Тесинская пастораль. №6

– Как это? Закодировался снова? По новой методе?

– Просто бросил. Не пью и не манит.

Матрёныч поставил краску на стул. Снял перчатки. Долгим взглядом посмотрел Гоче в глаза. Недоуменно махнул головой. И что-то сообразив, с досадой сплюнул.

– Так ты у племянницы занять хочешь?

– Зачем? Я пенсию получил, дочке две штуки отправил. Брюки, рубашку с галстуком купил

– Ничего не понимаю… Не пьёшь?

– …Нет

– Три дня?

– …месяца.

Матрёныч снова стал натягивать перчатки. Потом, обойдя Гочу кругом, подошёл к окну и постучал:

– Где ты там? Выйди, дядя нарисовался. Говорит, галстук купил. Где, кстати, галстук-то?

– Так он концертный… Да ты что, Матрёныч, правда мне не веришь, или придуряешься? Ты глаза-то разинь. Вишь ты, как я поправился? Три месяца в рот не брал, а ты – три дня, три дня… Скажешь тоже!

Матрёныч хмыкнул. Он знал Гочу, как облупленного. Как быка опойного, опускающегося в пьяную преисподнюю на рогах. Небритого и немытого. Бутылка – мать родная, победила его виртуозный баян, свалила со сцены, скатила в канаву. Жена гочина и сама спилась. А дочка оставила батю и маманю на произвол судьбы, проиграв в неравной борьбе… – как и отец – с дьявольским искушением.

…Была семья – лопнула. Да что это – новелла, что ли? Этаких Гоч до Москвы раком не переставишь… Идиома из другой оперы, но какая разница!

– У меня, Гоча, только один-единственный случай в жизни был, когда знакомый геолог пить навсегда бросил. Мы пьём, а он газировку из горла тянет. Мы пульку под стопочку, а он – книжки читает… Двадцать пять лет радемую не пьёт! Говорит, когда он служил в войсках брандербургского герцога, насмерть проспиртовался. Жена с офицериком связалась – простил. А вот сын… родная кровь… избегать стал – душа не вынесла. Себе поклялся, что ни капли за жизнь… Ты можешь поклясться?

– Как пить дать! – срезался Гоча.

…Гоча не пил больше года. Работать пошёл – ночным сторожем на колхозных складах. Выглядеть стал значительно свежее. И поговорить к автобусной остановке иногда выходил. Но жил на территориях чужих времянок и даже бань.

Правда, в хоре заново не прижился. Что-й-то с нервами не в полном ажуре. И кружок распался. И галстук концертный кошки заиграли. Такая, видно, канитель пошла по жизни, что невмоготу пересилить. Наехала, как пить дать, нужда несусветная.

В государстве – возня мышиная, словно делёж красной свитки на Сорочинской ярмарке. В телевизоре – такой шабаш ведьм и сатаны, что глаза повылазили. Пенсия – как пособие по погребению…

Не справился Гоча с трезвачом. Выпил пива – и пошло. Точнее, поехало. Даже понесло.

Последнее, что предпринял, не дает нам права точку поставить. Уехал из деревни к брату Толику. Говорят, снова пить бросил.

А Матрёныч всё гараж свой красит. Каждый год. И что надрывается?

Не знаю, откуда и как, но это пришло мне в голову…

«… Империя больна. Она беспрестанно сметает с полок миллионы декалитров алкоголя и в жажде своей ненасытна. У неё нет воли бороться с наркотиками, и она борется лишь за очередную дозу. Её самая страшная болезнь – нищета. Нищета воинствующая! Нищета телесная и духовная… Демоническая нищета! То есть подавляющая здравый смысл и благоразумие.

Империя каждое утро встает с больной ноги на больную голову. И в паралитической тряске спешит на работу. На пути своём она гнёт в три погибели телеграфные столбы, рушит автобусные остановки с пассажирами… Похмеляется на второй бок. Ширяется на последние бабки гремучей смесью бензин-бензол-хлорметана и отдыхает под гул молитвы и трёхэтажного мата.

Работодатель гнёт её в четыре погибели: унижением, обманом, угрозой и прочим беззаконием. Он делает вид, что платит. Она делает вид, что работает. Вместе они делают вид, что развивают нормальные производственные отношения, обустраивают новую империю.

Империя больна. Её лечит больная власть, развлекает больная массмедиа, защищает больное правосудие. Все вместе они и составляют «неутешительный диагноз»: требуется лечение…

Империя излечима. Ей следует уволиться с работы, покаяться, помолиться, вспомнить заповеди и традиционное народные методики лечения: веру, соборность, священность, духовность и совесть…. И да поможет ей бог!..»

Константин Болотников. Записки односельчанина. Часть третья. Жизнь на черновую[3 - Из неизданных сочинений «ОТЧИНА». Книга вторая. ОТЕЦ]

Эту тетрадь я взял для того, чтобы в ней что-нибудь сочинять – что получится.

Первое сочинение называется:

«Кто такой я?»

Я – это личность, человек, когда-то родившийся и когда-то умерший. Однако, от и до – как-то жил. Что-то делал и что-то думал. Вот я почему-то родился не раньше, не позже, а накануне великих событий в нашей России, незадолго до Февральской революции. Значит, еще при Николае II-м. Но я, конечно, ничего не знал ни о Николае, ни о… Впрочем, ни о чём. Это естественно. Даже потом, когда стал кое-что понимать, всё равно не знал, что делается в стране и вообще в мире. Ладно…

Кто же я? Почему я появился – даже дело не во времени – а вообще? Почему я не мог появится в 18—19 веке, или ещё раньше? Почему я должен был узнать о разных выдающихся людях и обо всех событиях в мире только по книгам, по школе и из других источников? И поверить, что такие люди были, и всё так было… Мог ли я этому не верить?

Кто же я?

Имею и имя, и фамилию, как все люди. Ничем не отличаюсь от всех. А сам думаю: весь мир, все люди, всё, что происходит в мире, это моё восприятие. Если я исчезну – всё исчезнет. Поэтому я не могу исчезнуть.

Прожил 72 года. Пережил всякие лишение и болезни, а под старость поздоровел, пусть не совсем, но для такого возраста… я здоров.

Значит, я не должен исчезнуть ни в 80, ни в 90, ни в 100 лет. Потому что я не могу представить себя умершим, исчезнувшем. Умершим, лежащим в гробу – в жару, или в холод, не ощущая ни то, ни другое. И чтобы – был спущен в могилу, закопан землей… Нет, это я не могу представить себе.

Мои сестры и мать – долгожители. Хотя мать и сестра одна – умерли, я должен их пережить. Я не должен умереть. Конечно, организм естественно стареет, но он должен заново возродиться. Пусть в 21 веке, но – должен. Этот Костя может умереть по старости, износится организм. Но я должен опять появиться на свет, опять должен начать жить с детства, со школы и т. д. Жить другой жизнью, в зависимости от жизни того времени. Ладно, не будем загадывать на будущее столетие, пока хочу дожить [до времени], когда вырастут мои внуки и правнуки.

Эх ты, жизнь, жизнь… будущее…

Мемуары?.. Мемуары!

Их пишут разные «выдающиеся», то есть ученые, композиторы, артисты, писатели и т. д. Чтобы увековечить свою жизнь и деятельность. А что толку? Умрут – и не будут знать, что о них думают и говорят. Для потомства? Эх! Ладно…

Вот я задумал написать свои мемуары, описать свою жизнь в подробностях, чтобы сохранить в памяти. Хотя, по правде сказать, многое улетучилось. Когда думаю об этом, о написании – возникают разные мысли. Но, боюсь, что в момент написания не все возникнут. Может, потом что-нибудь будет возникать, и хоть задним числом – вставлять.

Когда я просил у Маши стержни, она спросила «что пишешь?» Сказал: «Мемуары». Она говорит: «Потом издашь?» Эх, Маша! Кто их будет издавать? Хотя почему бы и нет?

Пишут всякие-разные, не только выдающиеся, но и менее… то есть разные. И жизнь их не очень отличается от моей. В моей жизни тоже есть кое-что поучительное. Может, я не смогу так философски описать, как некоторые. Читаю некоторые книги, там развивают такую философию – понять невозможно. Я буду писать просто, без философии, что как было. И что думал.

Итак, всякая жизнь начинается с рождения. И я тоже однажды родился.

Это произошло 5 января 1917 года в деревне Лялино Саянского района Красноярского края. И вот удивительно: я вроде как помню свое рождение. Это трудно описать. Не помню до трех-четырех лет ничего, а это помню. Как какой-то сон, хотя у детей такого возраста снов вообще не бывает. Свое раннее детство 1922-23-24 года я помню очень смутно. Только, наверное, с 1925 года могу более подробнее вспомнить кое-что.

Помню свою деревню Лялино, где я родился. Деревня как деревня, в несколько десятков домов[4 - В «Списке населенных мест» записано: «деревня Лялина входила в состав Агинской волости Канского уезда Енисейской губернии». Год заселения – 1911. В деревне Лялино насчитывалось: 1917 г. дворов 28 (переселенцев) всего жителей 179 л.м.п. 102 л.ж.п. 77 В первой половине 20 века подвергли репрессиям уроженцев деревни. С фронтов ВОВ не вернулось? уроженцев деревни. Не вернулось из районов военных конфликтов 20—21 вв.? уроженцев деревни. В настоящее время деревни не существует. Источники: «Списки населенных мест Енисейской губернии и Урянхайского края по данным Всероссийской сельскохозяйственной и земельной переписи 1917 года» Красноярск, 1921, стр.30 п.740]. Лесок, видимо. И речка была почти рядом, где мы играли с братишкой Алешой. Старших братьев я почти не помню, вроде их и не было. Старшая сестра Парасковья, наверно, уже была замужем в другом селе. Но остальных – Екима, Евмена, Наталью – я по тому времени не помню. Из родни недалеко от нас жила моя крестная… Один раз меня водили к ней. Один раз в жизни меня водили в церковь в с. Малиновка, где меня крестили на причастие. Больше, кажется, я в никаких церквах не бывал. Родители хоть и верили в бога, но, по-моему, очень религиозными не были. Праздники справляли, в церковь, по-моему, они не ходили. В деревне у нас её не было.

Ходил я тогда в длинной рубашке, вроде платья, без штанов.

Примерно в 1926-м мы переехали в другую деревню, которая называлась Пермяково, но ее люди звали как-то иначе. Там я начал учиться в первом классе. В то время в стране председателем Совнаркома был Рыков[5 - Председатель Совета Народных Комиссаров СССР]. Это я запомнил потому, что в школе был его портрет. И что-то учительница о нём говорила. Проучился я в этом классе всего 3 месяца.