Государство, или Дневник проигравшего

В следующую минуту ему показалось, что впереди мелькнул светлый квадрат с неровными краями, а может это глаза, напряженные до предела, стали обманывать.

Еще через секунду Павел сильно дернул рычаг тормоза, как пружина вскочил с кресла, и стал не послушными руками открывать дверь, собираясь убежать в вагон.

Мозг, как камера с заевшим лентопротягом с замедлением выдавал последнее, что он мельком зацепил краем глаза, так как давно перестал обращать внимание на то, что происходило сверху – черной полосы на потолке не было, и он не знал, где и когда она оборвалась.

В следующий момент исчез перестук колес, он ощутил прилив тошноты внизу живота и невесомость, так будто бы ребристый вагон оторвался от колеи и взлетел. Голова поезда наклонилась вниз. Павел вцепился кончиками пальцев в края дверного проема, пытаясь выйти, но повис и тут же инстинктивно подтянул ноги к груди, приняв позу эмбриона, а локомотив, так и не сумев замедлиться с сильным грохотом стал проваливаться в каменный мешок гигантских размеров.

5

В этом месте тоннель неожиданно закончился. По периметру подземного хода торчала острая арматура разной длины – скелет конструкции, которая как железные когти выдавалась на несколько метров вперед.

Железные прутья, загибались вниз, покачивались под собственной тяжестью, постукивали и терлись друг о друга ржавыми боками, издавая легкий металлический шорох.

Самые длинные прутья в конце смыкались в редкий пучок и лежали крест – накрест. Ловец снов диаметром шесть метров. Десятки лет назад метростроевцы почему-то их не обрезали и бросили, а сейчас эту работу выполнил поезд, который разорвал железную сеть, высек из нее желтые искры, погнул и поломал не ровный ряд копий.

Локомотив разрезал плотный, густой, застоявшийся воздух, в свете искр изогнулся в огромную гусеницу, и камнем рухнул в бесконечное ущелье.

Скорость, с которой поезд несся по тоннелю выбросила состав далеко в пустое пространство. Тонны железа на доли секунды зависли в воздухе слово неведомый зритель поставил кинофильм на паузу, а сам убежал по срочным делам.

Состав слегка подрагивал и вибрировал из-за колес, которые продолжали накручивать километры. Павел успел подумать, и даже мысленно съехидничать, что куда – то делись те размеренные, с четким интервалом звуки ударов колес о стыки рельсов.

– Ты-дын, ты-дын, и куда все это делось? – думал он.

Поезд изогнулся словно гигантская старая гусеница, когда – то ядовитого, а теперь вылинявшего едва синего цвета и полетел вниз, к земле, а может… В общем, в неизвестность.

Забежим вперед. Скажем, что падение было затяжным, а грохот от приземления ужасен. Правда, его никто не услышал. Глубина, на которой произошла авария или иные особенности этого места поглотили звук в два счета.

Пустота не имела границ, но они угадывались за темнотой, потому что звук отражался от невидимых стен и возвращался эхом.

Свод пещеры подпирали высокие, скорее всего рукотворные колонны, которые также не имели ни начала, ни конца, теряясь внизу и вверху.

Они стояли хаотично, но тоннель, выведенный сюда, не известно для каких целей выплевывал поезда ровно между ними.

Если бы Павел мог видеть, он бы увидел, что ровные линии углов некоторых колонн обрываются и в том месте вырваны огромные куски камня. Возможно, что траектория полета поездов, рассчитанная инженерами прошлого, срабатывала не во всех эпизодах.

Все-таки случай всегда имеет место. Возможно, это была ошибка в проектировании или новые поезда стали легче и их стало заносить влево и они на огромной скорости врезались в столбы. Крошили их, но и сами, ломая межвагонные суставы, складывались как консервные банки, рвали себе обшивку и отламывали колесные пары.

Последний вагон накренился и зацепил одну из опор, вырвав кусок рыжего кирпича, который из-за старости, граничащей с ветхостью или из-за некачественного обжига бруска начал крошиться и делиться на слои так, что вместо некоторых в колонне зияли глубокие черные выемки.

Пласт квадратного блока, который был заметно крупнее обычного полетел вниз. На лицевой стороне камня были вбиты одним сильным ударом мастера неровные буквы – "Кирпичная мануфактура братьев Демидовых" 1877 г.

Здесь глубоко. Колонны необъятны как тысячелетние секвойи в американских первобытных лесах.

Говорят, что их небольшие островки сохранились до наших дней. На их фоне фотографировались туристы и пытались обнять, взявшись за кончики пальцев ввосьмером, а когда это удавалось, обязательно улыбались.

Глубоко потому, что колонны такой толщины должны поддерживать колоссальный пласт земли, который в разы превышал те, что покоятся над самыми глубокими станциями московской подземки. Не услаждать взор туристов, как ионические или коринфские столпы и венчаться капителью, а сдерживать породу.

Супербункер не был воплощением передовой инженерной мысли пятидесятых годов, когда подземное строительство двигалось семимильными шагами, забирая молодость и здоровье энтузиастов-комсомольцев.

Огромное, грубое, гигантское – без начала и конца, помещение под землей, чье предназначение было никому неизвестно.

Возможно, это было бомбоубежище. Но добраться сюда после нанесения ядерного удара физически не возможно. Даже, если бы москвичи и гости столицы бежали от ядерного гриба со всех ног, задыхаясь и выхаркивая с непривычки легкие.

Удар о дно получился смазанным, по касательной и это возможно спасло машинисту жизнь. Электричка, вспарывая колесами основание подземелья, не впечаталась в дно со всей силы, как это могло быть при лобовом столкновении, а рухнула на что-то мягкое, сумев его продавить, и замерла. На одну секунду.

Затем поезд начал медленно сползать, немного подумал и завалился на бок, после чего застыл окончательно, наполовину утонувший в груде мусора.

Дно пещеры было похоже на свалку, границы которой простирались на сотни метров вокруг. Кроме бескрайних просторов полигон отличал хлам, отборный, словно на мусороперерабатывающем заводе, где ведется раздельный сбор мусора на металл, ветошь, пластмассу, дерево и стекло, и отсутствие тошнотворного запаха гниющих продуктов.

Все это было изломано, покорежено, как и поезд Павла. Ни одной ровной линии. Всей этой картины машинист не видел, как и того, что он своим появлением спугнул стайку неведомых животных, которые взлетели и, загребая воздух большими кожисто-перепончатыми крыльями, пролетели над разбитым поездом и унеслись в направлении, известном только им.

6

Он попытался открыть глаза, и это далось с большим трудом. Голову обручем сжимала боль, которая пульсировала в лобных пазухах, которые казалось вот-вот взорвутся, сверху боль давила на веки, заставляя держать глаза закрытыми.

Глаза удалось едва приоткрыть, после чего они снова закрылись. Со второй попытки он посмотрел в узкую щель и ничего не увидел. Темнота. Сил, чтобы пошевелить головой не было.

Решил отложить изучение местности на потом. Павел попытался пошевелить пальцами рук сначала правой, у него это получилось, затем левой ладонью, которая не сдвинулась с места, потому что было плотно придавлена погнувшимся поручнем к потолку вагона.

Внезапно с треском вагон осветился. Вспышка произошла там, где кончались ноги и немного дальше. Это была одна из ламп, которая вспыхнула на секунду и окончательно сдохла.

Напротив головы Павел прочитал «Тидерк» и тут же перевел. Дельцы предлагали всем влезть в финансовую западню. Даже безработным. Для этого надо было просто позвонить по простому, легко запоминаемому телефону. – И как эти мошенники заполучают зеркальные номера? И главное их хватает на всех, – находясь в весьма скверной ситуации, Павел как всегда думал совсем о другом.

Свой кредит он давно погасил, был счастлив и больше иметь каких-либо отношений с кредиторами не желал.

Все тело болело или ныло. Он не мог определить. Так, словно его несколько минут крутили в барабане гигантской стиральной машины для стирки людей, но почему-то без воды.

– Потом, – подумал он, – Будет один большой ярко сливового цвета, без того белесого цвета, что покрывает обычную спелую сливу – синячище, который со временем позеленеет, затем пожелтеет и сойдет.

Боль была тупая, и это успокаивало. – Это, – делал он вывод, лежа в неизвестности, – Означало, что из этой передряги он вышел с довольно малыми потерями. Легко отделался – ни переломов, ни разрывов внутренних органов скорее всего нет. Также он чувствовал, что его одежда суха и липкая густая кровь не сочится из разорванной брюшины или покалеченного сустава.

На этом он оставил свои размышления по оценке состоянии организма.

Когда глаза привыкли он больше догадался, нежели разобрал в полутьме, что очертания, видимые наверху это силуэты сидений, нависающие над головой и нитки поручей, которые по горизонтали соединяли пол и потолок вагона. Он лежал в узкой щели, там, где стена вагона переходит в потолок.

За несколько минут, что он был в сознании он также отметил, что над головой проходит светлая полоса. Там за стенами вагона было светлее. На фоне кромешной черноты выделялись серые квадраты окон, по краям которых острыми зуббами сверкали куски стекла, зажатые жесткой резиновой прокладкой.

Целых стекол ни в одном из проемов вроде не было. Смущенный догадкой он еле-еле пошевелился, и они тихонько звеня, посыпались с него на потолок и бок вагона.

Этот звон, показавшийся громом на фоне мертвой тишины было последнее, что ему запомнилось, перед тем как уйти в забытьи вновь. Одновременно навалились усталость, боль и сонливость. Глаза закрылись и глубокий крепкий сон отключил его от происходящего.

Павел очнулся от резкой боли. Значит что-то все-таки пострадало сильнее, чем он думал. Болела левая рука, которая так и оставалась в тисках между поручнем и потолком. Он не знал, сколько пробыл в бессознательном состоянии, которое перемежалось сном, но за это время обескровленная левая рука опухла и, наверное, приобрела синеватый трупный оттенок.

В действительности цвета руки он не видел, но и во тьме понимал, что дело может оказаться куда серьезнее, чем он предполагал. Сон пошел на пользу. По крайне мере стало немного легче, и чтобы понять насколько, он сжал правую ладонь в кулак.

В следующий момент он перевернулся влево, сел, повернулся лицом к зажатой руке, уперся коленом о стену и, осознав, что если он не сделает это с первого раза, а на второй рывок сил уже не останется, потянул поручень вверх, а левую руку, которую чувствовал только у плеча вбок.

Жутко сдавленная, цепляясь опухшей тканью и сдирая, казалось до костей кожу натянутая рука на последних сантиметрах как кусок мяса выпрыгнула из капкана и ничего не чувствующей кистью смазала его по лицу. От боли он потерял сознание.