Конверт

Завуч, подождав пока спрячу фантики в карман, берёт меня за руку. Идём мимо столбов света, льющегося из окон, вперёд – туда, где длиннющий коридор заканчивается ступенями. Там, возле окна, невысокий и чёрный, стоит он – тот, кого мама в последнее время иначе, как «извергом», «фашистом» и «скупердяем» не называет – отец.

Родители давно развелись. Мама запрещает видеться с отцом. Каждое упоминание его имени она сопровождает каким-нибудь обидным словечком.

Увидев отца, разворачиваюсь и бегу прочь. Из груди мужчины вырывается стон. Последнее, что вижу – окаменевшую фигуру возле окна.

Вечером на кровати лежит кулёк конфет с караваном верблюдов на обёртке. Хрустящие вафельки зажаты между слоями коричневого крема и облиты тоненьким слоем шоколада – вкуснотища! «А „Гулливеров“ не принёс, скупердяй!».

Учеба идёт легко, и я частенько скучаю на уроках. Учительница математики всегда подбрасывает по пять дополнительных задач – чтобы не бездельничал.

Историк (залысины делают его похожим на Владимира Ильича Ленина) после урока зовёт в каптёрку. В комнатке без окон чудесно пахнет старыми книгами и клеем.

– Держи! Подарок – как лучшему ученику. – «Ленин» протягивает потрёпанный томик. На обложке – мальчик, вращающий огромный штурвал.

– «Пятнадцатилетний капитан» – мгновенно читаю надпись на обложке, надпись.

– Про моряков?!! – Конечно. Давай, беги!

Звонок громким треском выгоняет классы с последнего урока. Раскачиваясь на ходу, кренясь во все стороны и надолго застревая на лестницах, мальчишки и девчонки третьего «А» медленно ползут к виднеющемуся на вершине холма зданию с колоннами. Здесь их уже ждёт обед.

Муха, обманутая теплом, бьётся в оконное стекло, когда я на цыпочках вхожу в спальню. В верхнем ящике тумбочки, под куском клеёнки, лежат мои сокровища – переливающиеся календарики и горка фантиков. Но сейчас там пусто. Снова и снова приподнимаю клеёнку, шарю по углам – безрезультатно! «Это Ефа и Куница! Только они могли зайти в спальню, пока другие учатся» – в голове кружатся злые, колючие мысли.

Сашка Ефименко, по прозвищу Ефа, – самый высокий в классе. Мы дружно его ненавидим. И есть за что. Он крадёт всё, что попадается под руку – мелочь из карманов одноклассников, деньги из кошельков учителей, сладости, игрушки. Он даже умудрился стащить обручальное кольцо у воспитательницы из первого «А».

Дружок его ещё отвратительней. Новенький, с говорящей фамилией Куницын. Он и вправду похож на куницу – длинный, худой и вертлявый. Карие глазки перебегают с предмета на предмет – высматривают: что бы ещё стянуть у зазевавшихся учителей и одноклассников?

Несколько раз после очередной кражи класс объявляет воришкам бойкот, но двое сдружившихся изгоев общаются между собой и, похоже, не особо страдают.

Из мыльницы, рефлектора и квадратной батарейки я смастерил подобие карманного фонарика и продал его Кольке Лыкову. За три рубля. «Зелёненькую» спрятал под матрас: хватит на мороженое и на кино, ещё и на «Раковые шейки» останется. Утром сунул руку в тайник, а там – пусто! Ясно, что это работа воришек Ефы и Куницы. Пришлось пожаловаться Александре Георгиевне. Вещи пацанов проверили, но денег так и не нашли.

Накрыв на обед, поджидаю класс, сидя на табуретке. Раскачиваюсь при этом сильнее обычного. Когда, по моим расчетам, класс уже должен подойти к дверям столовой, выхожу в вестибюль.

Первая пара, две девочки, преодолевают ступени лестницы, ведущей в столовую. Куницын, посвистывая, идет сбоку от строя. Решает погладить всеобщую любимицу – дворняжку Найду; подходит к закутку, где спит, похожая на овечку, собака. В этот момент прыгаю прямо с веранды на Куницына, намереваясь свалить гада на землю и уже там добить. Но Куница не зря казённый хлеб ел: он легко стряхивает меня с плеч.

Потеряв преимущество первого удара, будучи килограммов на пять легче и на полголовы ниже, с рычанием бросаюсь на врага, беспорядочно молотя руками. Чаще всего взмахи кулачков лишь рассекают воздух, но несколько ударов попадают в цель – на морде Куницы вспухает царапина. Мы кружим в боевом танце друг вокруг друга, и поднятая пыль почти скрывает нас от глаз собравшихся зевак.

Как мне удалось повалить намного более сильного Куницу, я так и не понял. Помню себя, сидящим на поверженном противнике и бьющим по ненавистному лицу. Найда весело скачет вокруг дерущихся мальчишек: она решила, что мы играем, и просится в компанию.

Прихожу в себя, вися над землёй: исполин держит нас за шиворот, ожидая, пока поостынем и перестанем размахивать руками.

– Вы чьих будете, бойцы? – широкая улыбка, бас и власть в голосе: директор! – Ну, что молчите? Какой класс, спрашиваю?

– Третий «А», – Куницын размазывает пыль по лицу, отчего оно становится ещё чумазее.

– Так, понятно – Александра Георгиевна недосмотрела. Хорошо, я с ней разберусь. А вы, – ставит нас на землю, – быстро мыть руки и за стол! Приду через пять минут – проверю.

Не глядя друг на друга, поднимаемся по ступенькам. Руки вымыты, лица протёрты вафельными полотенцами. Заходим в зал.

Класс уже сидит за столами. Александры Георгиевны ещё нет. Поедая гороховый суп, рассказываю друзьям о драке. Рот набит жёлтой жижей, поэтому соседи слышат только: «Я ефо – тах, а он меня – дых!». Брызги летят во все стороны.

Воспитательница приходит в середине рассказа. – Рыжов, доедай молча, а то тарелку опрокинешь. – Харафо, Алесандра Георгефна!

– Ну, вот и отлично! – грустно улыбается. – Есть тема для беседы на «тихом часе».

Александра Георгиевна подмигивает мне. Сразу успокаиваюсь и котлету с пшеничной кашей доедаю уже молча.

Александра Георгиевна

«Опять драка. Только что Романов отчитал словно школьницу. Я, видите ли, не могу навести порядок в классе! Прекрасно понимаю мальчишек: Куницын неприятен: смотрит преданно в глаза, а за спиной фигу держит. Но с Алексеем надо поговорить – можно было сначала рассказать мне».

На «тихом часе» Александра Георгиевна, заведя меня в комнату отдыха, долго выпытывает о причине драки.

– Ладно, все понятно – иди спать, — легонько касается выступающих из-под застиранной майки лопаток.

Алексей Рыжов

– Третий «А», подъём! – Александра Георгиевна распахивает шторы. Снопы золотистого света, льющегося из вымытых окон, ложатся на кровати. Мы легко просыпаемся от голоса воспитательницы и скачущих по углам комнаты солнечных зайчиков. До окончания «тихого» часа ещё пятнадцать минут, но воспитатель будит нас заранее: чтобы мы «легче переходили ото сна к бодрствованию»

Чаще всего Александра Георгиевна вспоминает рассказы Джека Лондона или истории о Шерлоке Холмсе, или что-нибудь из фантастики.

Сегодня, затаив дыхание, слушаем историю о человеке, идущему к далёкому океану. О том, как он остаётся без оружия и еды, но продолжает путь. Как, в конце, смельчак едва ползёт, стирая до костей ноги и руки. Страдания этого человека близки и понятны мальчишкам, чья жизнь – ежедневный подвиг борьбы с изломанным телом, непослушными руками и презрением со стороны тех, кому повезло родиться здоровыми.

После полдника третьеклассники идут на самоподготовку. За два часа нужно успеть сделать уроки. Самые шустрые, после того как справятся с «домашкой», выжигают рисунки на дощечке или чеканят стержнем от авторучки олимпийского мишку на листике меди.

Два раза в неделю Калинкович, наш учитель пения, забирает меня на занятия по музыке.

Нас – четверо. Мы – школьный оркестр ионик. Белоснежная коробка с рядом стальных полосок, сбоку – короткая палочка, привязанная проводком к корпусу – вот и ионика. Зажал щепотью палочку, глаза следят за партитурой, ткнул в нужную клавишу – и звук льётся из динамиков, рождая чарующую мелодию заставки к передаче «В мире животных».

Высунув от старания кончик языка, ежесекундно сверяясь с партитурой, вонзаю стальной наконечник точно в нужный прямоугольник. Радуюсь, когда Калинкович хвалит оркестр, и огорчаюсь, когда учитель окриком: «Не так!!!» обрывает течение мелодии.

Час занятий музыкой для меня – мгновение. Устав до мушек в глазах, рассыпаю горох быстрых шагов по гулким коридорам. Бегом в класс!

Хороший, все-таки, этот Калинкович! Добрый, умный и по-немецки всё время говорит с Александрой Георгиевной. Странно звучит чужая гортанная речь из уст наших, советских, воспитателей. Многие из нас и по-русски говорят с трудом, поэтому учителя кажутся небожителями.

Солнце давно уже скрылось за вершинами каштанов. В золотистом свете фонарей чернеют силуэты корпусов. Близится время ужина. По пути в столовую решаю на минутку заскочить в корпус, проверить: в порядке ли сокровищница с календариками и фантиками? После драки я вспомнил, что утром перепрятал драгоценности в другое место.

Два пролёта вверх по скрипучим ступеням – спальня. Быстро руку под матрац. Пачка твёрдых прямоугольников с ребристой поверхностью просится в руки: посмотри нас! Любуюсь сменой картинок: вот – олимпийский мишка, перевернул – и уже переплетенье пяти колец! Вот хоккеисты из «Шайбу! Шайбу!» – смешные, носатые с черными волосами, поворот – и уже их противники – курносики с пшеничными шевелюрами. Но надо бежать, накрывать на ужин. Я должен быть первым!

Уже идя по коридору к выходу, слышу необычные звуки в пустом корпусе. На что это похоже, сказать трудно: больше всего напоминает борьбу или драку. Стараясь ступать на те доски пола, которые скрипят меньше всего, подкрадываюсь к приоткрытой двери комнаты отдыха – и оторопеваю. То, что я вижу, мне уже приходилось видеть и раньше. Год назад мы с братом, став на кухонный стол, подсматривали через окошко в ванной, как, похожий на медведя, дядя Лёня, сопя и рыча, делал это с мамой. При этом она выгибалась и мотала головой.

Но здесь! То же самое делают Александра Георгиевна и Калинкович! Они не совсем раздеты: брюки учителя музыки вместе с трусами спущены до колен. Среди черноты волос паха Калинковича краснеет громадный писюн, который то исчезает, то появляется, уже блестящий, из сокровенных глубин тела воспитательницы.

Несколько секунд заворожено смотрю на действо. Когда Александра Георгиевна, издав стон, поворачивается в направлении приоткрытой двери, бросаюсь бежать. Шаги гулко отдаются в пустом коридоре, но я уже не думаю о том, что буду раскрыт. Стыд, разочарование и обида гонят меня вперёд. Выбегаю из корпуса и мчусь к футбольному полю. Опавшая листва посвистывает под ногами. Ещё несколько минут, и я – в балке, что начинается сразу за школой.

Полутьма и прохлада встречают разгорячённого стремительным бегом ребёнка. Безлистые ветви акаций трутся одна об другую. Таинственный шелест наполняет балку. Кажется, что кто-то страшный и громадный скрывается за каждым деревом.

Подбираю сухую ветку и иду, размахивая ею, словно мечом. Воображение рисует картины страшной мести. Вот я врываюсь в корпус: Калинкович ползает передо мной на коленях и могучий меч взлетает над головой презренного учителя, готовясь отсечь её прочь. Александра Георгиевна со слезами умоляет пощадить любовника. Я великодушно прощаю обоих предателей и мы, втроём, плачем в объятиях друг друга.

В другом варианте мести представляю, как разрубаю мечом прекрасную грудь Александры Георгиевны, и она падает бездыханной рядом с уже мёртвым Калинковичем.