Конверт

– Ну, и что? – дождавшись пока я прочитаю показания Гусева, следователь смотрит на мою реакцию. – Ваш коллега оказался умнее и сейчас находится дома, с родными. На подписке. А вы – в ИВС!

– Я буду разговаривать только в присутствии адвоката!

Как обычно, меня спрашивают о «конверте», как обычно, я ничего не отвечаю, защищаясь статьёй Конституции и требуя присутствия адвоката. Часа через полтора собеседники, устав от бессмысленной игры в одни ворота, уходят несолоно хлебавши.

Конвоир ведёт назад, в камеру. По смене обстановки вокруг, понимаю, что возвращаемся мы совсем не той дорогой, какой пришли. Реле тревоги загорается в мозгу, но я успокаиваю себя: «Может, просто другой путь?». Наивный!

Вместо третьего этажа спускаемся на второй, подходим к двери первой камеры слева по коридору.

– Стоять! Лицом к стене! – коридорный проворачивает ключ, отодвигает засов. Дверь, всхлипнув, открывается. Смрад немытых тел, вонь дешёвых папирос бьёт в нос.

– Заходим! – харон стоит, держа руку возле дубинки.

– Вы не ошиблись? Я из другой камеры! – ещё надеюсь, что произошло недоразумение, что сейчас всё разрешится и меня вернут в ставшую почти родной камеру на третьем этаже.

– Заходи по-хорошему! – конвоир начинает вытягивать дубинку. Я предпочитаю войти вовнутрь без травм.

Спиной ощущаю ветерок от закрываемой двери. Лязгает засов.

Володя, «смотрящий» камеры №1

Какого хрена здесь оказался этот пассажир – я так и не въехал.

Днём выдернул опер. Как всегда, начал издалека, с их, ментовскими, закидонами:

– Как, – говорит, – сидится, Володя?

– Хреново, – отвечаю, – капитан. Хавчика нет. Покурить – чайку заварить и то голяки.

– Понял, – гундосит. – Есть возможность это дело исправить.

Я с этой падалью давно дело имею: он же задарма и поссать не даст! Что-то взамен потребует, сука ментовская! Молчу, жду. И опер молчит, зенками зыркает. Ну, поиграли в гляделку-молчанку – опер первый не выдержал.

– Закинут к тебе бобра, – говорит. – Хороший клиент: передачи получает регулярно. Будет у тебя и чай, и курево, и еда.

– Хорошо, коли так! – отвечаю.

– Но взамен надо его «раскрутить», войти в доверие. Ты это добре умеешь! В личном деле благодарности от руководства лежат.

«Срать я хотел на ваши благодарности! Если бы не загнали меня, суки, на „красную“ зону, хрен бы заставили с активом сотрудничать. А так обложили как волка: из ШИЗО не вылазил, в больничку с плевритом загремел – думал, кони двину. Тут оперок и подкатил. „Хочешь, – шепчет, – мы тебе антибиотики достанем? Еды нормальной?“. Помирать в двадцать шесть ох как не хочется! Ну, подписал. Дальше – они меня по эстафете передают. Там – обработать кого надо, тут – войти в доверие. Помню, как-то в пресс-хату засунули: надо было проконтролить, чтобы пацаны не перестарались с одним пассажиром. Ну и разговорить – ему, бедняжке, хоть кто-то должен типа помочь, сочувствие оказать. После жёсткого пресса человечек как пластилин делается – лепи из него, что хочешь, качай информацию, как воду из колодца – сама льётся. Обработал мужика нормально – расколол, рапорт написал, на суде прошёл анонимным свидетелем».

– Лады, – говорю, – начальник. Давай своего бобра!

Алексей Рыжов

То, что предстаёт моим глазам, поражает настолько, что поначалу не могу сделать и шага.

Я – в кубе со сторонами в три метра. Стены покрыты ужасающего вида напластованиями извёстки. (Позже узнаю, что это «покрытие» называют «шуба», и в ней можно прятать спички и лезвия). Вместо зарешёченного окна – стальной лист-«дуршлаг». Солнечный свет едва сочится через крохотные отверстия. Туалет и раковина покрыты многолетними наслоениями грязи и ржавчины. В камере нет даже нар. Арестованные валяются на «помосте» – метровой высоты сооружении из досок. Освещается склеп сорокаваттной лампочкой, закованной в стальной плафон. Живут в такой пешере пять человек. Спят, едят, курят, общаются, играют в нарды, даже дерутся – в девяти кубических метрах, словно черви.

Молча стою у основания помоста, обозревая камеру: куда меня забросила злая воля следователей?

– Проходи, братела, не стесняйся! – с помоста поднимается небритый тип в майке: широкие плечи покрыты вытатуированными погонами, на груди синеют купола храмов.

– Как кличут? – свинячьи глазки смотрят не то, чтобы недобро, скорее – равнодушно. Так, наверное, смотрит забойщик на корову.

– Алексей, – выхожу из ступора и начинаю обдумывать сложившуюся ситуацию.

– Вован. Здесь я старший, – руки не протягивает.

– За что приняли? – собеседник смотрит внимательно.

– По экономической.

– Бизнесмен, значит. Это хорошо! Греешься? – здоровяк заметно веселеет.

– Когда замерзну – да.

– Чепушило! Дачки получаешь?

Это слово я уже выучил.

– Жена носит.

– Вот и клёво. А то у нас голяки с чаёхой и с куревом. Пацаны, вишь – серьёзные, – двое важно кивают.

– Ты движение поддерживаешь? – глаза-лезвия вонзаются в меня.

– А что это? – стараюсь не разозлить страшного собеседника.

– Пацанам будешь выделять часть от «кабанов», если хочешь нормально себя чухать. Всё, ложись, отдохни. Твоё место – в углу.

Разуваюсь и восхожу на помост. Доски покрыты тоненькими одеяльцами из пропахшей потом и куревом шерсти. Невыносимо хочется спать. Сворачиваюсь клубочком на помосте.

– Погоди, братела, давить на массу! Покалякать надо, – Вован подвигается поближе. – У тебя, смотрю, крассы клёвые. Давай меняться! Я тебе – свои лопаря. Смотри – достойные! – показывает истоптанные туфли. – А ты на «движение» пожертвуешь свои «Найки».

– Ладно.

– Расскажи пацанам, что на воле. А то сидим здесь, как медведи в берлоге – ни телика, ни газет.

– Да я уже девять дней как оттуда, – глаза слипаются, еле ворочаю языком.

– Выборы приближаются, политики мутузят друг друга. Бывших министров отправили в СИЗО.

– Каких министров? – соседи отрываются от нард.

– МВД и железнодорожного транспорта.

– Сладкие прянички! Пощупать бы их! – один из постояльцев, замечтавшись, опускает сигарету слишком близко к одеялу. Смрад палёной шерсти заполняет камеру.