Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия

Какие же это были замечательные песни, и как восторгалась маленькая Эра, получая от них огромное удовольствие и упрашивая Нану снова и снова: "Пожалуйста, пожалуйста, станцуй ещё раз польку и спой про летающие фалды".

Также Нана развлекала её чу?дными историями о тех днях, когда она была юна и жила в Лондоне с матерью и отцом, служившим привратником у короля Англии около ста лет назад. И о своей сестре Лайзе, помолвленной с красивым молодым мясником, но передумавшей выходить замуж прямо накануне свадьбы, разбив этим сердце бедного мясника и заставив того рано поседеть; и о другой сестре Элеоноре Хантер Дженнингс, вышедшей замуж за богатого старого вдовца, который сам вскоре сделал её вдовой (всё это маленькая Эра находила чрезвычайно интересным, хотя и ужасно озадачивающим, поскольку никак не могла найти концов в части взаимоотношений "вдовец-вдова").

Затем шёл рассказ о бедной леди, родившейся с мордой свиньи вместо человеческого лица, что заставило её всю жизнь носить густую вуаль и есть из серебряного корыта, специально сконструированного, дабы соответствовать её морде, в углу её роскошной столовой. Разумеется, сама Нана никогда её не видела, но ухажёр Лайзы видел, как раз в тот момент, когда бедная леди, выйдя из своей кареты, собиралась прошествовать в его лавку, и внезапный порыв ветра недобро приподнял густую вуаль, открыв свиное рыло мяснику и всему миру.

После следовало ужасающее описание великого пожара в Лондоне и Чумы … и разные небылицы о королях и королевах Англии, из которых бедная Мэри, королева Шотландии, являлась несомненной любимицей Наны, о Младенцах в лесу, о Дике Уиттингтоне с его Кошкой и о многом, многом другом.

Вдобавок, она бралась скандировать всевозможные крики уличных торговцев Лондона, например: "Улито-лито-лито-литорины"[7 - Литорины – морские береговые улитки, употребляемые в пищу в варёном виде; популярны среди английской бедноты], – возглас, который Нана особенно любила и с нетерпением ожидала услышать, будучи маленькой. Или такой:

"Кому ягнят? Кому ягнят?

Коли был бы я богат, то был бы очень рад

Больше не кричать: 'Кому ягнят?' "

Увлекательнейшие россказни, байки и песенки, из которых четырёхлетняя девочка не могла понять и половины, но неизменно завораживающие и заставляющие забыть и о ноющей руке, и о том, что её целыми днями держат в постели.

Позже фройляйн Шелл, или Шелли, как теперь звала её Эра, спешила занять место Наны и пересказать боля?щей старые добрые немецкие истории: Сказки Андерсена, из которых та особенно выделяла "Ель" и "Снежную Королеву", и Сказки Братьев Гримм, и прочие, неизвестные никому, кроме самой Шелли, ведь они были выдуманы ею специально для маленькой Эры. И время от времени она тоже пела: или весьма впечатляющий рождественский гимн "О, Ёлочка!", или трогательную и прекрасную колыбельную о Младенце Христе "Химмель" (что на немецком означает "Небеса"), или радостную и залихватскую "Ах, мой милый Августин", под которую сразу тянуло танцевать.

Потом Дока сменял Шелли и вёл рассказ о Польше, где он родился, и о своём старинном доме, окружённом высокими соснами, раскачивающимися на ветру и поющими свою собственную неповторимую шуршаще-шелестящую песню. И часто декламировал белый стих про зайца, прыгающего в снегу под сосной и стучащего одной лапой о другую:

"Смилуйся над нами, Господь!

Какие ж холодные дни!

Сосны вон замёрзли совсем,

И лапы мои словно лёд.

Боже, как хотел бы надеть

Крестьянские валенки я.

И у тёплой печки сидеть

В уютной избушке своей.

С серенькой пушистой женой,

Прижавшейся боком ко мне".

А затем он мечтательно вспоминал о падающих звёздах, за которыми совсем мальчишкой наблюдал по ночам в окно, пока вся семья спала.

"Когда-нибудь, когда ты подрастёшь, я покажу тебе падающую звезду", – говорил он, и маленькая Эра знала, что он непременно сдержит обещание, и была взволнована до глубины своей детской души.

Следом приходила старая Минни Петровна, вернее сказать, ужасно старая, гораздо старше Наны, ведь много-много лет назад она была няней ещё у сестры Маззи. Она всегда пела высоким дрожащим голосом одну и ту же диковинную песню, звучавшую для маленькой Эры так:

"Эптаха, бэптаха, колло, ди ялось,

Космоси, филкоси, эптаха, ду", – что, разумеется, только казалось бессмыслицей, на самом деле наверняка означая нечто мудрое и прекрасное. Но Минни Петровна так никогда и не объяснила ей смысл тех загадочных слов, поэтому маленькая Эра предполагала, что, возможно, речь идёт о птице, которую зовут "Э-птаха, Б-птаха".

А потом, когда наступала темнота, и зажигались лампы, и тёмные окна занавешивались тёплыми красными шторами, и Нана садилась играть в пасьянс за большим квадратным столом, стоявшим перед диваном, входила Юлия, горничная Маззи, тихо шурша своим жёстким чёрным шёлковым платьем, с доброй улыбкой на лице и покачивающимися длинными золотыми серьгами, звеневшими всякий раз, когда она поворачивала голову.

"Юлькинсон, душенька", – восторженно встречала её маленькая Эра, обожая такие визиты.

А старая Юлия степенно отвечала: "Мой Петушок, золотой гребешок".

Это было их обычное приветствие, повторявшееся каждый вечер, после чего Юлькинсон, устраиваясь в глубоком кресле у кровати маленькой Эры, задумчиво произносила: "А теперь дай-ка вспомнить, на чём мы остановились вчера? О, да, я знаю. Мы закончили сказку о спящей Царевне, а сегодня я обещала тебе другую – про Ивана-Царевича и Жар-Птицу. Итак, слушай внимательно, я начинаю:

"Вот как всё было,

И я там была,

Мёд-пиво пила,

По губам текло

Да в рот не попало" (что являлось озадачивающей, но традиционной присказкой или концовкой любой русской сказки).

"В стародавние времена, в золотом роскошнейшем тереме, жили-были да царь с царицею, было трое сыно?в у них мо?лодцев: двое старших – Авдейка с Матвейкою, да Ивашка ещё – самый младшенький. Ох, любили сынов царь с царицею, одевали в одежды богатые, пирогами да мёдом потчевали, осыпали дарами бесценными. А в саду их большом при тереме, средь дерев и цветов прекраснейших, прорастала себе одна Яблонька, и любили её царь с царицею всего пуще на свете на белом, но, не считая друг друга, конечно же, и сынов своих, разумеется. А причиной любви той несказанной было чудо чудесное в Древе сём, что рождало не просто яблочки, а из самого чистого золота. Так гордились они своей Яблонькой, что сидели под ней с утра до ночи, ели вдоволь печатные пряники, дюже сладким вином запиваючи и любуясь друг другом и Деревом. Как-то утром, поднявшись с постеленьки и к окну подбежав со всех ноженек, чтобы глянуть скорее на Яблоньку, что в традиции было пред завтраком, они с ужасом вдруг заметили, что исчезло с той несколько яблочек. 'Ох, не может быть всё это правдою, так давай же сочтём плоды сызнова, – так вскричала царица в волнении. – Может быть, мы ошиблись, считаючи!' И брались они снова за дело то, загибая усердно все пальчики и молясь, во второй да и в третий раз. Но, увы, всякий раз выходило так, что всё меньше на Дереве яблочек. Зарыдали тогда царь с царицею, и ничто не могло успокоить их, и призвали сынов обожаемых, и просили помочь их в отчаяньи. А сыны на ту весть отвечали им: 'Наши Мать и Отец прелюбезные, мы конечно поможем Вам в горе сём. Мы найдём того вора бесчестного, что украл Ваши яблоки с Дерева, и заставим прийти к Вам с повинною и просить, бросясь ниц, о прощении' ".

И Юлькинсон далее поведала, как в первую ночь сторожил Авдей, но заснул, а потому утром они не досчитались ещё трёх яблок, и как следом такая же беда приключилась с прохрапевшим всю вторую ночь Матвеем, и как Иван в третью ночь смог удержаться ото сна, увидев с наступлением полуночи, после ослепительной вспышки света и раскатов грома, стремительное, подобно метеору, падение взмахивающей могучими крыльями и сияющей, словно солнце, Жар-Птицы со звёздного неба. И когда та, сидя на ветке Дерева совсем рядом с Иваном, сорвала золотое яблоко, он, бросившись вперёд и схватив её за чарующий хвост, прокричал: "Вот каков ты, ворюга злокозненный!"

Но прежде чем он успел сказать что-то ещё, Жар-Птица, дёрнув хвостом и расправив крылья, улетела прочь, к звёздам, оставив в его руке только одно огненное пёрышко, продолжавшее гореть, не обжигая пальцы, но освежая их как роса. Утром, разбудив отца с матерью и братьев, Иван показал им пёрышко, осветив покои терема его мягким, волшебным светом, и красочно описал произошедшее ночью. И те обрадовались, что он спас Яблоньку, и обнимали его, и кричали от счастья так, что было слышно во всём царстве (хотя при этом сердца Авдея и Матвея были полны ревности и злобы). Но позже царь опечалился, так как теперь не мог думать ни о чём, кроме желания воочию увидеть Жар-Птицу. И Иван пообещал ему, что отправится в дальний путь и отыщет её, как только сможет выспаться, с чем и ушёл в свою опочивальню.

"Время и тебе ложиться спать", – прервала их Нана на самом интересном месте. "Ну, ещё пять минуточек, пожалуйста!" – умоляла маленькая Эра, горя желанием узнать, что сталось с Иваном, и сумел ли он найти Жар-птицу. Но Нана отрезала: "Нет, даже ни минутки!" – и Юлькинсон поднялась с кресла, слегка скрипнув своими старческими негнущимися суставами, потянулась и выдохнула под нос: "О Господи, помилуй", – своё любимое изречение на все случаи жизни. "Завтра, Петушок, – прошептала она. – завтра закончим. А нынче пора спать. Спокойной ночи, Петушок, и пусть Христос, Дева Мария и все ангелы со святыми хранят тебя". И, перекрестившись и низко поклонившись иконе в углу, она медленно вышла из комнаты.

За границей

Несколько дней спустя весь дом пребывал в суматохе. Огромные старомодные сундуки были упакованы, перенесены вниз и отправлены к месту назначения; мебель накрыли чехлами; перекусывали поспешно и нерегулярно; по комнатам теснились многочисленные родственники и друзья, желая попрощаться. Причиной тому была сплочённость семьи, принявшей дружное решение, что не только маленькая Эра, но и они все должны отправиться на французское побережье, непременно взяв с собою Нану, Доку, Шелли, Профессора, Карпыча, повара Колю, одну горничную и даже старого гордон-сеттера Ральфа, ужасно избалованного пса. Было удивительно, что Джери и Попку, поразмыслив, постановили оставить дома, иначе отъезжающее семейство в широком смысле этого слова было бы в полном сборе. Это напоминало библейские времена, когда почтенные седобородые патриархи не пускались в странствия, не ведя за собою своих племён. Годы спустя Эра так и не смогла вспомнить, поехал ли вместе со всеми жених Мэри или присоединился к семье позже, но поскольку в тот год они поженились в Дрездене, то, вероятно, он тоже изначально принимал участие в путешествии.

Они отправлялись в путь в истинно русском стиле, не думая ни о тратах, ни об экономии, ведь, как много позже рассказывала Эре Маззи, вместо взятия ссуды в банке для финансирования путешествия, целая роща серебряных берёз в Троицком была вырублена и продана, а деньги от продажи целиком пошли на оплату зарубежных счетов. И даже страшно представить, каковы были расходы, учитывая многочисленность семейства.

Итак, после бурных приготовлений, которые Эра хорошо запомнила, так как лично упаковывала свой маленький чемоданчик, специально купленный для неё по этому случаю, они простились с домом на набережной Мойки, 16 и отбыли в Европу.

То выдались ошеломляющие дни для маленькой Эры, дни, полные необычайных событий, часто казавшихся ей необъяснимыми, а иногда и пугающими. Необъятные вокзалы, вмещающие множество поездов и толпы людей; оглушительные и пронзительные свистки; ослепительные облака белого пушистого пара; постоянно звенящие станционные колокола; чемоданы и ручная кладь, катящиеся мимо на грохочущих тележках; и люди, безумно спешащие во всех направлениях, возбуждённые, растрёпанные и испуганные.

И многие часы в тесном купе, жарком и душном, противно пахнущем едой, одеколоном и лавандовой водой; и длинные узкие вагонные коридоры, где в качестве особого развлечения можно было побегать взад-вперёд, заглядывая в другие купе, где сидели остальные члены семьи; и странные гостиничные номера; и огромные вестибюли; и протяжённые тёмные переходы, полные незнакомых лиц; и еда, на вкус отличающаяся от привычной детской пищи; и непонятные звуки, непохожие ни на что, слышанное ею ранее.

"Что они говорят?" – спрашивала Нану маленькая Эра, и Нана раздражённо отвечала:

"Я не знаю. Они говорят на немецком".

"Что такое немецкий?"

"Это иностранный язык".

"Но что это – иностранный язык, Нана?"