Фига из будущего

Не пытайтесь расшифровать. Всё просто: человек, который охраняет что-нибудь, наблюдает за чем-нибудь. Также блюститель порядка, нравов… ну, женский род в нашем случае не применяется, как и форма прилагательного от этого слова. Если отбросить казённый штиль и сказать просто, получится вполне резонное «держиморда». Заговорил будущий блюститель-держиморда в школе, на первом же уроке. Как его приняли в школу? Это всегда оставалось загадкой для учительницы начальных классов. Он сказал своё первое слово. И слово было «хрен». Потом он добавил к нему ещё несколько, и получилось предложение: «Хрен вам, а не сидеть смирно до обеда». После этого маленький Петя говорил и говорил, пока не договорился до начальника местного отдела милиции, оправдывая пророчества наиболее дальнозорких граждан.

А вот сейчас его опять перемкнуло. На время перестал говорить. Промычав своё «а… а… п-п… та… ам… и машины такие…», он сглотнул громко и смачно, эффектно передвигая адамово яблоко под расстегнувшимся воротником форменной рубашки.

Иван Львович, не опуская рюмку и посмотрел на него растревоженной совой, попеременно наклоняя голову то к левому, то к правому плечу, и хрипло спросил:

– Чего тебе, Петя?

Капец развёл руками – и тут мы, используя модную ныне терминологию в духе высокого патриотизма на примере старинных русских былин, употребим сакральное «и разверзлись его уста»:

– Из Москвы… – наконец выдохнул он что-то более-менее ясное. – По-моему. Наверное, из Москвы приехали… Возле администрации… Все солидные… Вас спрашивают. Мэр безысходно закивал головой, выпил содержимое поднятой над присутствующими рюмки и, занюхав головой Семёна Недобитого, сидевшего рядом, крякнул:

– Кхе… значит да от.

Потом, лавируя между стульями и столами, он нетвёрдой походкой вышел из зала, оттолкнув при этом Петю Капца. Выйдя на свежий воздух, Иван Львович, икая, позвал зычно, как объевшийся мухоморов лесной олень:

– Ми-ик-эк-ита! Ми-и… ик… кита!

Огромный бородатый леший, по-видимому Микита, подошёл тотчас со спины и бочковым утробным голосом пробурчал:

– Тут я, тут.

Иван Львович дёрнулся от неожиданности, а потом расцвёл пьяной умильной улыбкой. Он обнял огромного Микиту и, облобызав его, попросил, жалобно скуля:

– Микитушка… плохо мне… перебор… А вон вишь из Москвы понаехали… Помоги, а, друг…

Остальные участники банкета выползали из зала, щурясь на всё ещё яркое небесное светило и не до конца понимая, что произошло и почему нет продолжения…

Давид умел держать удар алкоголя. В этот раз он пил не очень много, стараясь оставаться, что называется, в форме и, естественно, в образе. Он выпил холодной колодезной воды из стоявшего рядом ведра, умылся и отошёл в сторонку, не желая светиться в пьяной компании, пусть и выдающихся людей города. Ром вошёл в роль прорицателя и Учителя, а посему считал, что его сан не позволяет подобных разгульных мероприятий. Мало ли что скажут. А ему ещё есть над чем и, главное, с кем в этом городишке поработать.

Микита похлопал мэра по округлой женской спине, поцокал языком и, ничего не говоря, подтолкнул размякшее от спиртного и съеденного тело главы города к бане. Баня представляла собой шикарный сруб с резными окнами, крытый черепицей. Из трубы вырывался пар. Из двери шёл приятный парной дух. Иван Львович подчинился огромному Миките и был предан процедуре резкого вытрезвления. Через час, во время которого Микита в одних исподних штанах несколько раз выбегал за ведром колодезной ледяной воды, из проёма двери той же бани вышел в розовых мраморных разводах свежий и парующий всем телом голый мэр. Точнее, он был наполовину укутан простынёй. Несколько листиков берёзы, прилипшие к его лысеющей маковке, сделали его похожим на холёного патриция античных времён после римских терм. Иван Львович глубоко дышал и крякал. Микита подталкивал его сзади по направлению к небольшому пруду, зеркально отливавшему за срубом бани, откуда вскоре послышались всплеск упавшего тела, весёлые взвизги и фырчание намокших губ. Вытрезвление состоялось. Вся команда Головы времени не теряла. Она проделала процедуру отхода от излишеств в том же порядке, но без помощи Микиты.

Кто же так растревожил начальника местной милиции? Что за делегация заставила прервать такое важное мероприятие мэра?..

На этом оставим наших героев ненадолго. Далее попробую элегантно зайти с другого конца истории, дабы, закрутив интригу, постараться ещё больше завлечь повествованием дорогого читателя.

Глава VIII

Гамбит двух коней

Люди бывают активными, пассивными и… пофигистами. Кто из них полезнее обществу, сказать трудно. Если рождение ребёнка попытаться встроить в теорию вероятности, то, по идее, каждого индивидуума из вышеперечисленных будет по тридцать три с небольшим процента. Такова ли теория вероятности? И каких высот достигло бы общество в своём развитии, если бы треть людей была активной!

Как известно из популярных научных журналов, теория вероятности весьма капризна и непонятна. Она иногда выдает такие закидоны в реальной жизни, что пытаться объяснить те или иные совпадения просто невозможно. Например, бросая бутерброд десять раз на пол, разгильдяй, ученик 10-го «Б» класса средней школы города… впрочем, название не так уж важно… обнаружил странное несовпадение. Он был уверен, что половина из совершенных им попыток увенчается успехом и бутерброд упадет маслом вверх. Ан нет. Он настойчиво падал маслом вниз, оставляя жирные следы на немытом полу и превращаясь в грязный серый кусок хлеба без масла. Так же и те заблуждающиеся умные овечки в очках, которые, поверхностно уловив из программы обязательного среднего образования смысл теории вероятности, уверены, что выиграть в рулетку можно, поставив на «зеро» тридцать семь раз кряду. На деле все гораздо сложнее. Вот, к примеру, выйдя из дома, вы можете заявить, что имеете возможность встретить идущего по улице Хмуропопинска всемирно известного футбольного гения Пеле, но можете и не встретить и сделать вывод: вероятность встречи равна пятидесяти процентам. Таким неучам бесполезно объяснять про относительность вероятности, теорию больших чисел и предполагаемое бесконечное количество повторений эксперимента. Они уверены во всесилии теории. И, вероятнее всего, счастливы. Счастливы, утопая в своём невежестве и веруя в свою мудрость. Как счастлив сторож Гаврила Федотыч, уверенный в том, что город Козельск стоит в центре Земли, а Париж находится «черт его знает как далеко, на окраине». И что его кобыла по кличке Тетчер понимает человеческий разговор, только ответить не может, так как всё время «что-то жуёт… скотина». Таким людям проще жить на нашей планете. Они очень гордятся своими познаниями, всегда ухмыляются «глупым речам» с экранов телевизоров и уверены, что «навели бы порядок» окажись «у руля страны». Им нет необходимости вникать в суть событий. Стереотипы восприятия мира засели глубоко в их узком лбу. Нахватавшись по верхам от всего услышанного или увиденного, они цинично улыбаются с видом всезнающего пророка. Это всё – жизнерадостные дурни, и их процентов десять, не более. Однако есть и другие, которым абсолютно наплевать на всё, что происходит не с ними. Они абсолютно не обеспокоены загрязнением окружающей среды, возникновением озоновых дыр над полюсом, исчезновением редких видов кораллов в Красном море или нефтяным пятном в Тихом океане. Они не знают об этом. Они даже не догадываются, какие огромные усилия прилагают активисты какого-то там «Гринписа» для спасения амурского тигра и длинноносой черепахи. Но даже те из них, кто слышал о чём-то подобном, не углубляются в суть проблемы. Их куда больше волнуют цены на продукты в близлежащем магазине, счет футбольного матча, график выходных дней и праздников в отрывном календаре на новый год и возможность получить премию назло «этой стерве» из бухгалтерии. Они неактивны в своей жизненной гражданской позиции, касающейся общества в целом или проблем мирового масштаба.

Однако они сидят на печи и ждут манны небесной, которой, как. известно, нет… Ждут, когда. начнут. делить… И. им «положено». И им должны дать! И таких людишек большинство. Одна часть из тех, кому «должны дать», впрочем, образованна. И в неё входят интеллигенты с общипанными бородёнками и сотрудники НИИ с большими головами. Они даже выходят на митинги протеста. Требуют, требуют, требуют. Но ничего не делают. Есть те, что призваны охранять. Неважно, что или кого. Важно – повязка, ключи и дверь с печатью и решёткой. Они будут с лицом, полным отваги и решимости, бдить у двери и требовать себе награду. Им тоже должны дать. Есть протестующие, которые недовольны всем. Есть мыслители. Есть пахари. И есть часть народонаселения, активная по-своему, и находится она в постоянном поиске благ, невзирая на погоду, власть и международную обстановку, которая почему-то всегда сложная. Не подумайте, что это протестующие. Упаси Бог! Они не выходят на митинги… Хотя… некоторые из этой категории, совсем беспринципные, выходят, но с целью пощипать карманы взволнованных очередным принятием какого-то закона «псевдоактивных» граждан, высыпавших на очередной «майдан». В своём стремлении помочь всему миру митингующие активисты забывают про кошельки в заднем кармане брюк, сумочки на плече и часы на руке. Результатом их борьбы за права униженных и оскорблённых часто становится потеря личного имущества и наличных средств. Ну а те, кто пользуется помутнением и притуплением бдительности у борющихся за торжество справедливости активных граждан, становятся обладателями их кошельков, сумочек и часов. И получается, что активные общественники – нищие, а активные пройдохи – при наличности. Если мой уважаемый читатель сумел разобраться в сложностях приведённой мысли, он легко представит себе нового героя романа.

Именно к категории общественно равнодушных, но активных в своём обогащении граждан относился Самуил Яковлевич Гурвиц, человек молодой – где-то около тридцати с хвостиком, но вполне самостоятельный и, я бы даже сказал, самодостаточный. С раннего детства Самуил, которого для краткости и удобства далее буду называть Сама (так, впрочем, его звала бабушка, а с её лёгкой руки – и весь двор в небольшом южном городе), вёл крайне аполитичный образ жизни, называемый строгими учителями праздным. Хотя сам Гурвиц так не считал. Он был активен в добывании основного продукта, обеспечивающего нормальную независимую жизнь. Этот продукт имел цвет, вкус и запах вопреки общепринятому заблуждению. Ах да! Я же не сказал, что это за продукт. Это деньги!

Первые рубли он стал добывать в глубоком детстве, когда на Новый год, Рождество, старый Новый год и другие религиозные, а порой и светские праздники ходил по соседям. Рано утром, чтобы оказаться первым, Сама звонил в дверь и голосом звонкого церковного певчего выдавал старорежимные тексты, к умилению религиозно ориентированных старушек. Городок его становления был мал, беден, но уютен и спокоен. Он был настолько неприметен на бескрайних просторах империи, что название его даже нет смысла упоминать. Один из многих городков южнорусского Черноземья. Жители говорили на приятной смеси русского, малороссийского и еврейского наречий. Однако традиционные «колядки» и «щедровки» пели на малороссийском суржике, что придавало им некий юмористический окрас. Са?ма нарочито переодевался в колоритные устаревшие наряды и выводил звенящим голосом:

Коляд-коляд колядныця,
Добра з салом паляныця.
А бэз сала нэ така.
Дайтэ дядьку пьятака.
А пьятак нэ такый,
Дайтэ рубэль золотый!

Пел он красиво и весело, улыбаясь и кланяясь одновременно. Старушки и старики всегда держали металлические рубли наготове, зная о раннем визите отзывчивого еврейского мальчика в определённые праздничные дни. Никому и в голову не приходило удивляться: почему иудейский ребёнок поздравляет с христианскими и языческими праздниками? В советском прошлом все верующие верили в одно. В то, что запрещали, не углубляясь в тонкости межконфессиональных различий. Запрет на всё, связанное с религией, порождал некую тайну, непонятную, а потому привлекательную. Тайна сотворения обрядов подстёгивала к расширению числа верующих и являлась прекрасной миссионерской пропагандой церкви. Семьи простых рабочих и служащих имели в этом течении явное преимущество перед людьми из партийных кругов и руководящего состава. Простые обыватели могли практически безболезненно и без последствий красить яйца, печь куличи, ставить свечки и носить нательный крестик под пионерским галстуком или комсомольским значком, одновременно прыгая через костёр, празднуя языческий праздник Ивана Купалы, а потом без зазрения совести отмечать день Октябрьской революции и день рождения Ленина, напиваясь в стельку. Партийные функционеры не могли себе позволить таких вольностей, поэтому верили тихо и скрытно. Они также красили яйца и пекли куличи. А своих детей крестили в глухой деревне, без посторонних глаз и ушей. В общем, время бездуховности в сфере религии накладывало отпечаток на поведенческие рефлексы всех жителей страны. Священнослужителей пренебрежительно называли попами, независимо от чина и звания в иерархии. А храмы – не иначе как церквями. О существовании Святого Писания догадывались, но в глаза не видели. Тайная жизнь партийцев, вовлеченных в религию, была полна конспирации, осторожности и щемящего чувства восторга от приобщения к запретному плоду.

Сама был желанным гостем и в таких высоко стоя?щих в иерархической лестнице семьях в дни вышеперечисленных праздников. Его ждали. Ему давали тут больше. Иногда даже три рубля, ну и конфеты, печенье. Бизнес процветал. Но редкость праздников толкала предприимчивого юношу к новым видам предоставления платных услуг в обществе, голодном ко всему. Он стал приторговывать. Торговал всем. Во времена тотального дефицита выбирать ходовой товар не требовалось. Не было ничего. Нет, конечно, в магазинах висели какие-то штаны, но были они, как правило, не только одного цвета, но часто и одного размера. На продовольственных прилавках грудились бычки в томате по тридцать две копейки за банку, которые позже тоже исчезли, сухой горох и завтрак туриста – смесь какой-то недоваренной каши и останков умерших животных. В книжных магазинах полки были заставлены знаменательными трудами столь же знаменательных писателей. Например, полные собрания сочинений революционных вождей Маркса, Энгельса и Ленина. Бесконечные тезисы и материалы партийных съездов, пленумов, конференций. и. заседаний. политбюро… История КПСС в разных изданиях, с гордой и безграмотной припиской, видимо, заведующего магазином, на приклеенном тетрадном листке: «Переведено на 140 языков всего мира». Также были представлены искушённому представителю самой читающей страны в мире вперемежку с изысками литературного жанра «Целина», «Малая земля» и «Возрождение», различные труды по атеизму и разведению крупного рогатого скота в районах критического земледелия. И вдобавок ещё всякая мелиорация, ирригация, индустриализация… Чего только не было! А не было только хорошей литературы. Нет, литература была. Она хранилась в столах писателей, не имея возможности быть напечатанной. Иногда прорывались шедевры, но их было мало. И поэтому нормальные книги доставали сами, кто как мог, переплачивая втрое, а то и больше. Совсем правдивые книги шли в народ самиздатом, мелким тиражом, иногда рукописные. Затёртые и промасленные копии ценились на уровне античных артефактов. Зачитывались такие фолианты до дыр и приводили иногда владельцев в заведения, нелояльно относившиеся к свободному чтению свободных граждан самой свободной страны в мире. Иногда проскакивали искры таланта в литературных журналах. Что, впрочем, не очень приветствовалось со стороны определённых структур.

Отделы нот, пластинок и остальной музыки, призванные насаждать в массах разумное, доброе, вечное, пылились пустыми прилавками, стыдливо прикрытыми пластинками хоров имени Пятницкого и Верёвки, чередуясь с ярко-цветастыми пластинками ансамблей песни и пляски Московского военного округа.

Продукция текстильной промышленности была. Да. Чего врать. Вот качество и фасонистость этой самой продукции сильно били по репутации производивших её предприятий. Пальто, штаны и ботинки очень подошли бы для снаряжения ополчения во время рытья траншей при обороне города. Все одинаково серо-коричневые и бесформенно-грубые. Нет! Конечно, были периоды, в конце квартала выбрасывали что-то импортное. Чешские ботинки «Цебо», болоньевые плащи или сигареты «Золотое руно». Это «что-то» расходилось моментально. В обычные дни доступ к дефициту имели определённые круги распространителей. Товар, поступавший на базу, перекочёвывал к ним через заинтересованных торговых руководителей, появляясь на следующий день на барахолках, толкучках в подземных переходах и общественных туалетах с тройной наценкой.

Пел он красиво и весело, улыбаясь и кланяясь одновременно.

Сама умело пользовался «имевшими место быть отдельными недочётами ведения планового хозяйства». Он был вхож в дом одного из небожителей города – директора местного торга Лифшица Марка Абрамовича. Их дружба, завязавшаяся на почве праздничных поздравлений, переросла в успешное предприятие по распространению товаров народного потребления. Марк Абрамович, будучи человеком глубоко верующим и вдобавок членом партии, не мог себе позволить заниматься спекуляцией, поэтому доверил сие недостойное советского гражданина занятие молодому товарищу – Самуилу Гурвицу. Созданный синдикат был настолько успешным, что им, естественно, заинтересовались местные органы ОБХСС. В отделе борьбы с хищениями социалистической собственности работали тоже истинные партийцы. Но загвоздка была в том, что и у них помимо партийной совести и честности советского милиционера были ещё жёны, дочери, тёщи… А у некоторых – даже любовницы. И все они, как нетрудно догадаться, были женщинами. А женщины в любое время при любой власти любят хорошие вещи, красивые бусы и возможность утереть новым нарядом нос своей подруге. Поэтому заинтересованность сотрудников уважаемого отдела борьбы с хищениями ограничилась покровительством синдиката Гурвиц – Лифшиц с вытекающими отсюда последствиями. Последствия были вполне обычные. Все жёны, дочери, тёщи сотрудников уважаемого ведомства… и даже любовницы выделялись из серенькой толпы советских тружениц приличными нарядами, яркой косметикой и независимостью высокомерных взглядов из-под модных шляпок и меховых беретиков. А синдикат продолжал уверенную поступь к построению коммунизма… в отдельно взятых семьях.

Прекрасное время! Синдикату в то дефицитное время помогало всё! Особенно помогали вывески на дверях магазинов, магазинчиков, лавок, сельпо и торговых отделов. Они учтиво оповещали счастливых граждан, что «Товар не завезли», «Переучёт», «Завоз товара», «Пива нет», «Отдел "ковры" коврами временно не торгует», «Мужские костюмы ожидаются в продажу в конце года», «Женское бельё продаётся не более комплекта в одни руки», «Ушла на базу» и лаконично-циничное «Очередь не занимать». Способствовали объявления в газетах и по радио с телевидением, гласившие: «По просьбе трудящихся с первого апреля цены на товары категории роскоши увеличиваются на двести процентов». Роскошью считалось многое. В особенности молотый кофе, хрусталь, ковры, посуда, меха, мебель и автомобили… Прекрасная реклама для умных и изворотливопрактичных граждан, к коим относились, несомненно, Гурвиц и Лифшиц. Лифшиц добивался поступления товаров в подчинённые ему магазины, а Сама, скупая их из-под прилавка по твёрдой розничной цене социалистического благополучия, продавал с наценкой до тысячи процентов. Роль Марка Абрамовича была сложной и опасной. Ему необходимо было добиться такого паритета, когда в магазинах ничего такого нет, у него для нужных людей всё есть и ему за это ничего не будет. Инспекция обкома партии помимо ОБХСС боролась с проявлениями недобросовестности сотрудников торговли. Строго спрашивала за припрятанные дефицитные товары и не выставленные на прилавок вещи. Партия заботилась о простых трудящихся гражданах, пытаясь обеспечить ассортимент товаров народного потребления на прилавках советских магазинов. Но те же руководители не потерпели бы директора торга, у которого в загашнике не нашлось бы хорошей еды и хороших вещей. Товарищ Лифшиц соединял воедино невозможные вещи. Он умудрялся обеспечивать дефицитом партийную номенклатуру района, не попадаться на припрятанном товаре и торговать налево. И всё бы было хорошо. Даже недолгое время андроповских перемен было преодолено без видимых потерь. Тогда синдикат временно перешёл с полулегального на полностью конспиративный режим работы. Причём о конспирации знали все в городе и соблюдали её неукоснительно. Жена первого секретаря партии, встречая мужа после совещания по борьбе с нетрудовыми доходами, демонстрировала ему новую шубку, закрывшись в ванной и нашёптывая на ухо своему благоверному: «Какой золотой человек этот ваш Лифшиц». На что истинный борец за чистоту нравов сурово хмурил брови и грозно шептал в ответ: «Настасья! Подведёшь меня под монастырь! Успокойся, хоть на время. Партия это временно не одобряет».

И время, когда партия одобрила всё, настало. Новое. Совсем другое и непонятное. Ветер перемен и свободного рынка захлестнул прогнившее болото теневой торговли своими нововведениями, опрокинув попутно с пьедестала и саму партию, дал толчок свободной торговле и зарождению рыночных отношений – с базарным, правда, уклоном. Всё пошло по-новому. Кому-то в масть. Но кому-то и серпом по незащищенным органам. У синдиката незащищённым органом была монополия на рынок. Остальные фарцовые в городке были так, мелочишка. Не было такого масштабного доступа к товарам, как у заведующего торговлей, и такой широкой клиентской базы, как у предприимчивого мальчика Самуила. Но тут практически в одночасье рынок наполнили челноки с китайским, польским, самодельным и прочим товаром народного употребления. Пришлось искать новые методы зарабатывания таких приятных на ощупь и знакомых по запаху денежных знаков. Все торги и управления расформировали. Должности упразднили. Хаос свободного рынка подмял под свой каток скромных теневых воротил и простых мелких фарцовщиков развитого социализма. Частник шагал широкой поступью по прилавкам, сметая на своём ходу заскорузлость бесконкурентной торговли. Синдикат лопнул, не выдержав невзгод конкурентной борьбы. Лифшиц позвонил Гурвицу и пригласил на встречу. Встречу назначили в скромном городском сквере, в тени раскидистых каштанов. Самуил подошёл вовремя… Но Марк Абрамович уже восседал на лавочке, улыбаясь и протягивая навстречу маленькую дамскую ручку для приветствия.

– Рад увидеть в полном здравии в сей нелепый час разврата.

Сама пожал протянутую ладонь и сел рядом. Помолчали. Глупые голуби курлыкали под ногами, выискивая крохи, оставленные стайкой студентов, сидевших тут ранее.