За горизонтом событий

Глава 5

Двор следственного изолятора Абу Кабир был пылен, тесен и навевал тоску. Подследственных высадили из автозака и загнали в большую клетку на улице, где сняли наконец наручники. Всего там набралось около двадцати в большинстве своём угрюмых типов.

Последними люди в оливковой форме солдат ЦАХАЛа привели двоих пленных с мешками на головах. Это было пугающе странно. «Наверное, террористы», – предположил Александр. В клетке мешки сняли, обнажив головы двух молодых арабов, почти мальчишек. Они сели прямо на землю и, в отличие от остальных, принялись болтать и веселиться. Наверняка напоказ. Это тоже было странно. Соседство с ними было неприятно, однако терпеть его долго не пришлось – их увели внутрь тюрьмы первыми.

Потом стали уводить остальных. Как это принято в Израиле, все начали толпиться и пытаться прорваться вперёд, как будто там их ожидало нечто приятное. Александр же, как всегда в таких случаях, никуда не спешил. Кроме того, всё это время в полицейском участке он опасался обыска перед водворением в камеру. Он гадал: заставят ли раздеться и предоставить для досмотра задний проход. Александр пытался заранее относиться к этому как к медицинской процедуре, но у него никак не получалось… Он понимал, что сопротивляться, конечно же, бессмысленно, если у них здесь такие правила.

Досмотр оказался формальным, в задницу ему никто, слава богу, не полез. Тюремной полосатой робы ему также не предоставили, повели по коридорам как был: в футболке, джинсах и сандалиях.

Следующим пунктом был медосмотр. Пока русскоговорящий доктор или – кто он там, фельдшер? – мерил температуру и давление, Невструев рассказал о своём вчерашнем недомогании.

– Мне это всё малоинтересно, – отвечал неприятный старикашка с затхлым запахом изо рта. – Своему семейному врачу расскажешь, когда освободишься. В сопроводиловке вот написано: угрозы здоровью нет. Сейчас у тебя давление почти как у космонавта. А вчера выпил небось, вот оно и скакануло? Так?

Александр смутился и пожал плечами.

– Так ступай и позови следующего, – махнул на него рукой старикашка.

В камере оказались туалетно-зелёные стены, двухъярусные кровати и запах как в спортивной раздевалке с нотками восточных пряностей. С десяток арабов сидели кучкой и разговаривали. Чёртов любитель водки из автозака оказался одним из них. Он зловеще посмотрел на Невструева и начал быстро-быстро лопотать по-своему.

– Шало?м ле куля?м! – поприветствовал всех вновь прибывший. – Они Александр.[19 - – Мир всем! Я Александр. (ивр.)]

– Ас-саля?му але?йкум, – ответил за всех один из арабов, развалившийся в самой вальяжной позе, по-видимому, старший. Он не представился и стал что-то выспрашивать у вновь прибывшего.

– Они лё медабе?р иври?т, – перебил его Александр. – Англи?т, бевекаша?.[20 - – Я не говорю на иврите. Английский, пожалуйста. (ивр.)]

– Лё англит, лё русит рак иврит вэ аравит,[21 - – Нет английского, нет русского, только иврит и арабский. (ивр.)] – ответил старший и встал со своего места.

Он подошёл к самой дальней кровати и похлопал по верхней её части.

– Ата? по.[22 - – Тебе сюда. (ивр.)]

Александр поблагодарил и полез наверх. Это оказалось не так-то просто – вспомогательных лесенок не обнаружилось. В отличие от КПЗ в СИЗО были подушки. Хлипенькие, серые, как будто грязные, без наволочек, но всё-таки подушки. Он проложил руки между серой тканью и головой и растянулся с комфортом. «А что, жить можно», – подумал, но не тут-то было…

Старший вернулся к своим, и они продолжили общение. Очень активное. Пожалуй, даже слишком. Ранее, когда Невструев слышал арабскую речь, она казалась ему экзотической и местами даже мелодичной. Теперь же это было сплошное, безостановочное «гыр-гыр-гыр», периодически прерываемое грубым смехом. Один замолкал, и его тут же подхватывал другой. Они даже умудрялись говорить одновременно вдвоём, а то и втроём. Причём происходило это исключительно на повышенных тонах, как будто участники полемики спорили, или ругались, или находились друг от друга очень далеко, а не на соседних койках. Александр попытался абстрагироваться, подумать о будущей книге, но это оказалось невозможно. Как если бы он находился в палате для буйнопомешанных.

Скоро это превратилось в пытку. Александру захотелось закричать, потребовать заткнуться. Вместо этого он спустился с полки и пошёл в туалет. За стеклянной стеной, завешанной простынями и полотенцами так, чтобы посетителя заведения не было видно, располагался самый обыкновенный унитаз, а не какое-нибудь очко и самый обычный душ. Это немного порадовало.

Когда Невструев вышел из санузла, его караулил старший. Очень возмущённо, на смеси английского, иврита, арабского языков и даже одного русского слова «биля?ть» он принялся объяснять, что в туалет ходить нельзя, когда в камере кто-то ест.

– Ми охе?ль? Они лё роэ?,[23 - – Кто ест? Я не вижу. (ивр.)] – удивился Александр.

Араб указал на травмированного. У того в здоровой руке был очищенный мандарин.

– А… Слиха?,[24 - – А. Извини. (ивр.)] – извинился Александр.

Старший укоризненно покачал головой, зыркнул гневно и отошёл.

Невструев вернулся на свою полку, и пытка арабским продолжилась.

Они говорили и говорили, не оставляя тишине ни одной миллисекунды. Приходилось только удивляться скорости мышления этих людей, которым совсем не нужно было время на обдумывание очередной фразы. Мука усугублялась тем, что Александр не мог определить время, сколько он уже находится в этом кошмаре – полчаса, час или два.

Принесли обед. Он был ужасен: хлипкое пюре на воде и кусок рыбы в омерзительнейших специях. Арабы поглощали эту снедь с аппетитом и при этом умудрялись продолжать свою бесконечную дискуссию.

«Да не может же такого быть, чтоб над русским человеком так издевались… Ещё немного, и я их понимать начну, – отчаялся Александр. – Да и потом, шайтан их знает, арабов этих, зарежут ещё ночью во имя Аллаха за то, что мочился, когда они трапезничали. Или вообще опустят… «Водька» этот ещё наверняка на меня нажаловался. Прибил, дескать, калеку за песенку».

Он подошёл к двери в виде решётки и стал звать надзирателя. Тут арабы наконец замолчали. Александр затылком ощущал, как они наблюдают за ним. К счастью, вертухай не заставил себя долго ждать. Он ещё и говорил по-английски.

Невструев произнёс прочувствованную речь, в которой посетовал на условия содержания арестантов в чужеродной культурной среде, и поинтересовался, не найдётся ли в этой тюрьме камеры с более близкими ему людьми по духу и воспитанию.

– You want to Russians? Why didn’t you say it earlier?[25 - – Ты хочешь к русским? Почему не сказал раньше?] – усмехнулся вертухай, отпёр камеру и повёл заключённого вон из арабского плена.

«Это они так пошутили, что ли?» – подумал Александр.

Глава 6

Смотрящий «русской» камеры бухарский еврей Гриша принял его радушно. Со снисходительной улыбкой выслушал невструевскую историю.

– Ты здесь по недоразумению, брат, – резюмировал он с лёгким азиатским акцентом. – Если твоя жена на суде покажет, что сама порезалась, тебя сразу отпустят. Ну а если нет, на полгода присядешь минимум.

– Тебе ещё повезло, – заметил один из сокамерников с живым лицом и модной причёской. – Может быть, полицейские и жену твою, и тебя спасли. Я вот, например, от синьки совсем дурной делаюсь. Могу и зашибить кого ненароком. Потому и не пью. Почти.

На что бухарский без особой злобы поинтересовался:

– Да ты, Артист, никак за мусоро?в впрягаешься?

Невструев на всякий случай заступился:

– Гриша, а ведь он прав, в натуре. Всякое могло быть.

Откуда только словечко это в лексиконе доктора взялось – «в натуре», да и вся эта интонация приблатнённая? Видимо, недаром фильмы смотрел да книги про места заключения разнообразные читал, въелись они в подкорку и лезли теперь в его активный словарь.

Смотрящий спорить не стал.

– Я тебе одно скажу: если бы ты был местный, они бы тебя не тронули и извинились бы ещё за причинённое беспокойство.

– Да конечно, – усмехнулся Артист. – Мало местных, что ли, за домашнее насилие сидят?

– Не мало, но должно бы гораздо больше, – урезонил его смотрящий.

Сам Гриша совершил проступок посерьёзней, чем домашнее насилие. В поисках денег на дозу тяжёлых наркотиков заприметил сувенирный магазинчик, в который продавец, когда выходил по нужде, не запирал дверь, а отсутствовал минимум минуты три. Гриша проник внутрь, дёрнул нормально денег из кассы, а когда выходил, навстречу ему попалась бабка, у которой на шее висела здоровая золотая цепь. Будучи на кураже, он цепь ту тоже дёрнул и убежал. Скачок вышел фартовый, но Гриша не учёл, что магазинная камера оказалась-таки не муляжом. Приняли его тем же вечером. Тёпленького и поправленного забрали прямо из дома.

Теперь Гриша ждал суда, надеялся получить года три. Ему почему-то было разрешено иметь телефон, и он звонил своей девушке и просил дождаться.

За время, проведённое в СИЗО, Гриша «перегнулся», хотя мог, по его словам, и за решёткой раздобыть кайф. В общем встал на путь исправления.

Смотрящий был щедр. Когда приносили тюремную еду, доставал из своей тумбочки какие-нибудь консервы и делил на всех. Предлагал Невструеву свой телефон, чтобы позвонить жене, но тот отказался.

«Артист», как его прозвал Гриша (Невструеву смотрящий, кстати, также не особенно креативно, чисто по профессиональной принадлежности, дал кличку «Доктор»), он же Аркадий, обладал удивительной историей попадания за решётку. Он ограбил банк. Такая разновидность криминального заработка сама по себе вызывает уважение, но в его случае особое уважение заслуживал способ, который Аркадий придумал для грабежа. Профессиональный актёр, окончивший в России престижный театральный вуз, в Израиле не нашёл себе работы: русскоязычных вакансий для лицедеев в этой стране не так много и все они оказались заняты, а на иврите он говорил недостаточно хорошо, чтобы представлять на подмостках наравне с аборигенами. На завод он идти не хотел, так как обладал, как он сам это полагал (и не без основания), редким актёрским даром. Когда закончилась его корзина абсорбции, а также накопления, привезённые с собой, Аркадий на последние деньги накупил пластического грима и спецэффектов и сделал себе маску вампира.