Глазами маски

Вам оправдание лишь то, что вы поэт,

Прощайте.

На память я оставлю радость, подаренную вами мне!

* * *

– Так я многое знаю… – уклончиво ответил Эль.

Заретта не заметила, как они поднялись и стали прогуливаться по аллее с лавочками. Эту загадку она решила разгадать, просто задав вопрос:

– Я и не заметила, как мы… – она не договорила.

– Странно, ведь это вы захотели прогуляться. Да и потом, переживаньями в театре не окажешься, а спектакль уже давно идет.

Заретте на мгновение показалось, что она выпала из реальности, и сейчас ей все-таки снится сон. «Я же могла задремать на лавочке, пока ждала Илвиса и Найта. И…» – ее слабое предположение резко оборвалось.

– Что вы, ваши сны намного ярче. – Эль внимательно посмотрел на девушку.

– Точно… – Заретта, ничуть не смутившись того, что Эль угадал ее мысли, просто отмела предположение о сне и опять не стала ни о чем размышлять. Над ними светило солнце, и запах цветов, лившийся отовсюду, кружил голову. – Что вы думаете о снах, Эль? – спросила она весело, но тут же осеклась, заметив человека в длинном пальто, бродившего по аллее, параллельной той, по которой шли теперь они.

– Думаю, эти сны вам снятся не случайно, – ответил Эль.

– Так вы все знаете… – выдохнула Заретта.

Руфус опустил глаза и сделал вид, что происходящее на параллельной аллее его не интересует. Он медленно пошел в противоположном направлении и скоро скрылся из вида.

* * *

(Шло последнее действие. Смена декораций на этот раз переносила зрителя в лес. Квентин исступленно хрипел)

– Вы не отдали мне прощенье.

(Сола была по-прежнему холодна. Она выговаривала роль с такой монархической интонацией, что многим зрителям в зале пришлось закусить губу).

– Прощение? Помилуй, бог!

Мирт:

– Но бог сказал прощать презренных…

Иллюзи:

– С каких же это пор

Являетесь вы на приемы к королевам

В леса, не в залы?

Мирт:

– Вы не ответили на мой вопрос!

Иллюзи:

– Чего хотите вы: богатства, славы?

Мирт:

– Я не продажен, моих стихов не подменить металлом!

Иллюзи:

– Коль золото глаза не опаляет, чего хотите вы тогда?

Мирт:

– Любви.

Иллюзи:

– Любви? Ну да!

Я вас женю на самой умной из красавиц светского двора. Нет?

Мирт:

– Да…

Иллюзи:

– Да?

* * *

– Вы не ответили, откуда вам известно мое имя? У нас что, есть общие знакомые? – Заретта улыбнулась. Переживания за опоздание, угрызения совести, мысли о спектакле брата, все куда-то исчезло и не возвращалось, затмеваясь этим необыкновенно притягательным настоящим.

– Возможно, – ответил Эль.

Он взял Заретту за руку, и ей показалось, что птицы поют сладко, что солнце ослепляет, а синее полотно неба никогда раньше не было таким ярким, и… цветы. Но откуда цветы в эту пору? Заретта заметила, что, куда бы они не шли, по всему парку цвели розы. Они выглядывали из клумб, лежали под ногами, даже спускались с ветвей деревьев, что было уж совсем невозможно, ибо розовых деревьев не бывает. Заретта все списывала на хорошее настроение, богатую фантазию и, в крайнем случае, на свои художественные корни по линии отца. Ей не хотелось думать, впервые за свою жизнь ей не хотелось ничего анализировать, подводить под черту, спорить. Она отдыхала, как отдыхают люди во сне, но не оттого, что спят и восстанавливают силы, а оттого, что видят сны, в которых все безусловно и не подлежит сомнению. И потому она больше не обращала внимания на то, что солнце, хотя и ослепляло, едва ли могло согреть, а розы были неестественного оранжевого цвета. Заостренные лепестки их совсем не тянулись к свету, извиваясь наподобие змей. Эль о чем-то говорил, Заретта не понимала и половины. Его фантастическая речь, казалось, была лишена во имя эстетики всякой логики, и Заретте это очень нравилось. Ей нравились его глаза и треугольная родинка под нижней губой. Сколько прошло времени? Она забыла о времени. Рваное дыхание выравнивалось и опять рвалось. Молчание, молчание, приступ голоса, приступ голоса, молчание. О чем? Не вспомнить. Уже была ночь? Или – только ее предсумрачное состояние? Заретта забыла о времени.

* * *

(Последняя сцена. Зрители нетерпеливо смотрели на актеров).

Мирт:

– …Моя душа не столь коварна и ловка,