Планета Навь

Он замолчал и, выбравшись из лодки, повёл её по берегу. Нин не стала отдёргивать локоть, когда он целомудренным движением касался его ладонью – хотя то, как он раскрывал ладонь и неохотно отпускал частицу плоти Нин, не свидетельствовало о безгрешности

Городок пригоршней далёких огней всплывал и таял за цепочкой холмов по мере их неспешного шага. Ежесекундно жёлтые глаза Энки исподволь отмечали движение мысли его спутницы одновременно с его собственными быстрыми, как огонь мыслями насчёт дренажных канав и плотины там, дальше по реке. Именно этак – огнём по воде.

Русло ручья расширилось и оказалось забранным в камень. Каждый из них, почти каждый побывал в тёплой ладони Энки-строителя. Луны смотрели на дело его рук – он надеялся, – с той же любовью.

Мандала – великое место посадки – где первый шатун под стук стольких сердец вбил своё лёгкое тело в долину неназванной одинокой земли, лезла в поле обзора, как и подобает истинному произведению расчётливого гения.

Тяжкие будто раздумывающие, сделать ли следующий шаг, хребты – врата на континент берегли её покой. Конвоиры или хранители, они не были вполне осведомлены о своём статусе, как и нынешние обитатели долины.

Слева, по мере их пути, тихие вышки эрликонов прятали ненужные здесь заряды. Мир непуганой земле.

– Вот мы и дома.

И он ловко перехватил её руку. Он увёл её с дороги, ведущей в городок, где её ожидал уют одиночества и блаженные струи горячей воды. Вдалеке ночное пение волов – вернее, тот хриплый заполошный вой, коим сии твари отмечают перепады своего настроения, отвлекал Нин.

– Зачем ты устроил свой дом так далеко? – Проворчала Нин. Он не ответил.

Звуки растревожили её – в конце концов, волы были делом её рук, столь же дорогие её сердцу, как плотина, и камни, и смутно видная отсюда оранжерея принадлежали ему. Только её дети шумнее и назойливей.

Туман мешал ей чувствовать себя в безопасности – Явление не выходило из её памяти. Она подтвердила это сама, поёжившись на порожке и озираясь на площадке крыльца, поднятого на сваях над рекой, подавшей здесь голос настойчиво, но не фамильярно – как настоящий, пусть и скучноватый друг.

– Подумать только, я совсем выпустила из виду, что, кроме медведей, здесь могут обитать другие крупные хищники.

Он открыл перед нею дверь.

– Хищники?

С этим словом он показал ей рукой сразу две вещи – дамы вперёд, и – ну, давай говори.

– Ты видел его зубы?

– Наконец, ты признала, что он – это он.

– Вот бы такое маленькое сделать. – Сказала она, уже в узких сенцах домика.

– Ты видела его руки?

– А что?

– Они могли бы держать мотыгу.

2

– Повернись, избушечка, ко мне передком.

Хибарка Энки выглядела престранно – он ухитрился приподнять свой сборный дом на четырёх каменных столбах. В трёхлунной затуманенной тьме, где сверхчувствительным нервишкам аннунаков чудился свет Первой Звезды – а ведь ей только утром явиться – дом на ножках реял над водой.

На естественном, недоступном подводным водам холме, поместился «внутренний» дворик – плита керамики вроде видовой площадки, с которой видна, извините, только пустынь. Был дворик размером с малую Гостиную в главном доме.

Энки пролез первым, бормоча – сейчас я нам посвечу, вот сейчас да будет свет, оп!

– Зачем держать мотыгу? – Спросила Нин, разматывая шарф (работа Антеи) и размышляя, стягивать ли комбинезон и отказалась от этого намерения – в домике было холодно.

– А золото? – Отозвался Энки, хлопотливо оборачиваясь в крохотных сенцах – большой шкаф вроде сундука занимал почти всё пространство, поместилось также седло для вола, которое хозяин запихнул ногой под лавку. Свеча в руке Энки играла со всем этим, выбирая, что бы показать гостье… кованое нехорошее личико под сундучным замком… обкусанные удила… а то вдруг нашла в полутьме хозяйские глаза, устроив ему на нос полумаску.

– Золото копать!

Энки усадил Нин на лавку и помог стащить речные сапоги. Она не возражала.

Внутри дома большую часть заняла терраса – застекленная, но холодная. Под окнами – диваны с откидными седалищами. Там Энки чёрте что хранил – всё нужное.

Терраса вела в тёплый уголок с гигантским тазом, кувшином и печкой в стене. Печка жила-поживала. В этом Нин убедилась, приложив ладонь к белому боку.

– Где взял ты такую красоту? – Спросила Нин, указывая через плечо.

Таз был чудовищен – эмалированный, со сколом и цветочком.

– Тело мою тут. – Мрачно уклонился Энки. – Вот это.

Спаленка, крохотная и тёмная, заслужила остренького любопытного взглядца Нин – но она ничего не рассмотрела. В гостиной – на полшага больше, с молчащей стеной старинного Мегамира – Нин в неярком свете увидела хозяина, поставившего непогашенную свечу на подоконник и вытирающего рукавом угол стола, не занятый развёрнутой картой. По уголкам карты камешки-лягушки из реки.

Энки разулыбался – под мышкой торчал прихваченный в сенцах термос.

– Там что?

– Пустяки, тёплое питьё. Вот тебе собирался предложить.

Нин поразмыслила над ответом. Энки по-своему расценил молчание.

– Про меня никто не узнает, если я чего и выпью в конце рабочего дня. – С лёгкой обидой уверил он.

– Про тебя все знают, когда ты чего-то вдруг поешь.

Показала, оскалившись.

– Ух ты, – смутился и, стыдливо отвернувшись, попытался рассмотреть в оконном стекле, – видишь ли, когда я чищу зубы, у меня трясётся голова и мысли куда-то деваются. Как-то унизительно, знаешь.

– Да, обидно. Может тебе хватит? Оставь место для вечеринки.

– Боишься, что я оплошаю перед моим дорогим братом Энлилем?

– Перестань при каждом случае называть его дорогим братом. Ты это так произносишь, будто щёлкаешь его по ордену, который он никогда не надевает. Кроме того, он вообще-то и мой дорогой брат.

– Командор, выдержка из биометрического досье: золотая голова, глаза синие… – Начал он и рассмеялся, зачем-то подходя к книжной полке.

– Энлиль навёз кучу народу.

– Дело в том, – он запустил руку между книгами и, улыбаясь ей, скосил глаза с напряжением мысли, – что меня постоянно целовали. Энки ощущал повсюду тёплые и влажные прикосновения губ, и никого не успел рассмотреть.