Были одной жизни, или Моя Атлантида

Через год я вышла замуж и оказалась соседкой Акулины. А впоследствии мой шестилетний сынишка решил жениться на Акулине! Уж очень она его пленила, хотя было ей почти семьдесят! Мальчуган с друзьями заходил к ней в домишко несколько раз. Она любила ребятишек, угощала их просвирами, что пекла для церкви, на столе у неё всегда были груды медяков, которые она ставила башенками, чем и интересна была малышам. Она в ту пору служила помощником церковного старосты. Церковь находилась в деревушке за семь километров.

Одним летним вечером я пришла с работы домой, сынишка застенчиво просит меня поговорить с ним. Я присела перед ним на корточки, давай, говорю, я слушаю. Смущённо глядя вниз, он сказал, что решил жениться! На Акулине Семёновне! Как же, думаю, выйти из затруднительной ситуации? Не готова к разговору на эту тему! Сообразила! Говорю, вот папа придёт с работы, все вместе и поговорим!

Дождавшись папу, завели серьёзный разговор. Сынишка сидит серьёзный, с опущенной головкой, как настоящий жених, смущён. Папа выслушал сына, сказал: «Дело серьёзное, надо подумать. Но раз уж ты вырос и решил жениться, то перед женитьбой помоги мне на зиму испилить дрова, брёвна, что привезли из лесу, лежат возле дома. Тогда и свадьбу закатим!» Пошёл сын осматривать брёвна, которые нужно испилить и исколоть, сложить в поленницы. Работа большая! Долго малыш осматривал брёвна, что-то думала буйная головушка, но о женитьбе разговор больше не поднимался.

Русские кукарачи

Видел ли кто-то столько этих кукарачей, сколько я их, противных тараканов, увидела в военном, 1943, году зимой! Это кошмар из страшной сказки, что рассказывают на ночь. Сколько их может войти в десятилитровое водоносное ведро, если учесть, что они довольно длинные, рыжие, как степные шакалы жадные. Противные! Вот для птиц они хороший корм. Недавно узнала, что и для человека они съедобны, деликатес! В специальных дорогих ресторанах их подают, по каким-то рецептам готовят. Только как их кушают? Моих знакомых от этого известия передёрнуло. Но не хочу, чтобы и вас тоже, не для того рассказываю. А только тогда, в 1943 году я на них такое зло заимела, никогда не прощу!

Я приехала к сестре пожить у неё и работать с нею на фельдшерском пункте в далёкой лесной глубинке. Фельдшерский пункт находился в добротной, крепкой, деревенской избе, не старой, под железной крышей. Внутри опрятно и очень чисто. Хозяйка избы, молодая баба Клавдя, бездетная, симпатичная, черноглазая, черноволосая, с прямыми чёрными бровями вразлёт, тонким носом и тонкими упрямыми губами сдавала помещение райздраву за деньги. Коротала время в ожидании писем от мужа-фронтовика, её разлюбезного Офони. Поженились они перед самой войной. Офоня оставил ей на воспитание братика Колю, очень не симпатичного мальчишку лет одиннадцати. Не ухоженный, коросты на волосистой части головы, ячмень на веке, рыженький, вечно сидел на печи. Он не ходил в школу, не было одежды. И грамоты совсем не знал, не умел читать. Совсем заброшенный ребёнок. Я с первых же дней по приезде присмотрелась к ребёнку, и так мне стало его жаль: как есть повторяется моя судьба. Тоже так была брошена, голодная и грязная, и так же целыми днями пять лет сидела на печи. Пять голодных лет, но мне их никогда не забыть!

Клавдя иногда окликала Колю, он спускался с печи и что-то ел. Он был молчалив, понимал, что никому не нужен. В свободное от основных дел время, а его было у меня очень мало, я полезала к нему на печь, смазывала голову мазью, прижигала ячмени и рассказывала о городе, из которого приехала, что видала, слыхала, и что читала. Он жадно слушал, раскрыв рот, и то и дело повторял: «Лико што! Лико што!» Мы подружились, но дружба была недолгой. Читать Коля не умел. Как получилось такое, ведь в те годы проводилась линия всеобщей грамотности, боролись за каждого взрослого, а тут ребёнок десяти лет в школу ещё не ходил? Это Клавдя не хотела справить ему одежду. Я прожила в их избе с сестрой полмесяца, исполняя обязанности санитарки. Мы питались с сестрой плохо, несмотря, что жили в деревне. Во время обеда мы уходили к старушкам, не вместе, к разным старушкам, чтобы не так им было в тягость. Но вот у нас появилась картошка, кто-то из больных принёс. Сестра велела сварить к обеду в чугунке. Клавдя рано топила русскую печь, я встала и попросила у неё чугунка. Она дала. Я положила в него несколько картофелин и поставила к огню. Когда картошка сварилась, я убрала чугунок на шесток и закрыла крышкой, оставила до обеда. Клавдя надолго ушла из дома по своим делам. Коля спал на печи, мы с сестрой принимали больных стариков и старух, молодые не приходили в больницу: мужики были на фронте, бабы – на лесозаготовках. В обеденный перерыв вспомнили о варёной картошке. Сестра села за стол, ждёт её. Я пришла к печи, взяла чугунок, приготовила тарелочку, чтобы выложить картошку. А картофелинки жёлтые, огнём подрумяненные, слюнки текут! Хвать одну – рука схватила пустоту! Ничего не поняла! Беру другую – то же самое! Притащила к столу весь чугунок, стали рассматривать другие, оставшиеся. Они как лежали, так целенькие и лежат! Но шкурка вся проедена мелкими-мелкими дырочками! Внутри так чисто, картофельного и в помине нет! Одна не съедобная шелуха! Стали думать, что же это случилось? Коля с печи услыхал наш разговор, сказал, что это тараканы! А мы их и не видали, всегда в избе была чистота. Коля рассказал нам под честное слово, чтобы Клавдя не узнала, она кормила тараканов на полатях, по какой-то своей религии считала их святыми. В специальном деревянном корыте замешивала им месиво из муки с отрубями. Но верно сегодня их не накормила, они съели нашу картошку. Ночами, Коля и это знал, в глухое и тёмное время, они выползали на пол, покрывая его толстым ковром. Мы с сестрой ночью спали, нас пока ночами больные не беспокоили, и мы об этом не знали. Часов в пять утра я встала, зажгла свечу и решила проверить Колин рассказ. Клавдя спала в своей спальне. Я осветила пол, и чуть в обморок не упала!: Этих кукарачей были тысячи! Они шевелились, как волны на воде! Я прямо по ним пробежала до дверей, в сенях схватила водоносное большущее ведро, заскочила в избу и давай пригоршнями бросать их в ведро. Моментально его наполнила с верхом! Бегом на улицу, и на чистый, белый снег опрокинула ведро!

Коричневое содержимое немного пошевелилось, пытаясь разбежаться в разные стороны, но быстро успокоилось. Придя в дом за новой порцией живого товара, я уже их не застала. Убежали! Утром птицы устроили пиршество, всех кукарачей склевали! Я четыре утра вставала в темноте, при свече, в приготовленное заранее ведро лопатой набирала, сколько успевала собрать! Я мстила за съеденную нашу картошку, да и санитарию наводила. Клавдя вскоре узнала о моих проделках, узнав, прогнала нас вместе с мединвентарём вон из её избы! Нам пришлось обживать заброшенный дом, мыть, белить, приводить в жилой вид и тут же оборудовать амбулаторию. Больше с Клавдей и Колей не общалась. Я много времени проводила в командировках, а весной нас с сестрой перевели на другой участок, километрах в двадцати от прежней деревни, произошло новое деление границ районов. И в тех местах я никогда больше не была: не привелось.

Сваха, или людоедские страсти

Через два месяца мне исполнится пять лет, в мае, а сейчас март. Днём солнышко светит, даже капает с крыш. Но и снег ещё валит, и даже метели метут! А дома у нас такое! Папа нашёл невесту, хочет жениться! Сестра против, а мне интересно! Мама наша умерла в больнице. Мы не видели её мёртвой, папа не привёз её домой, нам сказал о её смерти. Мамы не было дома целый год. Папа очень поздно приходил домой, всё после работы ходил в рабочий клуб. Невеста служила в клубе техничкой и сторожихой. Звали её Клавдия Фёдоровна.

Папа сказал, что хочет жениться на ней, а она не даёт согласия, папа ждёт. Потом ему ждать надоело, и он сказал мне: «Пойди и сосватай Клавдию Фёдоровну!» Мы пошли со сводной сестрой, она старше меня на семь лет. Сестра одела меня в чей-то пиджак, длинный до полу, опоясала веревкой, концы тоже висят до полу. Не знаю, что на голове и ногах. У меня не было своей одежды. Мы пришли в клуб днём, Клавдия Фёдоровна была занята, разговора не получилось.

На следующий день мы снова пошли вдвоём, разговаривала с невестой сестра. Получила отказ. Папа узнал об этом, помрачнел и с нами долго не говорил. Молчал о сватовстве несколько дней. Потом, когда мы с ним были дома одни, он сказал мне: «Если не высватаешь Клавдию Фёдоровну, я застрелюсь!» Я пришла в ужас! У папы было охотничье ружьё! Представилась картина папиной смерти, и мне стало жутко и страшно! Я любила своего папу безумно, всегда спала с ним, когда он ночевал дома. И он любил меня, я это знала. И я решила, во что бы то ни стало, идти и высватывать невесту для папы.

Я не подозревала, что она будет мне мачехой, причём злой!

Не очень рано, под вечер, дома никого не было, я оделась в прежний костюм, в котором дважды уже ходила в клуб, и пошла. Клуб находился в другом конце улицы. Были даже голые проталинки, маленькие лужицы. В клубе как раз кончился какой-то самодеятельный спектакль, и артисты, среди них были знакомые лица, отмечали это событие. В коридоре составили много столов, один к одному, накрыли скатерти и уселись вокруг. На столе стоял большой самовар, множество тарелок с угощениями, бутылки, рюмки. Там уже было весело. А наша невеста прислуживала гостям, подносила блюда, наливала чай. Я сперва тихо смотрела из-за приоткрытой двери.

Я ужасно боялась людоедов, о них я была наслышана много от старших, из сказок. Я пришла в ужас, решила, что меня непременно съедят! Но и папу надо спасать! Я набралась смелости и шагнула от двери ко Клавдии Фёдоровне. Но страх вновь овладел моим сердечком, я затряслась и завопила громко, всех перепугала. Наступила тишина, и в этой тишине я, захлёбываясь, нараспев, обратила ко Клавдии Фёдоровне мою мольбу, чтобы та вышла за него замуж, а то он застрелится! Папина избранница подошла ко мне, взяла меня за подмышки и понесла к столу. Теперь – обязательно съедят – решила я и затрепыхалась, вырываясь из рук и вопя, что есть силы! Она поставила меня на конце стола, возле самовара, я, потом сказали мне, даже почернела от крика и страха. А она говорит, обращаясь к сидящим, что пришла к ней сваха, вот эта, самая маленькая, третья дочь моего жениха. Снова поднялся смех, меня стали передавать из рук в руки, рассматривать, расспрашивать, а я не могла успокоиться, ревела и спрашивала: «Вы не будете меня есть?» Мне совали конфеты, пряники. Я толкала их в карманы, но всё оглядывалась, боясь подвоха. Я ведь была запечный таракан, дома всё сидела на печи, на людях не бывала, всех боялась. А тут такое от папы задание получила, дело жизни и смерти! Потом пирующие стали уговаривать Клавдию Фёдоровну выйти замуж за моего папу: «Выходи, выходи за Михаила Максимовича, дом большой, мужик работящий, мастер, хозяйка будешь. Девочки все большие, помощницы». И все трепали меня и смеялись. И Клавдия Фёдоровна при всех сказала мне: «Иди и скажи папе, что я согласна». Я стрелой выскочила из клуба, бегом примчалась домой, с порога крикнула папе, что Клавдия Фёдоровна выйдет за него замуж! Не стреляйся! В заключение я сказала ему, что у неё нос – вот тут тоненькое, я показала на свой кончик носа, а вот тут – ткнула пальцем в основание носа – широко! А ещё сказала папе, что Клавдия Фёдоровна высокая, и здесь широко – я указала на свои бёдра. Папа поцеловал меня, и мы стали готовиться к свадьбе.

Пакля и мои волосы

Я училась в третьем классе. Мне десять лет. Пришли первые зимние холода. Кама замёрзла. По льду ходили и ездили в Усолье, что на другом берегу Камы. Дедюхинские бабы, а с ними и моя мачеха, узнали, что в Усолье, на судоверфи, дают старые, толстые, изработанные канаты, не годные для прямого их назначения. Брали их для растеребливания на дому, превращая в пышную куделю, паклю. Паклей что-то там конопатили. Канаты рубили на доступные куски, метра в полтора, взвешивали. Бабы побежали с санками в Усолье. Вечером мачеха пришла с полным возом этих канатов. Они были в хорошую жердь толщиной, чёрные, липкие, сплошь в смоле. Я ещё не знала, что это работа – для меня.

Мачеха заказала папе сделать специальное приспособление, удобное, чтобы растеребливать нити. Канат состоял из множества перекрученных толстых нитей. Папа сделал к следующему вечеру. Я пришла из школы, переделала уйму мачехиных поручений, ближе к полуночи мачеха усадила меня на папино изделие за работу. Изделие состояло из двух досочек, соединённых под прямым углом. На один конец усадили меня, к другому, что торчал вверх, привязали распаренный в печи отрезок каната. Мачеха показала мне, как надо распушить нить, растеребить её в мягкую, пушистую массу, куделю, иначе говоря – паклю. Две-три нити мачеха распушила, я сразу же поняла, как это делается и с интересом принялась работать. Мачеха ушла спать. Мне понравилось занятие, канатные нити были влажные, тёплые, вкусно пахли смолой, хорошо пушились. Одно было неприятно, смола липла на руки и мешала движению пальцев. Приходилось часто бегать к умывальнику, мыть руки. Я так увлеклась новым делом, что не заметила в окне рассвет. На следующий вечер моя обязанность, а это уж так и получилось, что стало моей обязанностью, ждала меня. Так и пошло, до самой весны. Мне надоело бегать мыть руки: как только смола начинала стягивать пальцы, я плевала в ладони и, догадалась же, вытирала их о свои же волосы. Хорошо! Не надо бежать к умывальнику! Что стало с моими волосами, можете себе представить! Утром мачеха будила меня рано, не глядя на то, что я засиживалась за работой почти до рассвета. У неё всегда была масса дел для меня. У одной соседки попросить квасной гущи, у другой занять три луковицы, сбегать за хлебом, вымыть пол. Мне было уже не до волос. Расчесать я их не могла, так и убегала. Училась я хорошо. Была первой ученицей.

За мою причёску учительница стала пенять мне: «Что с твоей головой?» – спрашивала она, а я не понимала – что с ней? В зеркало не смотрела, за красотой не следила, а что смола склеивает волосы, и как я выгляжу – не доходило до меня. В конце концов, я до того засмолила волосы, что их и в бане не могли отмыть! Пришлось с волосами расстаться! Остригли меня! А были у меня красивые, густые пепельного цвета кудри. Бывало летом идём с подружками от реки, с купания, встречные восклицали, глядя на меня: «Барашек! Какой барашек!» А я и того не понимала, что люди дивились красоте моих кудрей! Но все равно, хотя и стриженая, я до самой весны, пока Кама не освободилась ото льда, пока мачеха привозила канаты, работая, вытирала ладони о свою злосчастную головушку! Мачеха сдавала мою куделю по первому сорту! Но сколько я заработала денег, я не знала, только к следующему учебному году, к четвёртому классу мне сшили пальто на вате, из синего малестина, это почти сатин, только чуточку потолще. Сшили платье и купили ботинки. Мачеха всем соседкам говорила, что это на заработанные мною деньги, и показывала обновки.

Только учительница всё охала, глядя на мою голову. Подошли летние каникулы. Я с нетерпением ждала начала учебного года, чтобы прийти в школу в обновках. К моему несчастью, в самый праздник, Ильин день, это в августе числа седьмого, я тяжело заболела, и в четвёртый класс пришла только во второй половине ноября месяца.

Меня не радовали мои обновки, я еле-еле переставляла ослабевшие ноги. А одноклассники встретили меня криком изумления: «Шкелет, шкелет пришёл!» Они уже ознакомились со скелетом человека.

Обманула муху

Я первое лето посещаю детский сад. Прошла через большой скандал, прежде чем прижилась к детсаду. Не желала туда ходить! Но вот уж и лето на исходе, я хожу в детский садик одна, меня уже не провожают из дому, верят мне. И не встречают вечером, хожу хорошо, мне даже там понравилось. Я общаюсь со сверстниками, все ребята мои одногодки. Но я оказалась единственная, знающая грамоту. Бойко читаю, хорошо рисую. Мои рисунки стали вывешивать на стенку, для показа. Воспитательница часто поручала мне занимать детей, когда ей нужно было заняться чем-то своим. Даст мне книжку со сказками, или с рассказами, я сажусь, вся моя группа усаживаются вокруг меня.

Я читаю, и меня внимательно слушают, у нас полный порядок! Я стала любимицей у начальства. На свои торжества, по каким-то их случаям, меня стали оставлять, для их увеселения: я пела им и танцевала. Мной даже домашние стали гордиться! Всё в детском саду мне стало нравиться. Особенно, когда воспитательница мне одной из всех давала бумагу, краски и какой-нибудь рисунок, чтобы я его скопировала. У меня это очень хорошо получалось. Я начинала работать, а мои сверстники стояли возле, склоняясь ко мне и следя за каждым движением моей руки. Никто не завидовал, все уважали меня, понимая, что я много умею и знаю. Все мои друзья по группе пришли в детсад раньше меня, а я целый месяц скрывалась от домашних, будто ходила в садик, а сама где-нибудь пряталась до вечера и сидела там голодная, пока меня не разоблачили и снова не привели в группу. И я прижилась.

Осень стояла сухая, солнечная. Все ребятишки моей группы жили близко у детсадика, несколько человек в другом конце, не там, где жила я. И почти от самого садика я шла вечером домой одна. Потому мне и удалось прятаться целый месяц, чтобы не быть в детсаду. Сама не могу понять, почему? И стала на меня по дороге домой нападать маленькая, назойливая муха. Лезет в глаза, в рот, спасу нет от неё, идти невозможно! Одна ли то была муха, или разные, но не две, не три разом, а только одна и отбою от неё нет! Нарву травы, сделаю веничек, отмахиваюсь, отмахиваюсь, кручу головой! А она в рот, в глаза! И казалось, что ждёт меня у самой двери, чтобы прицепиться ко мне до самого дома. И у меня созрел план, как избавиться от мухи!

Вечером я вышла из дверей детсада, муха уже меня ждёт! Я спокойно пошла, не отмахиваясь от неё. Иду по улице – муха со мной! Тихонько дошла до маленького проулочка, по которому раньше не ходила, и одним прыжком – туда! Постояла, подождала, что сделает муха? Кинется ли за мной, или потеряет меня? Она меня потеряла! Я спокойно дошла до дому, глазам, лицу было свободно, не нужно было мотать головой, щуриться! Я ликовала: обманула, обманула муху! Я теперь каждый день так и делала. Подходила к проулочку, рывком, хотя муха уж и не преследовала меня, заскакивала в проулок и уже спокойно шла до самого дома. Я так поверила, что обманула муху, всем о своей хитрости рассказала, никто не оспаривал моей победы. Мне было шесть лет, я верила, что перехитрила муху!

Петля над полом

Мне не было и четырёх лет. Я находилась в глупеньком возрасте, таком же и состоянии ума. Всё мне казалось занятным, интересным, всё возбуждало любопытство. Жизненные заботы ещё не навалились, родители оба были рядом. Голод скалил зубы где-то вдали.