Варенье из падалицы

Город Шестипалатинск.

Красный канцелярский карандаш марки «Отказать».

Впервые эта мысль посетила его еще в студенческие годы, за кружкой пива, и затерялась в пене.

Вторично – лет через десять, в троллейбусе. Но он так устал после службы, что поленился ее додумать.

В последний раз догадка осенила, когда ему было уже хорошо за пятьдесят. Несколько дней подряд она наведывалась. Но так и осталась неузнанной и забылась навсегда…

По невидимой в темноте реке прошли между домами красные и белые огни, обозначавшие баржу.

… тащил свою любовь, как несут на плече длинную прогибающуюся доску.

Вьюго-запад.

Ребенок что-то прошелестел во сне губами.

Его родословное дерево сожгли еще в революцию, в буржуйках.

Маленький тщедушный человечек был помещен в большое кожаное пальто.

Писатель Иван Посредственный.

… И свернул рукопись, как продавщица свертывает кулек.

– Да у него во рту кубик Рубика!

На концерте индийской музыки не различил момента, когда музыканты уже кончили настраивать инструменты и принялись играть.

Синьор Дурраччино.

1985

Потное балетное ремесло.

В его внешности было что-то от миллионера, только неважно одетого.

В те далекие годы, когда лифтерши вязали в парадных бесконечные чулки.

…Иногда ветер дует из-за реки, со стороны вокзала. Он приносит тягучий запах древесного угля от спящих на путях составов. И тогда кажется, что прямо там, за похожим на помесь мечети с аэропортом вокзальным зданием, сразу открывается свободное пространство – страна, перерезанная веером уходящих через поля, леса и полукружия рек блестящих рельсов.

На самом деле там еще долго тянутся пакгаузы, какие-то ангары, заваленные бочками и ящиками сортировочные станции, закопченные городские окраины, полосы отчуждения и прочая железнодорожная чепуха.

Но поля и леса действительно существуют дальше, и они снятся в такие дни.

В окружении подруг, перемежавших телефонное вранье с любовью.

Представляясь, он произнес нечленораздельно нечто похожее на «Екатерин Палыч».

Исподнее жизни.

Чужой желудок – потемки.

Весна проявилась исподволь, как неизлечимая болезнь. Снег невидимо подтаял изнутри, наполнив воздух всепроникающей сыростью. И уже вскоре первые велосипеды проехали по освобожденному от почерневшего льда асфальту.

На стене висел энергичный набросок жилистой натурщицы.

Девки будут обнимочно и на вывоз.

Земля просохла, но принялась невидимо набухать всеми кочками и деревьями, как набухают и проклевываются бобы, завернутые перед посадкой в мокрую тряпицу.

Голубая, ветреная весна.

По очередной прихоти моды, мужчины почти поголовно приобрели вид лыжников, только что вернувшихся с прогулки.

В учрежденческом туалете пятеро сантехников со стонами корчевали унитаз.

Профессия – мародер.

Профессор Бандер-Логин, индолог.

Мраморные греческие боги и герои расположились в анфиладе голышом, как в райвоенкомате на медкомиссии.

Тт. Сциллов и Харибдова, сотрудники ОВИР.

Мудрый дворовый закон: замахнулся – бей!

«В семь часов вечера после Указа», роман-памфлет.

Жук натрещит, и птица насвистит.

Над остывающим вечерним полем пролегли длинные тонкие облака, похожие на белые борозды, взрытые невидимым плугом.

В той стороне, где уже сгустился сливовый закат, они понемногу темнели и обращались в чернозем.

На деревьях тяжело ворочалась листва.

Та стадия превращения юной женщины в матерую бабу, когда легкие черты первой еще просвечивают под застывающей ленивой тяжестью ее нового облика.

– И как это муравьи умудряются жить в асфальте?

Нынешний ленинградский чиновник – совершенно особенный, в неприкосновенности сохранившийся гоголевский персонаж. Только подстриженный покороче и в синей пиджачной паре.

Техник-смотритель человеческих душ.

«Хиппи, штопающий джинсы. Холст, масло, джинсы» (из каталога выставки).

Любой провинциальный город, если идти от центральной площади со статуей вождя, удивительно быстро мельчает и сходит на нет – до изб с сараюшками.