Варенье из падалицы

Человек толстел, и на его брючном ремешке, перехватившем пузо, виднелись прежние следы от пряжки, вроде годовых колец.

Покуда, поглядывая в выцветшее небо над крошечным аэродромом, ждали самолета, дежурный по аэропорту, бывший военный летчик, рассказал, что воевал в Корее, под китайским именем, в 50-х. В наших не только в воздухе, но и на земле постреливали. Его ординарцу, молодому парню, пуля угодила в пах. На другое утро он застрелился в госпитале, выкурив за ночь больше сотни папирос – когда прибежали, весь пол вокруг койки был в окурках.

Легкие черные насекомые садились на раскрытую страницу, принимая, видимо, мелкий шрифт за скопление собратьев.

Подсолнух на жилистой зеленой ноге.

В похоронном оркестре то ли по болезни исполнителей, то ли вообще не хватало басов, отчего траурная мелодия звучала несколько визгливо.

В душе и на бумаге…

От постоянной зависти у него увяли уши и сделались похожи на пожелтевшие и ломкие осенние листья.

Веселый паренек втиснулся в толпу старших школьниц с возгласом:

– Эй, прыщавенькие!

На скамейке у пивной средних лет работяга совал уронившему голову приятелю соевый батончик: «На, пожуй конфетку – проснешься».

В графе «род занятий» написал: «Торгую овощью».

1976

Пустынная в снеговых пятнах улица уходила вдаль, как неудавшаяся жизнь.

«…желая принять участие в делах небезразличной мне Вселенной» (из заявления).

В большом сугробе, бессильно скользя колесами, мучился маленький оранжевый трактор.

Стекляшки бус отбрасывали ей на шею и подбородок множество мелких светлых пятнышек, точно там перебегали мелкие розовые муравьи.

У него был такой низкий, мыском заросший лоб, будто он натянул на голову трикотажную шапочку конькобежца.

Где-то поблизости, видимо, пролегало большое шоссе, потому что и здесь, в узких улочках между домами, разогнавшиеся машины проскакивали как бешеные.

Когда ей исполнилось 23, она на полгодика сходила замуж.

Потянуло теплом, и по улицам, как мамонты, прошли последние снегоуборочные машины.

Он умер в одиночестве и до прихода соседей лежал в своей комнате, где телевизор продолжал передавать хоккей.

Административная сказка

Пойдешь туда, не знаю куда. Зайдешь на почту. Получишь посылку. В ней бандероль. В бандероли письмо. В письме телеграмма. В ней – Кощеева смерть…

С ним была маленькая черноволосая женщина, похожая на собачонку.

Окно такое грязное, что погоды не видно.

Милицейский воронок в голубых и розовых лентах: у начальниковой дочери свадьба.

В черемухе душной / кричал соловей простодушный…

Она так следила за своим лицом, и массировала его, и умащала кремом, как хороший хозяин заботится о парадных башмаках.

Потянулись дни, измятые, как рублевки.

Полгода Господь мучил его сомнениями, выправляя душу.

Ливень перестал барабанить по лужам, и вода потекла по мостовой гладким потоком.

Инженер на пенсии мечтал выправить Пизанскую башню с помощью домкратов, стать почетным гражданином этого итальянского города и прибавить к своей фамилии «Пизанский».

Учиться одиночеству.

В колодец двора уже начинал стекать зеленоватый рассвет, и только одна тополевая ветвь, на которую давила невидимая, залетевшая невесть откуда воздушная струя, все качалась, как живая, среди полной неподвижности.

Броуновское движение бабочки.

Зеленый запах скошенной травы.

Некий восточный владыка, имя коего не дошло до нас, спросил в отведенный для отдыха час у своих мудрецов: «Какая игра всех древнее на свете?»

– Шахматы, о повелитель! – отвечал один. – Ибо…

– Древней всего нарды! – перебил другой, знавший пристрастие владыки к этой хитроумной забаве. – Нарды, о повелитель.

И прежде чем в спор вступил третий из мудрых, любимая жена правителя, сидевшая подле, шепнула ему, обняв за шею и колыша своим дыханием паранджу: «Самая древняя игра та, в какую играет мужчина с женщиной на раскинутом ложе. Ты слишком много времени уделяешь государственным делам, мой милый, а то б догадался сам…»

И владыка отослал мудрецов, решив посвятить этот час игре, которая древнее шахмат.

Под ногами на мокром асфальте валялись громадные кривые темно-красные стручки, похожие на кинжалы.

С каким-то керосином в душе.

Второй день на городе лежал такой тяжелый туман, что полосы дымков за курильщиками загибались книзу.

«Мама! У меня ветер зонтик отнимает!»

… и только на берегу бескрайнего проспекта припозднившиеся горожане пытались пленить одичавшие на свободе такси.

«Ты человек или милиционер?»

Уже какая-то непрочность чуялась в его фигуре.

Бывают мысли вроде поганых бродячих псов, забредающие на ум, как те на помойки.

1977