И воздастся вам…

– О, весьма сложно. Но есть одно правило, которое надо соблюдать, – уже совершенно серьезно сказала Пегги.

– И какое?

– Не давать себя в обиду, – жестко сформулировала Пегги. – Никому и никогда не давать себя в обиду. Люди сразу чувствуют, кто может дать сдачи, а кто нет. С кем можно связываться, а с кем не стоит. Я из тех, с кем связываться не стоит. Но для друзей я готова на многое…

Пегги многозначительно посмотрела на Реброва.

– Подарили бы мне какую-нибудь сенсацию от русской делегации, а? Я бы сумела вас отблагодарить…

– Пегги, за вами и так должок, – засмеялся Ребров. И напомнил: – Кто подарил вам сенсацию с эсэсовцами?

– Я помню и скоро преподнесу вам ответный подарок… Но неужели русские не готовят какой-нибудь сюрприз? – напирала Пегги. – А мне кажется, ваш Сталин любит всевозможные сюрпризы.

– Пегги, я уверен, вы знаете секретов гораздо больше, чем я. Я занимаюсь здесь лишь скучными юридическими консультациями, копаюсь в бумагах, перевожу документы…

– Так я вам и поверила. Вы очень скрытный, господин Ребров, и таинственный. Прямо шпион какой-то! – подмигнула Пегги.

– Ну, какой из меня шпион! – отмахнулся Ребров.

– Ладно-ладно… Но вы можете быть уверены, что Пегги болтлива только тогда, когда ей это надо.

– Учту.

– Кстати, как вам живая Марлен Дитрих? Наверняка вы видели ее так близко впервые…

– Она настоящая звезда.

– Да-да, Марлен знает толк в этом ремесле. Я знакома с ней уже много лет. Так уж случилось, что чуть ли не первое мое интервью для газеты было именно с ней. Подруга каждого солдата Америки – лучшая из сыгранных Марлен ролей, и самая любимая. Именно она принесла ей самый больший успех. Но… Если верить всему, что говорит Марлен, можно подумать, что она провела на фронте под огнем несколько лет. И все время рисковала быть убитой. Или, что еще хуже, попасть в лапы к нацистам, которые тут же принялись бы ее насиловать. Она сначала убедила в этом публику, а потом поверила сама. В действительности же со всеми приездами и отъездами наша звезда была в Европе чуть больше года, а между концертами перед солдатами летала в Нью-Йорк и Голливуд.

– Уж не завидуете ли вы ей, Пегги? – удивленно поднял брови Ребров.

– Я? Нет. Но я журналист и должна знать правду. Я могу что-то выдумать для сенсации, но для себя я должна знать правду. Правда – страшная штука. Она совсем не многим по силам. Но она затягивает. Тебе все время хочется знать ее больше и больше, хотя она приносит одни тревоги и неприятности. Но если ты уже знаешь ее вкус, то не спутаешь его ни с каким другим.

Пегги помолчала.

– А что касается Марлен… Она сделала для американских солдат, что могла, но… Было много других женщин, которые делали все, что в их силах, и они не получили за это ничего. А она стала символом победы. Понимаете меня? Я хочу сказать, Марлен из тех, кто умеет получать за свою работу. И никогда не продешевит.

В этот момент рядом с ними возник Крафт. Как всегда, веселый и улыбающийся.

– А вот и я! О чем разговор? Хотя, погодите, я сам угадаю. Пегги вытягивает из вас, Денис, какие-то секреты о деятельности русской делегации?

– Ты не угадал, Алекс, – остановила его Пегги. – Просто я рассказывала нашему русскому другу кое-что о Марлен, рядом с которой он оказался и был просто ослеплен ее красотой и величием.

– Да? А мне показалось, что вам нравятся совсем иные женщины, – игриво посмотрел на Реброва Крафт. – Я имею в виду – другого плана.

– Мне нравятся разные, – буркнул Ребров.

– Ого! И это правильно!

Заметив, что Реброву неприятен этот разговор, Крафт тут же сменил тему.

– Кстати, о Марлен. У нее есть сестра Элизабет. Англичане нашли ее в одном из самых страшных концлагерей – Берген-Бельзене. Из 60 тысяч узников, содержавшихся в бараках, 10 тысяч были уже мертвы, а еще несколько тысяч умерли в течение нескольких дней после освобождения… А сестра Марлен и ее муж, как выяснилось, просто держали при лагере кафе, где столовались палачи из Берген-Бельзена… Элизабет с мужем были тихие и добропорядочные граждане рейха, которые делали свое дело. Элизабет представляла из себя красивую, здоровую, хорошо упитанную даму, хотя рядом с ней умирали от голода и пыток тысячи… Но эта история вовсе не про Марлен. Эта история про немцев. Руководителей, которых сейчас судят.

– Ты закончил? – осведомилась Пегги, которая сама любила солировать.

– В принципе, да. Но есть еще одна история. Она будет очень интересна нашему русскому другу… На днях американскую делегацию со скандалом покинул один из ее членов. И знаете почему? Он заявил, что в американской делегации слишком много евреев, которые стали американскими гражданами совсем недавно – или перед самой войной, или даже во время нее. Эти эмигранты из Германии, бежавшие от нацистов, думают не о правосудии, а о мести, заявил этот человек… И поэтому он не хочет участвовать в пародии на суд, где не будет места справедливости и закону.

После небольшой паузы Пегги сказала:

– Сдается мне, в этой истории чего-то не хватает.

– Да, – согласился Крафт. – Не хватает фамилии героя. Так вот это хорошая немецкая фамилия. Он сам из семьи немецких эмигрантов.

– Как и ты, – показала Крафту язык Пегги.

– Увы, – склонил голову тот. – Не всем же выпало счастье родиться ирландцами.

Постскриптум

«Предлагаю устроить в крыле для свидетелей просмотр фильма о злодеяниях нацистов, чтобы несколько сбить с них спесь перед выходом к свидетельскому барьеру. Я имею в виду таких людей, как секретарша Гесса фрейлейн Шпеер – фанатичную нацистку, упорно настаивающую на том, что нацисты не совершали ничего предосудительного, а все ужасные вещи – лишь происки пропаганды.

Я имею в виду и прочих милитаристов, полагающих, что честь вермахта осталась незапятнанной их беспрекословным подчинением Гитлеру».

    Густав Гилберт, американский психолог, работавший с подсудимыми на процессе

Глава VIII. Она принесет себя в жертву

Прием в честь начала процесса, который американцы закатили в ресторане «Гранд-отеля» был в самом разгаре. Напитки лились рекой. Разгоряченные гости уже принялись за танцы. Блистательная Марлен Дитрих была, разумеется, в центре внимания. Группа советских переводчиц вдруг дружно затянула «Из-за острова на стрежень…». Американцы и англичане шумно зааплодировали. Ребров, рассеянно наблюдавший за происходящим из-за мраморной колонны, вдруг заметил, что княгиня Трубецкая пробирается к выходу, и устремился следом.

– Добрый вечер, Татьяна Владимировна, – негромко окликнул он ее в пустынном фойе.

– A-а… это вы, молодой человек, – обернулась княгиня. – А я вот решила покинуть сие торжество. Утомилась, знаете ли… Отвыкла. И потом все французы ушли, мне неловко оставаться, ведь я все-таки здесь от лица Франции.

– А что случилось?

– Случилось, что ваш большой начальник, господин Вышинский, обидел Францию. Он сказал, что поднимает бокал за самых лучших и благородных союзников СССР – англичан и американцев… Французов то ли забыл, то ли нарочно не упомянул. Они обиделись и покинули зал. А я вот задержалась, заболталась со старыми знакомыми.

Ребров помог княгине надеть весьма скромное на вид пальто.

– Татьяна Владимировна, я хотел спросить вас… Как Ирина Юрьевна?

– У нее сильный жар, бедняжка вся горит. Но американцы помогли с лекарствами, так что все будет хорошо. Со временем, конечно.

– Я мог бы отвезти вас домой… У меня машина.

– Бог ты мой, какая роскошь! Свое авто! Ну что ж, если вы не шутите… А то в городе такая погода, что хороший хозяин и собаку на улицу не пустит.

Сумрачные улицы и переулки Нюрнберга были пустынны.