Перерождение

Когда началось разбирательство, Холстон отмазался, мол, его люди помогали китайцам утилизировать наркоту, потому что у тех не хватало оборудования. Дескать, они везли груз на утилизацию.

– Наверняка! – Рина насмешливо фыркнула. – Что за чушь, какое оборудование? Их же можно свалить в кучу в одном месте и сжечь на камеру! Или они пригоняют для этого мобильные крематории?

– Кому-то очень хотелось в это поверить. Тем более «львы» сейчас присосались к проекту интеграции собак и роботов, от которого тащится наше доблестное командование. В общем, тех «львов», которые были в машине, перевели на другой участок. Кажется, они сейчас в бывшей ЮАР, негров пугают. Холстон вышел сухим из воды. А Бруно с Жаком в следующем боевом патруле наткнулись на фугас. Включили глушилку, чтобы исключить дистанционный подрыв – тут-то и рвануло! До сих пор непонятно, то ли взрыватель среагировал на глушилку, то ли был сейсмодатчик, то ли сигнал прошёл через провод, хотя вряд ли – провод, насколько я знаю, не нашли.

– Ты думаешь, это Холстон решил отомстить Бруно? – спросила Рина. – Зачем? Дело же замяли, а это неизбежно вызвало бы новые подозрения.

– Я не знаю, – зло сказал Майкл. – Но Холстону и «львам» верить нельзя! У меня в первую командировку был знакомый из Белого Ополчения, русский, живший во Франции. У него была пословица с таким смыслом: для одних война – это война, а для других – родная мать. Вот для Холстона война – как раз родная мать, что бы он там не нёс про боевое братство и про общее дело.

– Он как раз сегодня про это распинался, – вздохнула Рина.

– Будь осторожна с ними! – предупредил Майкл. – С любым из них!

Конечно, Рина давно уже не питала иллюзий ни относительно ЧВК, ни относительно командования. И всё равно, ей бы не хотелось, чтобы её старый приятель, с которым они вместе гуляли по улицам Лондона и наряжались в волшебников, оказался замешан в подобном дерьме. Рина вдруг подумала, что Томми очень сильно изменился. Некогда либеральный интеллигентный человек превратился, нет, всё-таки не в солдата удачи, как бы он его из себя не строил, а скорее в функционера, который плющит кресло в командном пункте и решает судьбы других нажатием кнопок. И его это вполне устраивает, поскольку за свою работу он получает хорошие деньги. Наверняка Томми отправил в ад немало исламистов, этого у него не отнять. Но как он поступит, если в прицеле окажется не исламист с автоматом, а нормальный человек, которого ему прикажет убрать Холстон?

«Вот тебе и джентльмены, – печально подумала Рина. – Да, меняются люди. Хотела бы я иногда вернуться лет на семь назад, когда всей этой дряни ещё не было… Интересно, какой будет Вера, когда мы встретимся?»

Майкл что-то скептически хмыкнул во сне. Рина почувствовала как что-то тёплое и шерстяное приваливается к подмышке. Это, конечно, был Самсон, намекающий, что пора бы уже и спать. Он изогнулся, стараясь охватить собой всё пространство от подмышки до руки, и глухо замурлыкал.

«Да, пора спать, – согласилась с ним Рина. – Завтра рано вставать»

Глава 2. Новый дом и старая подруга

Рина ошибалась, когда полагала, что Вероника трижды обманула смерть. На самом деле, старуха с косой чаще возникала у неё за спиной и обжигала затылок своим неспешным холодным дыханием. Но каждый раз Вероника уворачивалась от косы и оставляла смерть с носом. А может быть, костлявой просто хотелось поиграть, и, вытянув очередную порцию боли, она уходила с усмешкой, как бы говорящей: «Однажды ещё свидимся!»

Из-под развалин больницы Веронику вытащили почти через двое суток после обстрела. Врачи ещё удивлялись, как она осталась жива. Вероника получила сильный удар обломком по голове, а рухнувшее перекрытие сломало и без того повреждённую ногу. Ушиб мозга наложился на недавнюю контузию, полученную при взрыве робота. Когда Вероника пришла в себя, она поначалу не могла говорить и даже вспомнить, кто она такая. Только через пару недель девушка смогла назвать врачам своё имя и дать контакты своей сестры Ольги. Отцу же повезло меньше. В момент удара он находился рядом с местом разрыва снаряда, так что даже хоронить было особенно нечего. Вероника осталась одна в пылающей Франции, без родных, без друзей, без документов, без денег и даже без коммуникатора. Лондон тоже был объят огнём и хаосом, возвращаться было некуда.

Но на этом злоключения не кончились. Пока её вытаскивали из-под развалин, в рану от осколка попала инфекция. Избежать гангрены и ампутации ноги удалось только чудом, да ещё конскими дозами антибиотиков.

Ольга делала всё возможное, чтобы вытащить сестру: связывалась с белорусским МИДом и с французскими властями, подтверждала личность Вероники, представляла копии документов. В итоге личность Вероники удалось подтвердить. Однако по истечении первого месяца войны с исламистами эвакуационные транспорты стали приходить гораздо реже. Основную часть тех, кто хотел спастись, уже вывезли. В сентябре 2045 года исламисты сбили канадский эвакуационный борт почти с тремя сотнями пассажиров, и желающих направлять в Европу свои самолёты сразу поубавилось. Поэтому после госпиталя Веронику определили в лагерь беженцев.

Лагерь располагался в торговом центре. Там беженцев размещали в боксах на восемь человек, разделённых пластиковыми перегородками.

Компания подобралась довольно разношёрстная. Во-первых, Пители: отец – банковский клерк, мать и дочка лет тринадцати. Они жили в пригороде Парижа вместе со своей собакой, а в Ниццу приехали на отдых. Собаку брать не стали, потому что она не любила поездки, оставили у соседей. Что стало с ней и с соседями, Пители не знали – никак не могли дозвониться. Но в Сети каждый день показывали горящие парижские кварталы, толпы вооружённых исламистов, взрывы, перестрелки. Так что ничего хорошего ждать не приходилось.

Следующим товарищем по несчастью был Симон, сорокалетний ювелир из Лиона. Исламисты разграбили его магазин и сожгли дом. Бывшая жена Симона с сыном сейчас жили в Барселоне, но и там дня не проходило без какой-нибудь перестрелки или теракта. Масло в огонь подливали и баски, которым были одинаково ненавистны и исламисты, и мадридские власти.

Флеро, двадцатипятилетний хореограф из Марселя, бежавший, когда город захватили исламисты. Сначала он осел в Экс-ан-Провансе, но там попал по миномётный обстрел и счёл за лучшее перебраться в Ниццу. Исламисты разжились вооружением на захваченных армейских складах и не стеснялись его применять.

Ещё были Донни и Лиза из Англии. Им было лет по двадцать. Учились, пытались выбиться в люди, а остались с непогашенными образовательными кредитами на шее, как и многие ребята из их поколения. Вместе с такими же попутчиками уехали на континент, подальше от кредиторов. Тут-то и началась война. По рассказам Донни и Лизы, вначале их было четверо, но автобус атаковали на дороге. В начале войны исламисты использовали по всей Европе «летучие отряды», чтобы запутать полицию и рассредоточить её силы. Нападали везде – у придорожных кафе, на дорогах, в маленьких городках, на пляжах – и тут же ехали дальше, к следующим целям. Так вышло и здесь. Боевики на машине остановили автобус и расстреляли его из автомата. Потом бросили внутрь бутылку с зажигательной смесью и поехали дальше. Ехавшая с ребятами девушка умерла от ранений и ожогов по дороге в больницу. Второй парень из их компании решил вернуться в Англию, потому что у него там остались мать и сестра. Вроде бы он даже добрался до Сен-Мало, откуда шли паромы до Портсмута, но больше связи с ним не было.

С двумя англичанами Вероника поладила лучше всех. Донни тоже в своё время учился в Кембридже и к тому же хорошо говорил по-французски. Из-за ранения Вероника передвигалась только с костылями, и ребята иногда приносили ей еду из столовой. А вот с французами отношения были хуже. Если Пители ещё как-то держались, то Симон с Флеро устраивали настоящие истерики, проклиная и исламистов, и президентов, которые в прошлом напустили во Францию столько мигрантов, и Америку, которая тоже наверняка к этому причастна, и даже Россию, хотя у неё своих проблем хватало.

От этого истерического лепета и криков у Вероники дико болела голова. Боли мучили её ещё с момента первого взрыва, выручали только анальгетики. Но когда начинались «дискуссии», то не спасали и таблетки. Вероника тихо свирепела, всем сердцем желая настучать этим нытикам костылём по головам. Наконец, в разгар очередного словесного извержения она не выдержала и гаркнула:

– Может, вам пойти и разобраться с исламистами, а не ныть тут?!

Её окрик напугал французов. Видимо, они решили, что контуженная русская сейчас и впрямь огреет их костылём. Флеро пролепетал:

– Но, мадемуазель, мы не военные и не полицейские… нас не готовили к этому…

– Так сидите тихо, мать вашу! – рявкнула Вероника. – У меня вообще отец умер! Кто кого утешать должен?!

От вспышки гнева головная боль накатила с новой силой. Вероника приняла ещё одну таблетку обезболивающего, запила её водой из бутылки и прикрыла глаза. Она уже не помнила, когда кричала на кого-то. Кажется, на корпоративе, когда активисты «левых» забрызгали её платье светящейся краской. Сейчас казалось, что это случилось очень давно, хотя не прошло и года. Где эти идиоты сейчас?.. Теперь Веронике было их жаль.

Возможно, ей не стоило срываться, но до чего докатился мир?! Только здесь, в одном этом боксе, четверо мужиков, из которых минимум трое могли бы встать на борьбу с исламистами! Но они этого не делают, они всё ещё пытаются жить по-прежнему – ждать, когда кто-то их спасёт, а пока можно всех поносить и всем жаловаться! Вероника вспомнила рассказы про своего прадедушку. Двадцатилетним добровольцем он попал на Великую Отечественную войну и в одном из первых боёв угодил в окружение. Получил сквозное ранение в живот и был взят в плен. По каким-то причинам немцы решили не добивать его, а притащили в лагерный госпиталь и бросили на носилках. Думали, что и так умрёт. Но прадед выжил, выздоровел, а потом сбежал из лагеря и присоединился к белорусскому сопротивлению. Когда Красная Армия освобождала Белоруссию, прадед снова вернулся в строй и встретил конец войны под Кенигсбергом. А в семье, которая его укрывала, он встретил прабабушку Вероники и после войны приехал за ней.

Раньше, когда Вероника слышала рассуждения о том, что современные люди измельчали, она считала это трёпом и занудством. А сейчас ей очень хотелось, чтобы люди были хотя бы вполовину такими же сильными и стойкими, как сто лет назад.

Но видимо, толика сил и везения ей от предков досталась. В первый раз Вероника поняла это через неделю после своего вулканического извержения. Началось всё с нового скандала. В одном из соседних боксов жила большая семья цыган, которых подозревали в воровстве вещей у других беженцев. Цыгане все обвинения отрицали с такими порывами возмущения, что даже ювелир с хореографом казались на их фоне образцами английской сдержанности. На сей раз дело вообще дошло до драки с участием десятка человек, кто-то уже начал размахивать ножом. Прибежавшие охранники принялись разнимать дерущихся, один из цыган получил разряд из электрошокера, и его семья заголосила, что их убивают. Подоспела полиция. Когда драчунов уняли, один из полицейских в сопровождении охранника – араба пошёл по соседним боксам опрашивать свидетелей.

В их боксе в тот момент были только Вероника и Симон. Пители повели дочку к врачу на осмотр, опасаясь дизентерии: с утра у девочки внезапно поднялась температура, а днём началась рвота. Флеро вышел, чтобы поговорить с кем-то по коммуникатору, Донни с Лизой тоже куда-то умотали. После отповеди Вероники ювелир вёл себя тихо и как будто даже не обращал на неё внимания. Но когда охранник вошёл, он внезапно вскочил с койки, бросился на араба и несколько раз ударил его ножом в шею. Это был обыкновенный швейцарский нож, но Симону удалось проткнуть сонную артерию. Полицейский оглушил ювелира выстрелом из шокового излучателя, бросился помогать охраннику, но тщетно. Когда тело уносили, вход в бокс был залит кровью.

Случившееся здорово напугало всех, но только Вероника поняла, насколько близка была к смерти. Симон запросто мог броситься на неё, и она, скорее всего, не отбилась бы.

Был ли причиной тому нервный срыв или синдром ярости, так и осталось загадкой. Симона передали полиции, после чего он навсегда исчез из лагеря. Полицейские пытались узнать от Вероники побольше про ювелира, но ей нечего было рассказывать. Когда дознаватель уходил, она вдруг подумала, что полиция может узнать от соседей о недавней перепалке. Как бы её тогда не приплели к делу. Скажут, что это она спровоцировала нападение на арабского охранника, и что тогда?

Но больше полиция к ним не совалась, потому что в лагере всё-таки вспыхнула дизентерия. Через неделю болели уже все обитатели их бокса. Вера даже до туалета не могла доковылять, потому что у неё обострились последствия черепно-мозговых травм. Ноги не слушались, голова раскалывалась, перед глазами плыло, были даже какие-то галлюцинации. Её перевели в госпиталь, но там оказалось, что шигеллы приобрели устойчивость к антибиотикам. Ситуация улучшилась только с приёмом раствора, содержащего бактериофаги. Вероника запомнила режущие боли в животе, иссохшую, как у прачки, кожу на ладонях, запах пота, дезинфекции, мочи, и, конечно, испражнений. Омерзительный запах, въедающийся в постельное бельё, в одежду, в волосы, в кожу…

Она ещё дёшево отделалась. У Пителей умерла жена. Дизентерия дала осложнение на сердце.

Через несколько дней после выписки Вероники из госпиталя в Ниццу прибыл белорусский борт с гуманитарным грузом и какими-то специалистами. Назад он забирал тех белорусов, которые по тем или иным причинам ещё находились во Франции. Стараниями Ольги Вероника тоже была в списке эвакуируемых. Её переодели в новую одежду и усадили в автобус, следующий в аэропорт.

Ехали в колонне, сопровождаемой бронемашинами. На перекрёстках виднелись боевые роботы. У въезда в аэропорт уже был оборудован блокпост, рядом стояла БМП. Автобус тщательно досмотрели. Повсюду стояли солдаты в полном боевом снаряжении с закрытыми масками лицами – исламисты не гнушались расправляться с семьями тех, кто сопротивлялся им. Звучали скупые фразы на французском, а пару раз Вероника различала и слова на русском. В своё время благодаря усилиям Лопатина, мерзлинского министра обороны, многие бойцы армейского спецназа и ВДВ оказались на улице. Кто-то подался на гражданку, кто-то завербовался в ЧВК, а кто-то пошёл во французский Иностранный Легион. Таких легионеров направляли нести службу куда-нибудь в Африку, в Азию, в Южную Америку. А теперь им приходилось возвращаться в Старый Свет и спасать французов от «новых европейцев». Где-то вдалеке, за городом, слышались разрывы и виднелись клубы дыма. Вот во что превратилась жемчужина Французской Ривьеры, в которую Вероника так давно мечтала попасть.

В аэропорту Минска её уже встречали Ольга с мужем. Вероника смутно помнила, как ковыляла к ним на костылях, как обнималась с сестрой, как садилась в машину. Она не верила, что всё кончилось. Казалось, она сейчас снова проснётся в госпитале или в своём боксе.

Но даже дома у сестры ничего ещё не кончилось. От спортивной и жизнерадостной девушки, любительницы волейбола и хореографии, остались кожа, кости и ввалившиеся глаза. Из-за осколка, перелома и последовавшего воспаления Вероника начала прихрамывать, хотя костыли всё же удалось заменить на трость. Её продолжали терзать головные боли, начались резкие перемены настроения. Иногда она чувствовала себя на удивление спокойно, а иногда вдруг срывалась на крик или слёзы. Ночью её мучили кошмары: взрывы, Симон, бегающий за ней с ножом по залитому кровью госпиталю, рушащийся на голову потолок. Хуже всего было проснуться от такого кошмара и увидеть перед глазами темноту. Под Новый Год Вероника никак не могла понять, как такое может быть: дети и взрослые играют в снежки, наряжают ёлки, гуляют, а в это время не так уж и далеко таких же точно людей, детей взрывают, жгут, режут, угоняют в рабство? Она часто вспоминала отца, лондонскую соседку Люси, которую изнасиловали и наверняка растерзали исламисты, миссис Мунро, начальницу на работе, которая всегда хорошо к ней относилась, бывшего парня Томми Эндрюса, устроившегося в какую-то ЧВК, приятелей по Лондону, бедолаг Пителей, Донни с Лизой, даже этого истерика Флеро.

C Риной же всё оказалось и проще, и сложнее. Они не общались с того дня, как Рина вылетела из Ниццы домой. Пока Вероника приходила в себя после контузии и обвала, пока была в лагере беженцев, пока болела дизентерией, она вообще не заходила в соцсети. Уже в Белоруссии, немного придя в себя, она вспомнила про Рину и решила заглянуть к ней на страницу. Выяснилось, что Рина жива – здорова, снова стала блондинкой и продолжает ветеринарную практику. У неё на странице появился пост про взрыв в Ницце, про то, как она помогала там раненым, про то, как у неё на руках умер какой-то мальчик. Вероника с трудом смогла дочитать его до конца – эти строки словно возвращали её обратно в тот ад, из которого она едва вырвалась.

А ещё Рина стала ультраправой. Она начала делиться постами канадских националистов и французского Белого ополчения. А ещё в комментариях к одному из последних постов на ветеринарную тему кто-то ехидно напоминал Рине про удалённый репост от немецких «штурмовых отрядов» и даже прилагал скриншот. Удивительно, насколько быстро это движение возродилось в некогда толерантной Германии. А может быть, оно существовало давно, просто раньше не раскрывало себя. Но теперь они уже не таились. Вероника заглянула на страницу «штурмовиков» и увидела, что на некоторых постах бойцы в масках разворачивали флаги со свастикой, а некоторые носили даже символику СС.

Друзья Рины реагировали на такие «военно-политические» посты по-разному. Кто-то её поддерживал, кто-то порицал, кто-то пытался усидеть на двух стульях и занял примирительную позицию: мол, мы понимаем, как тебе пришлось тяжело, но ты должна успокоить свои эмоции. На критику или замечания такого рода Рина отвечала неожиданно жёстко, совсем не так, как могла бы ответить подруга, с которой они отправились в то злополучное путешествие. Отзывчивая и уважающая чужое мнение Рыжик превратилась чуть ли не в нацистскую надзирательницу. И хотя в последних комментариях Рина признавала, что была не права, поддерживая неонацистов, неприятный осадок всё равно остался.

Конечно, Вероника тоже ненавидела исламистов. Но в семье ей с детства прививали мысль, что нацизм – это зло, в какие бы одежды он не рядился. Нацистов нельзя поддерживать и нельзя им уподобляться, даже в борьбе против другого врага – потому что иначе ты не будешь ничем от них отличаться. И для них ты в конечном счёте всё равно останешься врагом и недочеловеком.

Да и другие ультраправые оставили о себе неприятные воспоминания. Вероника помнила, как до отъезда из Москвы в Кембридж у них был сосед по подъезду – благообразный топ-менеджер из Москва-Сити. Однажды утром, когда Вероника спускалась по лестнице, он вдруг напустился на уборщицу-узбечку – работящую и совершенно безобидную женщину. Кричал, что чурки заполонили Россию, что им надо валить обратно в их вонючие аулы. В общем, много чего наговорил. Другой случай произошёл в Лондоне весной сорок пятого, когда за несколько месяцев до войны город захлестнули стычки исламистов с ультраправыми. Неонацисты до полусмерти избили коллегу Вероники по имени Адам, вся вина которого заключалась в том, что по происхождению он был наполовину арабом. Дед Адама был родом из Ирака, работал учителем и ненавидел режим Саддама Хусейна за пытки, казни, произвол родственников диктатора и геноцид. Потом, когда пришли натовцы, его семью чуть не убили сначала шииты, потому что он был суннитом, а потом боевики «Исламского государства», которые в принципе ненавидели образование. Несмотря на всё на это, Адам был чуть ли не самым патриотичным верноподданным Его Величества на памяти Вероники. Когда после всего к нему пришли исламисты, он отказался вступать в их ряды и заплатил за это жизнью.

Веронике неприятно было, что Рина пошла по кривой дорожке. Она понимала, что война могла здорово встряхнуть мозги подруге. Но всё-таки Рине не пришлось лежать под завалами, жить в лагере беженцев и болеть дизентерией. И потом, человек, сделавший своим призванием лечение живых существ, всё-таки должен быть гуманным и в других вещах. Уничтожением врагов должны заниматься уже другие люди. Иначе рукой подать до тех же нацистских врачей с их страшными опытами.

В общем, желание продолжать общение с подругой у Вероники отпало. Нужно было самой пытаться построить жизнь заново.

К счастью, Ольга не пустила дело на самотёк. Она водила сестру по врачам, нашла нужные лекарства, записала её на лечебные процедуры, включая курс физиотерапии, и вообще постепенно учила Веронику жить заново. Ольга всё время была рядом, даже договорилась с руководством об удалённой работе. Она не рассыпалась в утешениях и ободрениях, но всегда была готова выслушать Веронику.

Прийти в себя помогло шитьё, которое Вероника любила с детства. Оно умиротворяло и помогало отвлечься от того, что в принципе было невозможно изменить. В загородном доме Клевцова, мужа Ольги, была швейная машинка, которую подарили друзья пару лет назад. С тех пор она так и стояла никому не нужная, пока вдруг не оказалась востребованной. Ещё Веронике нравилось нянчиться с племянниками – детьми Ольги. Любимое занятие, детский смех, свежий воздух, тишина и здоровое питание помогали Веронике восстанавливаться. Даже хромота почти прошла. Спустя какое-то время она снова начала играть в волейбол.

А однажды муж Ольги обмолвился, что у его друга появилась вакансия в ателье «Бомонд», которое занималось пошивом костюмов и платьев. Вероника ухватилась за эту возможность, потому что сидеть на шее у родственников ей порядком надоело.