Семибоярские

Серое лицо Валерьяна побледнело, ненавистью на минуту блеснули холодные глаза, и белые, ровные крепкие зубы мелькнули из-под тонких усов.

– Ну, будет, – вновь повторил он уже сердито. – Ведь тебе семнадцать лет Гурочка, а ты все еще точно маленький. Ты все еще не учишься? – спросил он брата, опять прикасаясь ладонью к его темени.

– Нет, – ответил Гурочка, еще встряхивая плечами, но заметно успокаиваясь. – Нет, где же учиться? памяти у меня совсем нет, и по арифметике я сейчас же путаюсь. Не понимаю, что надо вычесть и что сложить…

– Ремеслу тебя надо учить, – сказал Валерьян.

Гурочка уже совсем успокоился.

– Это дворянину-то ремеслу учиться? – спросил он, повернув лицо к брату.

Брат вздохнул и замолчал, будто напряженно размышляя о чем-то.

Оранжевое пламя огарка медленно колебалось. За окном сухо шуршала солома, гудел ветер и пронзительно взвизгивала дверца чердака точно истерично выкликала одно и то же, непонятное, но полное ненависти слово.

Валерьян глухо произнес:

И все, что пред собой он видел,
Он презирал, иль ненавидел…

– А что же я о твоем спанье-то не позабочусь, – вдруг спохватился Гурочка. Он проворно бросился с кровати, изогнувшись почти подлез под нее, выдвинул какой-то ящик, и, выволакивая оттуда розовую подушку и широкий из грубого драпа чапан, бормотал:

– Это тебе под голову. А этим ты укроешься. А спать ты будешь здесь же вот на этом диванчике. Хорошо? Господи! – Он вдруг всплеснул руками, – а мне-то и невдомек! ты, может быть, на сон грядущий чего перекусить хочешь? Валеря, Валерюшка, Валерьяшинька! Может быть перекусишь чего?

Валерьян так же глухо ответил:

– Я два дня ничего не ел…

– Ну? точно испугался Гурочка и выронил из своих рук подушку.

Его губы обвисли, кожа у глаз сморщилась и четырехугольный живот как бы запрыгал, предвещая истерику.

– Ну, будет тебе, – сердито цыкнул на него Валерьян.

Из кабинета донесся хриплый громкий кашель Семибоярского.

– Что там такое? – спросил его голос хмуро.

– Отец проснулся, – прошептал Гурочка.

Лицо Валерьяна точно окаменело.

– Ты предупредил бы отца о моем приходе, – выговорил он сухо.

Гурочка заспешил, порывисто дергаясь, натянул брюки, обул валенки и, захватив огарок, пошел в кабинет отца, откуда выбивал свет. А Валерьян вытянул ноги, сжал губы и задумался. До его слуха долетел скрипучий шепот двух голосов. Потом к этим двум голосам присоединился третий – Аннушкин. Затем в столовой зазвякали посудой, хлопнули где-то дверью, уронили что-то стеклянное. Наконец вошел Гурочка и сказал:

– Отец ждет тебя в столовой. Сейчас разогреют свиные котлеты. Отец рад, что тебя простили.

Валерьян сидел, не переменяя позы.

Гурочка потрогал брата за рукав.

– Ты слышишь?

– Ну, идем, – наконец выговорил Валерьян, равнодушно поднялся на ноги и двинулся в столовую.

Гурочка последовал за ним.

– Как встретятся, так сейчас же и погрызутся до крови, – подумал он, – опять Валеря уйдет.

Ему стало и весело и страшно. Ссоры отца и брата казались ему забавными. Забавно они швыряли друг в друга тарелками во время этих ссор. Забавно кричали друг на друга осиплыми полными ненависти голосами.

Но отец встретил Валерьяна почти радушно.

– Если ты прощен, и если ты искренне раскаялся во всем своем прошлом – сказал он ему, – я рад тебе, подойди и поцелуемся…

– Вот как! – удивленно подумал Гурочка и беззвучно хихикнул. – На долго ли?

И он не ошибся: ссора произошла через два дня.

III

Вот как произошел этот новый разрыв.

Валерьян сидел в Гурочкиной комнате и читал ему вслух басни Крылова. А Гурочка, заслонив рукою глаза со стороны брата, глядел в окошко на двор, где Дунька и стряпуха ловили курицу, ловко с громким кудахтаньем увертывавшуюся от их рук. Курица, очевидно чувствовала, что ее ждет. У крыльца кухни стоял, кокетливо избоченясь, в кучерской голу-бой рубахе с широкими рукавами, с жирно напомаженной головою Карпуха, кучер он же и объезчик, любимец Семибоярского. Жирный подбородок Карпухи был начисто до лоска выбрит, белесоватые тонкие усы закручены колечком, в узких заплывших глазках светилось самодовольство. А в его руке блестел длинный и широкий кухонный нож. Курица видела игру солнца на этом ноже, и, вытянув шею, тараща круглые желтые глаза, с криком носилась вдоль стен погреба.

Карпухе очевидно надоело ждать и, брезгливо двигая губами, из высокомерия цедя слова сквозь зубы, он сказал стряпухе:

– Покеда вы одную куру ловите, другой в орлянку рубля три наиграет!

Гурочка глядел на всю эту картину и думал о курице, о Карпухе и о Дуньке:

– Окаянная! Вот окаянная!

– А ты меня, кажется, совсем не слушаешь? – спросил его Валерьян.

– Нет слушаю, – задергался Гурочка. – Хочешь, даже могу рассказать?

– Расскажи.

– Эта, вот эта, как она называется ворона, – стонущим голосом начал было Гурочка, но в эту минуту в их комнату вошел отец.

– Гурка, – спросил он Гурочку, – у тебя есть готовый заряды с бекасинником? – Лицо Семибоярского было оживленно и возбужденно. Глаза его игриво светились.

– Есть. А что? – спросил Гурочка. Спеша, отец заговорил:

– Заряди скорее ружье бекасинником и беги на гумно. Сережка Шатаев сейчас мимо нашего гумна проедет, его тройка уж в овраг спускается. Понимаешь? Живо!