгляд, сила которого могла вызвать обморок у быка. Дети замирали и начинали говорить шёпотом, но вскоре забывались, и всё повторялось сначала.

Концерт начался с исполнения песен, посвящённых Великой Отечественной войне, среди них была, разумеется, и «Смуглянка-молдаванка». Потом перешли к народным песням. Эти песни – обычно жизнерадостные, но иногда лирические – должны были описывать счастливую жизнь советского народа. Апофеозом концерта был Гимн Советского Союза, исполнения которого дожидался Демидин, надеявшийся, что Гимн лучше всего подходит для его целей: могучая державная музыка сфокусирует хор и поможет мощным выбросам психической энергии.

Демидин предупредил Вову Понятых, что в нужный момент подаст знак и они пройдут в театральную яму. А пока они сидели на своих местах и готовились слушать «Калинку-малинку».

Певцы знаменитого хора были одеты в форму солдат и прапорщиков Советской Армии, и только солист, тенор, стоявший впереди всех, был наряжен в невиданный белоснежный китель с блестящими пуговицами, золотыми погонами и праздничной окантовкой. На его груди сверкали медали, придавая ему бравый вид. На вид ему было лет тридцать пять или сорок. У солиста имелось небольшое брюшко, свидетельствующее о жизнелюбии и цветущем здоровье.

Пока пели вступление, он широко улыбался, раскачивался и кивал в сторону хора, выражая таким образом восхищение исполнением коллег. Когда вступление хора заканчивалось, наступила очередь солиста.

Его голос как-то незаметно вырос из общего пения, окреп и вдруг стал таким сильным, что хор затих, словно поражаясь силе чувств, охвативших душу солиста, который пел о том, как горячо он любит душу-девицу. Теперь уже певцы хора раскачивались, сочувственно улыбались, глазами и руками указывали зрителям на солиста, давая понять, что уж очень он влюблён и страдает, но ведь дело-то молодое и всё непременно закончится хорошо. Зрители тоже понимали, что за солиста можно не волноваться, и были уверены, что на его горячее чувство душа-девица непременно ответит взаимностью.

После «Калинки-малинки» было исполнено ещё несколько песен и танцев, во время которых Демидин всё чаще заглядывал в программку.

Осталось несколько минут до исполнения Гимна. Константин Сергеевич тронул Вову Понятых за плечо и поднялся. Шёпотом извиняясь, они пробрались мимо школьников и учительницы и направились к оркестровой яме. Учительница возмущённо смотрела им вслед, не понимая, каким же негодяем нужно быть, чтобы уйти перед самым исполнением Государственного Гимна. Школьники наблюдали за Демидиным и Понятых с интересом. Что-то в этой паре внушало им любопытство.

Демидин держал наготове удостоверение сотрудника Комитета государственной безопасности и шёл впереди пригнувшись. Вова следовал за ним не отставая.

Часть музыкантов находилась на сцене с аккордеонами, но оставшееся большинство со скрипками, трубами, тарелками и другими инструментами расположилось в оркестровой яме.

Появление Демидина и Понятых вызвало оживление в оркестре. Старенький, похожий на пушистого гнома дирижёр обернулся и посмотрел на Демидина удивлёнными добрыми глазами. Демидин ободряюще улыбнулся и шёпотом произнёс: «Продолжайте, товарищи», одновременно показывая своё удостоверение, после чего дирижёр тихо и печально вскрикнул, а музыканты принялись делать вид, что не обращают на пришедших ни малейшего внимания.

Несколько стульев были свободны, и Демидин указал Понятых на один из них. Вова неловко сел лицом к зрителям, а бледный Демидин встал позади него. Справа сидел бородач с тромбоном, а слева – высокая женщина, на голубых коленях которой мёрзла крошечная скрипка.

Спели ещё какую-то песню, и наконец объявили Гимн. При исполнении Гимна было принято вставать. Вовка услышал, как поднимаются люди в партере, и одновременно почувствовал на затылке холодные руки Демидина, заставляющие его сидеть.

Константина Сергеевича знобило. Всё теперь зависело от его собранности. Он ощущал на себе чьи-то взгляды – музыканты посматривали на него и Понятых, но ему казалось, что-то ещё изучает его спину с таким неприятным вниманием, как будто шарит холодными щупальцами между его лопатками. Он заставил себя сосредоточиться. Слишком многое теперь зависело от этих коротких минут.