Крылатое человекоподобное существо. История одной семьи

Если она подозревает его – но в чём? – зачем же придумала весь этот вздор?

– Нет, я не нарушу правил. – Возвысил он голос с необходимой долей торжественности. – Не сделаю того, что заставит тебя принять привычный облик.

– Ни при каких обстоятельствах? – Спросила она со странным выражением.

– То есть, – осторожно заметил он, – ты имеешь в виду провокацию.

– Фу-ка, слово из арсенала местных ликвидаторов или как их там.

Они ещё поговорили. Она принялась настойчиво расспрашивать его о расстреле. Затем, прервав его, прежде чем он успел договорить (о пуле он рассказывать не стал, как и о своем намерении спасти приговорённого), она спросила:

– А как будем выбирать, на кого охотиться?

Он поёжился.

– Ну, как, как… как скажешь.

Она в своей обычной манере глянула из-под ресниц.

– Есть там внизу одна семейка. Муж на фронте. Соломенная вдова… Сам понимаешь… натуральная медовая блондинка… ничего себе, ну, для человека. А у её мужа два брата…

– Час от часу не легче, – пробормотал он. – Братья, блюдущие честь. Отлично. Что ты там говорила насчёт не привлекать внимания?

– Да не братья… брат. Ценный спец по мостам или чему-то там, какие-то то ли оборонительные, то ли мелиоративные сооружения. Словом, парня не пускают поделиться своим молодым телом с врагом.

– А он хочет?

– Ещё бы.

– Да, поди, поживи в доме с медовой сестричкой, у которой муж на войне.

Он тут же устыдился своего легкомыслия.

Так он подумал.

Мужество он уважал, и новости с фронтов не ленился узнавать простейшим способом – летая над полями сражений, не газеты же читать, в самом деле.

– А второй воюет. Не грех ему и на побывку, подлечить лёгкие в тёплом климате. Сто лет не был дома…

Она в упор посмотрела на него. Прикусила кончик языка и, обмахивая хвостом подбородок, продолжала удерживать его этой незримой цепью.

– Ну, это у них такая манера выражаться.

Он почувствовал себя загнанным в угол. На кого тут охотятся, а? Похоже, она всё заранее обдумала – до мелочей. Холодноватая испарина выступила у него на лбу. Что он о ней знает? Не больше других. Следовало быть разумнее… С тех пор, как они случайно познакомились в небе над океаном, где она дразнила акул, он непрестанно думает о ней.

– Впрочем, если у тебя есть другие варианты… – Добавила она милосердно.

Он сглотнул свои сомнения.

– Я подумаю. – Сдержанно пообещал он.

Они распрощались. Она молвила «Ну, милый» с рассеянной нежностью, от которой у него защекотало за ушком, как у плюшевого мишки, и, взобравшись на камень – она всегда взлетала с места, что называется, в карьер – с шорохом разбросала полупрозрачные, как тёмное стекло, паруса крыльев. Воздух засосал её лёгкую фигуру в курящемся, как дым сигареты, одеянии. На прощанье она шаловливо сделала цапастой ножкой.

Глядя на погружающийся в голубизну силуэт, он снова почему-то вспомнил вчерашнее.

– Как будто он мог вернуться… – Пробормотал невольно.

Она обернулась с высоты.

– Что? – Крикнула.

Он виновато передернул плечами.

– Так… кое-что вспомнил! – Прокричал он.

Она в воздухе пожала плечом и со свистом унеслась за облако.

Завязывать глаза тому, кто и так останется в ущелье. Зачем это, уже ненужное испытание жалкого человеческого достоинства… разве только кто-то предусмотрел необычные дополнительные обстоятельства. Но кто из людей мог пробраться сюда, чтобы отбить подлежащего расстрелу в этот оцепленный проволокой горный район, который местные жители далеко объезжают на своих осликах и выносливых пони, и называют Бородой Баалзеба? Кто мог увидеть казнь? С боков лесок, чахнущий здесь веками и никак не могущий зачахнуть окончательно… укрыться в нём нельзя… площадка для ликвидации просматривается только с немыслимой для человеческих глаз высоты, именно с той, которую занял вчера один человекоподобный и т. д. болван.

Когда она улетала, он автоматически считал взмахи её крыльев, тонко

просвечивающих на солнце, перевитых узлами сокрытых, как и подобает вечному женственному, мышц, любуясь размеренностью её движений.

Вдруг он вспомнил, что когда тот светловолосый в ущелье поднял завязанное лицо, а пуля уже подлетала к его груди, часть лица, не закрытая повязкой, поразила его мужественной красотой – твёрдый правильный подбородок и смелая линия разомкнутых губ… классические ноздри прикрытого тканью носа раздулись – от гнева, или уходящий навсегда хотел в последний раз поглубже вдохнуть.

Поднявшись, он распрямил спину, несколько угнетённую долгим неподвижным сидением – …и всё же их не стоит долго держать сложенными. Воистину, так и охота иногда произнести: «О, демиург, будь я – ты, я бы устроил себе крылья полегче».

Надо было сказать, когда была такая возможность.

Да… тяжело.

Он развернул их как вторую чудовищную пару рук над сразу расширившимися и без того мощными плечами – этой громадой мужественности, песнью силы и желаний – и ощутил, как тяжесть вынужденного сидения и неприятного напряжения после полной недомолвок беседы с женщиной спала с него шелухой, как с молодой стрекозы.

Безмолвно, без треска, с легчайшим звуком развёрнутой книги раскрылись они – взвинчивая всё его тело. Он оттолкнулся сильными ногами с железными комами икр, мелькнули его ноги – та часть их, которая так хороша у нас и которую мог нарисовать лишь один тот художник, что вечно удлинял пропорции. Рассмотрим подробнее, правда? Узкое место подколенных впадин, как изваянный кувшин улепленных в бёдра, стройных только потому, что плечи поражают своей мощью даже среди Тех, Кто когда-то понапрасну ждал, когда его позовут.

Он пронесся над озером, склонив упрямую голову с выступом подбородка, так что светлые пряди повисли на щеках, открыв небольшие уши, как у человеческих изваяний героев. Их слегка приострённые верхушки находились на уровне изогнутых треугольником бровей. Заглянув в ласковое равнодушное зеркало древней воды, он тотчас отвёл взгляд, но, уносясь прочь к зелёно-серому плато у лап лилового дракона, в которого свернулись хребты по эту сторону двуречья, оглянулся, услышав шум. Успел мельком увидеть, как бурлит встревоженная его взглядом поверхность, и вода поднимается сталагмитами, склонёнными в сторону его полёта.

Он тихо поплыл на кресте своих крыльев, освещённый предзакатным осенним солнцем. Там на западе поджидал вечный соперник – гармсиль с его жаркими порывами и тёплые, подымались сумерки.

Сумеречный свет, и Луна… она растёт.

«Озеро. Рукопись. Зеркало. Стекло. Пыль. Луна. Озеро».

Страница не была первой в книге. Она помещалась в середине. Крупномасштабный набросок местности – города и окрестностей – с высоты. Подробно выписана окраинная улица и крыша последнего дома, попавшие под толстенную лупу. В горах тоже имелось такое местечко: чаша, по края полная, приподнята и наклонена над городом. Пальцы, скользившие по странице, рванули её и смяли в кулаке.

Он планировал, развернув складчатые крылья, над горами, разглядывая движущиеся лиловые пики, оплывающие к югу сочными синими пятнами лесов, готовящихся к осени.

А когда-то мы жили здесь в ущельях, в тёплых гнёздах завязывались кочанчики и из листьев их вскоре вытаскивали новое человекоподобное крылатое существо – правда, малюсенькое, ненамного больше человеческого. Они всегда в первые минуты розовато-коричневые в пятнышках, и эти хорошенькие гривки, низко растущие на шейках, тянут запустить в них пальцы со втянутыми предельно когтями. Как смешно они кричат, показывая острые, длиннее, чем у взрослых, клыки и стискивают крохотные кулаки с загнутыми, незатвердевшими коготками, мягкими, как лепестки.