Превратись. Вторая книга

– Ты не сова, Тата, не ухай. Возьми вот и ублажи. Господин инспектор на заводы едут… смелый человек, да устал. Сечёшь?

Красавица Тата немедленно распахнула дверь, показав могучее стройное тело, любовно убранное в тонкую рубашку с высоким поясом и пышную юбку, подоткнутую выше крупных, как орудийные дула, колен.

– Что ж мне… Я с удовольствием. – Высоким и нежным голосом молвила она, тесно сторонясь. – Когда товарищ смотритель…

– Твоё удовольствие нас не касается. – С притворной строгостью возразил муж красавицы, заходя первым, и взглянул на Веду.

Повинуясь этому доброму знаку, она вошла первая и увидела чудесную, тонко присыпанную свежей мукой кухню с большой и тёплой плитой.

– Хорошо у вас. – Сказала она, уяснив, что хозяйка не намерена извиняться за беспорядок, а, улыбнувшись, метнулась и выставила со стуком два креслица на железных ножках.

Супруг её, дождавшись, чтобы гости уселись, поместился с хлыстиком на кожаном узком диванчике, спиною к окну. Шляпу повесил себе на колено.

Тата, облокотившись на стол, между горкой теста и мучным мешком, из которого тонко сыпалось на пол и на босые её ноги, пылко разглядывала Всеволода и Веду.

Они назвали свои имена. Хозяин привстал со шляпой на коленях.

– Карл.

– Необычное имя. – Заметила Веда, протягивая руку к тесту и отщипывая кусочек.

Тата сделала то же, и обе синхронно запустили тесто в уста.

– В честь, значит, окрестили годаньского президента, с которым у Сурьи было перемирие на вечные времена. – Солидно объяснил Карл, положив ладони на квадратные колени.

Тата, жуя тесто, вмешалась:

– То сестрица ваша, товарищ инспектор? Будто сродственное что есть.

Под взглядом мужа она умолкла, хотя спервоначалу не собиралась ограничиться одним вопросом, и упрямо отвела глаза.

– Соловья баснями не кормят. – Сказал ей Карл, не дав Всеволоду ответить.

Тата оторвалась от стола и распахнула дверцу буфета – в полутьме запестрела горка маленьких яиц. При виде их Всеволод сел прямее, а Веда поцокала зубами – совсем незаметно.

– Разве что яишню, если на скорую руку? – Заволновалась совсем не ленивая Тата. – Свежие.

Карл посмотрел на гостей и поднял руку – ладонь ребром.

– Это вздор, Тата. Люди далеко едут, что они – яичницы не видали? Пироги дай.

– Ах, ну да. – Обрадованно сказала Тата и бешено отворила несколько дверец – и так быстро, что нежданным гостям померещилось, что у неё не одна, а несколько пар рук, выставила на стол и мигом заставила его прекраснейшими пирогами – тут имелись и большие, и в ладонь, и такие, что разве в обеих руках насилу удержишь.

– Вы-то, смотрю, свеженькие, умытые, а ведь издалека трепитесь.– Сотворив такие чудеса, цеплялась любопытная Тата, показывая, где умыть руки и тут же подавая полотенце.

Снова дрогнули Всеволод и Веда, и снова чуткий Карл приметил это.

– Сядь, Тата. – Повелел он.

Все сели и принялись есть. Хозяева не оставили гостей в одиночестве, видно, чтобы тем не было неловко показать свою удаль. Разговор был необязателен, так как его заменил прелестный, с ума сводящий дух от пирогов, и их разнообразный вкус.

– А вот с луком, с яйцами. – Сильно двигая блюдо по столу, как военное судно в забитом до отказа порту, чуть невнятно молвила Тата.

Веда закивала и под внимательным оком хозяина занесла руку над поджаристыми квадратными пирожками. Тата вдруг прыснула и, не смущаясь того, что Карл прямо-таки ошпарил её, как хлыстиком, взглядом, объяснила:

– Этот, – (она указала на мужа пухлой красивой рукой), – раз через яйца с полгода плашмя лежал, чуть живота не решился.

Нескромное разоблачение заставило Карла сильно сдвинуть брови, а за щекой у него застыл круглый пирожок. Выглядело это очень мужественно.

– Поехали мы, – торопясь сжевать пирожок с малиной и становясь от этого необыкновенно хорошенькой, рассказывала Тата, – яйца менять… Сели на коней хороших. То есть, вот он сел на коня, ещё то был отец Бранка…

Она отвлеклась:

– Ты слышал, Жук, как утром Бранко раскричался? За десять минут, ей-Орсе, вот не вру, до вашего прихода. И так бранился, так бранился, будто увидел менял, не иначе. Если бы я не знала, что они шага из дурыльни своей не сделают, вот ей-Орсе, подумала бы…

Она, продолжая смеяться и широко раскрывать карие сияющие глаза, обвела ими присутствующих. Хмурое лицо мужа ей не понравилось, и она задиристо вздёрнула подбородок, который тоже напоминал самый розовый, самый славный пирожок.

– А я села на кобылу, хорошую кобылу, – она вздохнула, – мы её после в добрые руки продали, – да, молодую и непривычную.

Последнее слово Тата заметно подчеркнула, значительно сделав глазами ну, ясно вам?

– Сейчас сели, я ещё не была такая красивая, – она хохотнула, – и легко села, как мужик на бревно. Приехали до места, тут уж и менялы: ждут. Никогда они не опаздывают, никогда и не обманут… А всё ж меня оторопь берёт… хоть они и в своих капюшонах, да плащи до пят, а сердце биться начинает отчаянно.

Тата приложила руку, и все так и увидели её большое розовое сердце, весело прыгающее, как мячик.

– Жук снял с луки мешок и спустил его на землю, а меняла сейчас ко мне и протягивает плетёнку… я уж и руку протянула, а слегка зажмурилась… потом глаза разлепила: капюшон низко сдвинут и сумка нечувствительно перешла в мою руку. Тут это и сделалось… Кобыла моя принюхалась, пригляделась да как испугается! Мигом встала свечкою, мешок вон у меня из рук, я заверещала, как белка. Муженёк мой, не будь плох, железной рукой схватил поводья моей Машеньки и удержал, хоть зарежьте, удержал…

Тата перегнулась над гаванью пирогов и похлопала мужа по сухому коричневому кулаку.

– Но вот напасть: коник с чего-то решил, что сделалось нехорошее… ну, будто напали на нас, и прогремел, и хвост поставил… сейчас в наступление. Жук принялся его урезонивать, да поди, с двумя справься… они у нас не маленькие, Бранка видали? Ну, и шарандарахнулся мой любезный друг, и протащил его верный жеребяка в шенкелях по полю – что товару передавил, ихних наседок спугнул! Аж до идолов дотащил, ей-Орсе. Правда, если бы я увидела идолов, то ума бы вконец решилась – так говорят. А всё же интересно.

Тата глубоко вздохнула и уже скучным голосом закончила:

– Ну, и провалялся мой муж без малого полгода. Менялы-то помогли мне взгромоздить его на Бранкова отца, который прочухал, наконец, что войны нету, да и хозяин слабым голосом ему команды подавал. За убыток ничего не взяли и всучили полную плетёнку взамен разбитых… тоже утешеньице, что свет не без добрых всяких. С той поры Машу спроворили циркачам – те люди хорошие и не оставят её, когда она уже и кланяться, да хвост трубой ставить не сможет. Славные люди и автомобиль у них славный, весь в позолоте.

И Тата продолжила рассказ уже про циркачей, но Карл во всё время беспечального её повествования молчавший и спокойно отдававший должное пирогам, прервал её:

– У меня от сухомятины язык колом встал, Тата. Нету ли у тебя щец или чего такого?

Тата с неохотой оборвала рассказ, заметив:

– Да ведь суточные.

– И то хорошо. – Сухо отвечал Карл.

Тата возобновила рассказ, поднялась и выставила миску со щами.

– Дни постные. – Извинилась она. – Так что я сказать вознамерилась? А… Сестрица она вам, товарищ инспектор?