Расщепленные. Книга 2. Линия крови

– Где она? Покажите.

– Андрей, пускай принесут записку.

– Степаныч, там точно больше ничего не было?

– Абсолютно.

– Сука! Твою мать! Убью, тварь!

– Так, давай-ка спокойно объясни мне, что это все значит.

– Она была беременна, понимаешь?

– Кто? Катя?

– Да. Вчера мне сообщила.

– Да как же это?

Подошедший Климов, вручил записку, после чего Сергей тяжело опустился на пол, обхватил голову руками и попросил закурить.

«Необдуманные поступки недопустимы! Это важно понимать. Считаю своим долгом преподать тебе урок, призванный научить ценить чужую жизнь. Заодно ты поймешь, что жизнь ребенка приоритетнее любой другой. Женщины – всего лишь средство, но не сама цель. Не стоит путать естественный природный инстинкт с заблуждением о существовании ничем неподкрепленной, а, значит, такой сомнительной материи, как любовь.

Этот урок также уникален тем, что одновременно он является наказанием за нарушение правил игры. Не стоит втягивать в нее посторонних. Уверен, ты по достоинству оценишь мою щедрость…»

последняя декада марта

– Надеюсь, ты понимаешь, что официальный допуск к этому делу ты не получишь?

– Понимаю, но продолжу им заниматься во что бы то не стало. Я найду этого ублюдка и собственноручно его удавлю, и не надо пытаться меня остановить.

– О последствиях предупреждать не стану. Сам знаешь.

– Знаю, Степаныч. Спасибо, что выслушал. На помощь особо и не рассчитывал.

– Правильно. Постарайся не наломать дров, Сереж. Жаль, что не захотел по закону.

– Это мой долг, а главный закон для меня теперь – моя совесть.

– Ну что же. Это твой выбор, и кто я такой, чтобы осуждать тебя за него.

– Еще раз спасибо! И прости, что подвел!

– Перестань. Думаешь, я сам доволен нашей системой? По-человечески ты прав – бешенных собак надо истреблять. Удачной тебе охоты. Даст бог, свидимся.

– А к черту! Будь, что будет. И присмотри за Андреем, он нормальный малый, правильный. Умеет справляться со своими принципами, в отличие от меня. Такие, как он, системе нужны.

– Не пропадет он, не переживай. Воспитаем лучшим образом.

– Ну, что? Еще по одной и разбежались? Как говорится, долгие проводы…

– Согласен. Достаточно слез. Пора творить справедливость.

– За это и выпьем!

За неделю до этого разговора, Петровский с трудом мог себе представить, что Сергей так быстро возьмет себя в руки. Учитывая обстоятельства, его состояние выглядело не вполне здоровым, местами он вел себя несколько вызывающе и даже агрессивно. В один из дней он разбил стекло в своем кабинете, при том, что его настойчиво провожали с места службы под предлогом необходимости отдыха. В другой раз – сломал нос патологоанатому Максиму Швыдко, когда тот вызвался самолично привести в подобающий вид тело Екатерины. Сергей добился, чтобы этим занимался кто угодно, только не «швыдкий» Максим, по старой памяти испытывая к данной персоне стойкую неприязнь.

Дроздову прощали все, и даже эту выходку. Собственно говоря, претензий за нанесенное увечье не имел сам пострадавший, заявляя, что заслужил. Подобное поведение с точки зрения психологии не казалось каким-то безумством, являясь скорее подсознательным стремлением заменить душевную боль физической, нежели тягой к разрушению окружающего мира. А получалось, как получалось.

Интересно было другое. Сам Сергей не воспринимал всерьез своих поступков, он словно бы не замечал всего этого. Для него все происходящее было скрыто пеленой тумана, которая условно разделяла его на две части, живущие каждая своей жизнью. Периодически, в самые эмоционально тяжелые моменты, ему казалось, что он находится в каком-то жутком сне и ничего из того, что он видит, не существует в реальности, а на утро все повторялось.

Переломным моментом стала процедура сожжения тела Екатерины, которая еще на похоронах дяди на полном серьезе озвучила Сергею свое желание быть кремированной после смерти. Катя видела в этом процессе не только простоту и удобство, но также экологичность и цивилизованность. Ее всегда расстраивал вид кладбищ и крестов, а их количество неприятно задевало за живое, она не понимала, как можно продолжать так нерационально использовать земельные ресурсы. Вспомнив об этом в самый последний момент, когда уже все приготовления к традиционному погребению были готовы, Сергей неожиданно для всех все отменил и твердо заявил, что никаких похорон не будет и необходимо готовиться к кремации.

Наблюдая, как языки пламени стирают материальное подтверждение существование любимой, Сергей мысленно сгорал вместе с ней. Больше не будет того тепла, что она дарила ему своими нежными объятиями, не будет звучать ее ласковый голос, не будет трепетного ощущения от аромата любимых волос, наконец, она не подарит этому миру новую жизнь, которая совершенно точно сделала бы его лучше. Удивительным образом совпало то, как таяла земная оболочка Екатерины, отступала и душевная боль Сергея, а вместе с этим, отдавая ее вечности, он вверял свою судьбу в руки истинного правосудия. Тот, кто отнял у него самое дорогое, – не имеет права жить…

Ровно три дня спустя Сергей разительно преобразился: он был гладко выбрит, одет в строгий костюм, в глазах не угадывалось и намека на вчерашнюю скорбь, а лишь твердая решимость идти до конца. В таком виде он и предстал перед Петровским, чем неслабо удивил своего начальника.

– Сергей? Ты чего это? Куда-то собрался?

– Степаныч, давай обойдемся без этого снисходительного тона.

– Хорошо. Что ты задумал?

– Прежде, чем мы поговорим с тобой начистоту, мне хотелось бы кое-что сделать. Поможешь?

– Чем смогу, ты же знаешь. Говори, что там у тебя?

– Необходимо провести эксгумацию тела Сорокина.

– Ах вот оно что. На этот счет можешь быть спокоен – процедура уже запущена, завтра должны быть результаты.

– Они нужны мне сегодня.

– Ты меня пугаешь, Сереж.

– Со мной все в порядке. Не переживай.

– Ты меня не так понял, меня пугает твоя решимость. Ты даже не поинтересовался, почему эксгумация уже в процессе. Думаешь, я не вижу, что с тобой творится?

– Поэтому ты и начальник.

– Ты тоже можешь им быть.

– Я больше этого не хочу. С утратой Кати во мне что-то надломилось.

– Это пройдет. Возьми паузу, отдохни. Время лечит.

– А как же Кирилл?