Самое-самое. Читаемое и ругаемое

Получилось некое пособие по сочинению поздравлений и дружеских шаржей, набор забойных рифм.

Там же можно было найти шутки и стихи для вечеринок и капустников. Кто-то даже использовал книгу для проведения КВН районного масштаба.

Заканчивалась оно таким пожеланием:

Мгновения уносятся бесследно
И в легкой дымке где-то исчезают,
И также тихо, вроде незаметно
Вся наша жизнь когда-нибудь растает.
И мысли исчезают как мгновенья,
Как за обедом исчезают беляши,
И если есть хоть капля вдохновенья,
И мысли дельные – возьми и запиши.

Интересно, что именно в то время началось повальное увлечение нашего народа стихотворчеством. Я не склонен был брать ответственности на себя – книга была издана мизерным тиражом. И хотя она ходила по рукам, исчезала из библиотек.

Ее даже ксерокопировали.

Но по большому счету это было совпадением.

Вероятнее всего, народ которому раньше настоятельно рекомендовали думать молча, а говорить лишь на своей кухне и то вполголоса, обрадовался свободе слова. Люди у нас ученные и потому еще несколько лет осторожничали и присматривались, как бы что не так вышло.

Потом же, осмелев, с энтузиазмом ринулись на прорыв. Ну а про наш энтузиазм во всем мире знают. Какое еще там Вдохновение, какие еще там Музы!

Я и раньше относился к графоманам отрицательно. Прочитав несколько сборников местных «самородков» и зацепившись за выдающиеся строчки типа:

«Писать в поэзии мне мало…» и «Я был не в меру босоногий», у меня родился образ сельского поэта:

Я был не в меру босоногий,
Копна торчала из волос,
Сначала видом был убогий,
Но постепенно рос и рос.
Сутулую расправил спинку,
Но не совсем ещё был гож,
Слегка на дикую травинку
В те времена я был похож.
Но жизнь немного лучше стала —
В газетах то смогли прочесть,
Еды сначала было мало,
Потом почаще стали есть.
Вот стали плечи раздаваться,
Ступни чуть подросли у ног,
Свободно стал я раздеваться
На пляже – раньше я не мог.
И конопатые девчонки
Вдруг заглядятся на мой стан
И засмеются громко-громко,
Ни дать ни взять как мой баян.
Ну а когда окрепшим в меру
Пошёл в заочный институт,
Я стал уже для всех примером,
Мой лоб был несравненно крут.
Теперь легко по жизни шпарю,
Грудь колесом, под ней живот,
Пишу стихи, ветеринарю
И славлю землю и народ!

Это был небольшой вал местного значения проходивший под грифом «Поэты от сохи». Они подражали и всем и сразу. В чести был, конечно, Есенин.

Но до девятого вала еще было далеко…

Всюду бизнес процветает – кто что может продает

У меня же дури много, но никто вот не берет!

Напор растет

Чуть позже мне попали в руки питерские литературные альманахи первых лет нового тысячелетия «Рог Борея», «Остров» и газета вновь созданного Межрегионального Союза Писателей Северо-запада «Русь».

В них оформился образ городского графомана. Возник он у меня в форме литературной пародии, жанр, который захватил меня практически на год. Одну из пародий я назвал «Несправедливость»:

Машин по Питеру!

Откуда столько денег?

    Александр Лазаревский «Рог Борея»

Машин по Питеру!
Откуда столько денег?
А у меня в кармане ни копья.
К тому же день хреновый – понедельник,
И зеркало чужое – в нём не я.

Протру глаза, пошарю по карманам,
На пиво, может, всё же наскребу,
В сердцах упомяну чужую маму
И сплюну сквозь подсохшую губу.

Все намекают мне, что я бездельник,
А я поэт, точнее, я пиит!
Машин по Питеру! Откуда столько денег?
А мой Пегас некормленый стоит.

Рог по звучанию был громким

Полистав известные в прошлом литературно-художественные журналы «Новый мир», «Октябрь», «Звезда» и другие, я нашел этих ребят и там. Но здесь графоманство маскировалось под изысканность и интеллектуальность. Тогда то я и понял, что все они достойны большего внимания с моей стороны. Все эти потуги меня, к тому времени спокойного и уравновешенного человека заставляли не на шутку нервничать.

Примерно о том же информировал в своих афоризмах Валерий Пивоваров: