Планета Навь

– Это вода.

Он возразил:

– Милая Нин, этак вежливенько скажу, что глупец – это ты. В этой воде злато, и мы им позлатим нашу Родину, пока она к чертям не рассыпалась.

Он хотел употребить более грубый оборот, но удержал злые слова на потрескавшихся, очень приятных губах.

Учитывая, что слова песни, услышанной Нин на болотах, были мало приличны и вдобавок искусно соединяли обыкновенную непристойность с намеками на государственную (также) несостоятельность деда, достижение – похвальное.

Она объяснилась, зачем-то трогая свои прямые, как вода, волосы, скрутившиеся на кончиках от обилия влаги и чувств слабыми кольцами:

– Если ты веришь в дедушкин девятилетний план насчёт превращения Родины в золотую клетку, где мы будем кекуок танцевать, то и ты, и дедушка…

Она дословно повторила слова песни – последний растаявший в подступающем тумане куплет.

Он радостно рассмеялся. У него даже дыхание перехватило от удовольствия – утончённого удовольствия умного мужчины, когда он любуется чуть порочным проявлением Вечного Женственного. Его так заволновали гадкие слова на губах Нин, точно она прикоснулась к нему этими губами. В форме охотничьего лука были они, и ускользающая форма заранее придавала странную убедительность всему, что излетало из них.

И красоте Нин он заново умилился – а он-то был большой знаток. Конечно, дело было не в том, что он, как и каждый порядочный мужик поколения великих испытаний, хронически пребывал в равно унылом и перевозбуждённом состоянии чрезмерно препоясанных чресл. Нет. Энки вовсе не был порядочным – во всяком случае, в узко понятом смысле. В широком смысле – пожалуй, да. Хотя мама часто и говорила ему с братом в детстве:

– Энки не знает границы между добром и злом. Ты, Энлиль, должен всегда остерегать его, хоть ты и младше.

Однажды сводный брат в ответ сказал:

– Тётя Эри, я ведь не сторож.

Она рассмеялась и погладила наследника своего мужа по гладким густо-золотым волосам. Она знала, что её собственный сын-первенец никогда не унаследует Абсолютной Власти Командора, и была этому не просто рада. Эри мистрис Ану так же точно, как тонкие пальцы её ведали древнейшее искусство топографической съёмки любой сложности, ведала, что её рыжекудрому мальчику противопоказана всякая власть. Так редко бывает, чтобы мать не желала сыну самого высокого полёта. Но Эри была и умна, и справедлива, а главное – до безумия, как и положено, любила своего сына. Так она говорила:

– Знаете, в чём секрет, что этот мальчик ещё не поджёг школу? Я люблю его до безумия. До. Ровно «до».

Послушный смех был бы ей наградой в том случае, если бы собеседник и так не был по умолчанию очарован Эри. До чего хороша Эри – и сейчас. Она ведь на девять месяцев старше сына – по её уверению.

Нин, видать, что-то учуяла. Все бабы наблюдательны, как та крошка, что сидела в корзине у медведя и говорила:

– Высоко сижу, далеко гляжу!

Нин протянула маленькую ручку и помахала перчаточными пальчиками перед его носом.

– Вы, чего это, барин, так на меня глядите? – Молвила она, имитируя тау-диалект сезонных рабочих Остерлэнда – если бы только десятник осмелился обжигать их смущающими взглядами. Но на этот счёт профсоюзы имеют столь страшные предостережения, что у десятника никогда роза любви в груди не распустится.

Так он сказал. Она не рассмеялась, а принахмурилась. Туман приноровился и тихонько пополз меж ними – летел, как безобидное привидение какого-нибудь исторического интеллигента. Энки, не зная, что сказать и как вернуть своё симпатичное возбуждение, протянул к ней обе руки – чего бы никогда не сделал тот интеллигент.

Нин воззрилась – да простят меня боги литературы за такое глупое слово – на эти оглобли, будто он, как актриса, подавал ей себя на подносе. Нин дар немедленно и грубо отвергла. Она, глядя в тёмно-жёлтые радужки короля эльфов, сильно ударила его маленькими ладонями под этот самый гипотетический поднос.

Энки вытаращил глаза. Он обиделся. С радостью скажу – не на шутку. А так как обиду можно скрыть, только обнаружив её, он, немедленно скрыв обиду в глубине широкой груди, с обидой сказал:

– А ежли б я милостину просил?

– Это моё-то тело? – Спокойно отозвалась Нин. – Нет, так не пойдёт. Люби меня, как единомышленник, братец. Слыхал?

– Слыхал. – Уныло сказал он.

– Так даже интереснее. – Добавила она.

– Нет, – сразу загоревшись, возразил он. – Интереснее было бы, если бы ты добивалась меня, а я бы приплакивал и отворачивал голову.

– Когда это я…

Она оскалила хорошие зубы.

– Ну, ну, ну, ну. – Молвил он. – Ты – чистокровная нибирийская дева с льняными, тщательно промытыми волосами и бирюзовыми глазами, также промытыми полночными слезами по Родине, а твой лицевой угол дедушка – пусть живёт сто двадцать тысяч лет – собирался поместить на гербограмму нацдостояний. Клянусь Абу-Решитом, сам слышал.

Нин кивнула.

– А что он собирается сделать с гербограммой?

– В дальний космос отослать, в дальние дали, ну, ты понимаешь.

– Этак она в великую воронку упадёт.

– В самом деле. Это дедушка не подумал. Я ему скажу. – Взялся Энки. – Вот сразу и скажу.

Он приложил влажные от мифического золота ладони к истёртому нагруднику плёвого щит-костюма. Плечи так вольно, так широко расположились в тумане. Он чуть склонился к ней, не была неподвижна жёсткая подкова подбородка в твёрдых, пропущенных лезвием, волосках. Глаза, если и усталые, как у них у всех к концу перенасыщенного делами и делишками дня, были способны сиять в любом состоянии. Карий цвет светлел всё отчётливей по мере того, как взгляд его всё дольше удерживал её собственный. Обаяние Энки и в самом деле обладало нешуточной силой. Об этом с некоторой тревогой подумала Нин, сообразив, что с удовольствием теряет время на совершенно никчемные разговоры,

А ведь работёнка вся сделана и даже сверх. Вдобавок, и неделя прошла. Она с неудовольствием вспомнила, что вечеринка по случаю прибытия Эри мистрис Ану назначена на сегодня. Стало быть, придётся менять планы на вечер.

А ведь программа была намечена отменная, лучше и в Мегамире не найти. Вот извольте оценить, – очень горячая чашка с чаем… и к ней аспирину… потом вообще – горячая вода, много воды, целый потоп жарких до озноба струй из подтекающего крана – вот командор Энлиль всегда так завинчивает, что краны летят после него… Ну и? И с ворчаньем ожившего плюшевого медвежонка умная вымытая Нин забирается в постель. Тёплое тело Нин вертится в чистой постели. Скорость бега крови восстановлена. А? Абу-Решит! Молчите.

Желательно в таком порядке. Все эти размышления над алгоритмом радостей определились одной фразой, вымолвленной неожиданно капризно и кисло:

– Я хочу спать.

– А как же бал? А приложиться к ручке твоей второй мамы?

– Вот только из-за Эри и потащусь. Честно, совсем это не вовремя…

Глаза у Энки загорелись.

– Время детское.

– Время новое. – С досадой возразила она. И отступила, закидывая капюшон по самые брови, отгородилась от него опущенным взглядом.

Заметив, что пёрышки бровей сдвинуты, Энки с сочувствием сказал:

– Не привыкнешь…

Она сразу рассердилась.

– Прошу вас не беспокоить себя, уважаемый специалист по Эриду.