Не отпускай моей руки

Когда же Арольд, наконец-то, понял, что ему стало лучше, и он сумел подняться на ноги, рядом опять появилась она – дочка графа Годвина.

– Как вы? Вы чего-нибудь хотите? Что у вас ещё болит? А поесть? Что хотите? Я прикажу, вам приготовят всё, что захотите. Всё это время вы только пили…

– И вы поили меня… Я помню… – шепнул он, глядя ей в глаза.

– Ну да, – она согласно кивнула. – Как вы? Скажите! – Она смотрела в лицо.

За прошедшие дни болезни, за всё время, пока была рядом, Эллия столько раз видела его лицо близко-близко, так часто касалась его, что он не казался ей теперь чужим, будто он роднее стал, что ли. Она и сейчас смотрела на него, рассматривала его лицо, глядела в тёмные красивые глаза, и он казался ей старым знакомым. Ах, как жаль, что он сын графини Орантской! Так не хотелось бы видеть в нём врага!

– Сегодня мне лучше… Я даже могу стоять на ногах… Смотрите! – Он показал рукой на себя, хотя от слабости так и хотелось сесть на кладку колодца.

– Я просила Ролта перевести вас с улицы, чтобы сняли цепь… Он упёрся… Все боятся отца.

– А вы не боитесь?

– Нет… Он любит меня.

– Любит? – Арольд усмехнулся с сомнением. – Я сталкивался с графом лично, даже не знаю, способен ли он любить кого-то… Страшный человек… – шёпотом добавил последнее.

– Страшный? – Эллия удивилась. – Да нет же! Он строгий, очень требовательный, но не страшный. О чём вы?

– Ну, не знаю… – Повёл Арольд подбородком с неверием. – Рука у него тяжёлая, я сам это сам на своей шкуре испытал… Да и наёмники его… Особенно этот лысый… Аин…

– Аин? Да, Аина я тоже не люблю. Нехороший человек…

– Он не просто нехороший человек. Это очень злой и жестокий человек. Это – наёмник. У него совершенно нет жалости. Вообще ничего хорошего! Ничего святого нет!

– Это он ломал вам пальцы? – Эллия спросила шёпотом, сердце её замирало.

– Он сам… лично…

– А лицо? Это тоже он вас резал?

– Он… – Арольд кивнул, не сводя глаз с лица графской дочери.

Эллия вздохнула. Сначала она думала, что на лице пленного грязь, но после дождя, да и за время болезни смогла рассмотреть его близко, и поняла, нет, это не грязь. Это кровь от порезов размазалась, засохла и въелась в кожу. Но дождь отмыл её, остались только тонкие шрамы порезов.

– Мне так жаль.

– Это ваш отец приказал! Он отдал меня в руки этого Аина! И ваш отец не лучше его! Он…

– Нет! – она возмущённо перебила. – Не говорите так! Вы не знаете его! Он может быть очень добрым, все его уважают здесь. Он любит меня…

Теперь и Арольд перебил её:

– Знаете, это как волчонку доказывать, что его папа – волк – жестокая бессердечная тварь, он всё равно его любить не перестанет.

Повисла долгая утомительная пауза, и в течение её они смотрели друг другу в глаза. Арольд заметил, как девушка оскорблённо нахмурилась, хрипло задышала, возмущённая его словами об отце. Эх, зря он, наверное, так резко. Никакой она не волчонок даже при своём отце-волке, она добрее его, и сердце её полно милосердия, она ещё умеет сострадать. Вот граф, граф другое дело, но она… Она – нет. Ещё нет. Пока нет. Да и будет ли такой, как отец? Она же девушка. Девушки должны быть мягкими, добрыми, должны жалеть и любить ближних. Как она, например.

И он сразу же вспомнил свою мать, графиню Эйвин Орантскую. Она тоже женщина. Но особого милосердия и сострадания к ближним Арольд в ней не помнил.

Может быть, это умение сочувствовать другому, сопереживать даже врагу пропадает в женщинах с годами? И эта Эллия тоже всё это растеряет с возрастом? И превратится в подобие своего отца. Станет такой же жестокой, требовательной и мстительной.

Кого она, собственно, потеряла? Что она за свою жизнь видела? Она живёт-то от силы всего пятнадцать лет, вот и не озлобилась ещё. Это отец её, граф Годвин, всех трёх сыновей похоронил, а последнего как раз в войне с Орантом. Вот он и злобствует, и злится, и на Арольде сорвался.

И она с годами озлобится, будет мстить и делать другим больно. Вряд ли, нет. Как в народе говорят: «Яблоко от яблони далеко не укатится…» Вот и она… Дочь своего отца, графа Годвина.

– Извините… – шепнул всё же.

Она всё-таки ухаживала за ним, искренне переживала, она была рядом, когда ему было плохо. Наверное, не надо было так. Она этого не заслужила.

Она молча постояла ещё немного и пошла к кухне. Арольд проводил её взглядом и обессиленно прислонился к каменной кладке колодца.

Ох, зря он так. Она разговор начала с того, что спрашивала о его самочувствии, о том, чего он хочет поесть. А есть хотелось, очень хотелось. И чего бы он поел? Тарелку горячего овощного супа со сметаной, жареных грибов с луком и сливками, жаркого с бараниной в глиняном горшочке… Эх, при мыслях о еде в желудке заболело.

Сколько же дней он проболел? И ничего не ел! Да и болезнь полностью ещё не прошла, он только первый день как на ноги поднялся, лихорадку сумел победить. Но в голове ещё шумело, да и кашель будет держаться не один день.

А она ушла и больше не придёт. Потому что он её обидел, назвав волчонком, а графа – жестокой бессердечной тварью. Но, видно, этой стороны своего отца она ещё не знает. А он может, всё может, он и по лицу Арольда бил и за шиворот тягал, и наёмникам своим отдал. Это она графа таким не видела.

А он, вот, даже сейчас своим личным приказом велел посадить его на эту цепь прямо на улице, под открытым небом. И пришлось Арольду спать на земле, дождь пережидать, вот он и заболел. И опять по вине графа.

Он вздохнул. А до ужина ещё далеко. И обед вряд ли у него будет. А есть хочется уже сейчас.

Чтобы хоть как-то убить время, Арольд разбросал свои вещи по колодезным камням, всё перетрусил, а сено переворошил ногами, чтобы его проветрило.

Да, и сколько же ему так ещё сидеть? Хотелось бы помыться, сменить одежду, снять сапоги и дать ногам отдых, ведь сколько дней уже в одном и том же. После болезни всё грязное, он ведь пропотел не раз в лихорадке, да и дорога сюда от Оранта столько дней заняла. Того и гляди, от грязи вши появятся, да только кому до этого всего есть дело? Ролту этому, кастеляну, что ли? Ага, как бы не так. Или, вот, ей, девочке этой? Доченьке графа? Эллии? Имя-то какое красивое, мягкое, сразу цветы представляются. Лилии, что ли… Что-то светлое, нежное, вкусно пахнущее… Она, вон, какая. Чистенькая, опрятная, беленький чепчик, волосики чистые светлые вокруг лица, вся такая аккуратненькая, молоденькая… А он? У него всё не так, всё совсем-совсем не так.

«Тоже мне, графский сын выискался…» – усмехнулся над собой. Вонючий и грязный, голодный и больной, и совсем на графа не похож.

Вздохнул и принялся правой рукой приглаживать лохматые волосы. За то время, как из-под Оранта уехал, они уже порядком отросли и от грязи торчали в разные стороны. Одной рукой справиться с ними невозможно.

А потом пришла кухарка и принесла ему поесть. Как же он обрадовался ей, словами не выразить.

– Госпожа приказала вас покормить, но не тяжёлой едой. Вы долго не ели, вам много нельзя… Плохо будет.

– А сама она где?

– Госпожа-то? На кухне, овощи на обед чистит, а меня к вам отправила. Ешьте, вот, а я пойду… Некогда мне рядом стоять. Сами справитесь.

– Конечно. Спасибо. И ей передайте… обязательно.

Кухарка только хмыкнула на его просьбу. Ушла, оставив большое блюдо на кладке колодца. Арольд чуть слюной не захлебнулся. Еда, и правда, была простая: варёные яйца, уже почищенные от скорлупы и разрезанные на половинки, пара кусков свежего хлеба, щедро намазанных тёплым маслом, горсть черешни и большая кружка безалкогольного эля. Он съел и выпил всё, чувствуя благодарность за заботу.

И опять она. Хоть и обиделась, а всё равно не мстит. Могла бы и голодным до ужина оставить. В обед его и так особо жирно не кормили, дай Бог, если кусок хлеба и кружку молока.

Да, зря он так с ней. Она хорошая. Отходчивая и не мстительная. Может, и не похожа она на своего отца-графа.

Вечером уже в сумерках пришёл Ролт и собрал все плащи и одеяла, хмуро глянул из-под бровей. Арольд тревожно нахмурился, спрашивая: