Оскар

С улицы, из-под окон, послышалось сопение.

– Здесь, где же мне ещё быть… Ритку вот к кусту привязываю, к вам сейчас приду.

По дальним деревянным полам протопали сандалики.

– Баба, я здесь! Как тут красиво!

– Скоро ещё красивей будет. Возьми-ка вот ковшик, сходи к лодкам, принеси нам воды. Донесёшь?

Санька ответил закалённым басом.

– Сделаем. Только вы тут за козой присмотрите, пока я по делам хожу. Как бы чего не натворила.

– Присмотрим.

Бабушка Александра лукаво глянула на девчонок.

Зоя одёрнула юбку, убрала волосы со лба.

– А можно и я с ним? Я ведро у вас в доме возьму, так мы больше воды сюда принесём.

– Молодец, Зоинька! И за моряка нашего мне будет спокойнее. Идите, идите. Да, и тазик в доме заодно прихвати, за порогом стоит.

– Какой?

– Оцинкованный такой, блестящий.

– Ладно!

Посмотрела вслед, вздохнула.

– Хорошая девчонка. Правильная. Горя много навидалась, почти вся её жизнь прошла у врагов. Ещё в городе, когда мы оформляли переселенческие документы, нас попросили присмотреть за Зоей. Говорили, что она из плена, из лагеря вернулась, тут одна, вроде как взрослая для детского-то дома. Начальство определило её сюда, в колхоз, обещали, что потом будут искать родных.

– Найдут?

– Вряд ли… По её родным местам немцы сильно прошлись, никого не жалели.

Вышли на воздух.

Мария и Томка присели на тёплые каменные ступеньки крыльца, бабушка Александра осталась стоять рядом с ними, опёрлась на деревянные перила, изредка посматривая из-под ладони на сверкающий залив.

Сосны пахли смолой.

Мария куснула сухую травинку.

– А чего тут такое с водой-то творится? Ну, для питья которая? Вроде возле каждого дома колодцы, а командир воду в бидонах таскает из райцентра?

Бабушка Александра покачала головой.

– Неизвестно что. Вчера он какого-то врача из райцентра привёз, воду из всех здешних колодцев в поллитровки набрали для изучения и увезли. Говорит, пока проверят, то да сё… Приказано из бидонов пить.

– Зараза какая?

– Боятся отравы. Немецкой. Говорят, что в городе много колодцев по весне было отравленных. Вроде как немцы, перед отъездом, перед тем, как их отсюда, из области, вывезли, всю воду питьевую отравили. Скотину порезали, дохлятину тоже в колодцы бросали. Не знаю… А здесь-то, в посёлке, такое очень даже возможно! Особенно после позавчерашних событий.

– Чего произошло?

Было тихо, тепло, солнечно.

Никому не хотелось говорить о трудном или плохом.

Бабушка Александра вздохнула.

– … С утра наши солдаты в посёлок приехали, с оружием, три машины, для эвакуации. И две пустые – для вещей немцам. Мы уже были здесь, выгрузились своим табором на берегу, несколько семей, и те парни, которые астраханские, тоже были. Сидели, ждали.

Никто никого не предупреждал. Как только машины пришли, немецкие мужики бросились к своим лодкам, начали их рубить, борта, верёвки, мачты, вёсла. Сети начали обливать керосином! Наши, кто помоложе, – на них, в драку, с кулаками, с кольями. Солдаты из комендантуры, которые приехали, начали стрелять вверх из автоматов, прикладами молотили немцев, отгоняли от них наших. Бабы кричали на весь берег, детишки плакали. Саньку мы замотали в платки, в тряпки, ничего не показывали. Зоя мальчишку сторожила.

Один немецкий дед, высокий, совсем тощий, седой, когда начали выносить вещи из его дома и грузить в машину, заревел в голос, начал бросаться со слезами на солдат. Вдобавок рядом, возле дома, собака лаяла на привязи большая, громкая. Дед отвязал эту огромную собаку, та бросилась на одного нашего. Ну, старшина в возрасте, пальнул по ней из автомата. Снял с плеча автомат и дал очередь.

У того деда глаза совсем белые стали, выпученные, пена изо рта пошла. Он с топором всё время был, как раз рубил днище своей лодки, чтобы нам не досталась. Ну и бросился на этого старшину сзади. Порубил бы нараз нашего мужика, но солдатик один, совсем ещё молоденький, тоже из комендантского взвода, из винтовки деду прямо в грудь взял, да и выстрелил. Бабы, знамо дело, снова, ещё громче все заорали. Парнишка какой-то немецкий, тоже бросился на солдат, царапался, кусался, визжал чего-то такое. Оттащили его, мальчишка вырвался и в лес убежал.

Солдатик долго ещё стоял после этого, трясся, весь бледный. Старик похрипел, похрипел и умер. Военные его в кузов, вместе с вещами погрузили и уехали. Собака до вечера мёртвая перед домом валялась.

Бабушка Александра вытерла передником глаза.

– А потом?

В ужасе округлив глаза, Томка держала ладошки у рта, смотрела на бабушку.

– Что?

– Ну, с собакой-то?

– А-а… Не знаю. Пропала она. Утром уже её там не было. Может, кто-то из немцев напоследок в колодец бросил, не знаю… После этого нам и сказали воду пока только привозную, из бидонов, пить.

Дед немецкий, тот самый, полоумный, которого потом-то застрелили, ещё что успел учудить – поджёг свой сарай, а к дому его бабы не допустили. Сарай крыт камышом, вспыхнул сразу! Потушили его кое-как, старались, чтобы огонь не перекинулся на другие дома, из колодца таскали воду. Из горелого места дым шёл ещё сутки, наши, соседи, тоже приезжие, заливали понемногу его всю ночь.

В сарае там стоял старый конь, огромный такой! Дед мой успел вывести его на воздух, привязал к дереву, чтобы дымом не надышался, сено потом ему нашли, дали. Потом наши мужики коня куда-то увели.

В ближних соснах зазвенел детский голосок.

По тропинке от залива к дому подошли Зоя и Санька.

Мальчишка поставил ковшик с водой на ступеньку, устало вытер лоб рукавом тельняшки, сплюнул на песок. Справился деловито:

– Ну, как тут у вас? Моя Ритка не буянила?

– Нет, нет! Она без тебя такая смирная!