Рунет. Новое созвездие в галактике интернет

Структура и объем работы

Работа состоит из введения, четырех глав, заключения и приложений. Главы структурированы, исходя из эмпирических данных, полученных в ходе проведенных исследований. Для всей работы была выделена одна центральная категория, вокруг которой и выстраивалась вся аналитическая работа. Эта центральная категория – национальный интернет, или точнее, национальное интернет-пространство. Для разработки и поддержания этой центральной категории на основе проведенных интервью были определены три субкатегории: Идентичность, Пространство, Влияние. Эти три субкатегории очень тесно взаимосвязаны и взаимодействуют между собой, как бы предлагая ответы на некоторые вопросы.

Влияние – как/почему? Культура как поле (поле в понимании П. Бурдье) борьбы за влияние, за власть (М. Фуко).

Идентификация – кто? Какие социальные роли тут существуют и могут быть предложены?

Пространство – где? Виртуальное пространство – это все хорошо, но что делать, когда мы пытаемся разграничить офлайн и онлайн? Отдельно рассматривается вопрос о возможности визуализации интернет-пространства.

В результате для каждой из этих субкатегорий отведена отдельная глава. Проблема идентичности интересует нас в контексте культурной идентичности. Каким образом социально-культурные практики, повседневные ритуалы определяют или влияют на определение нашей идентичности.

Исследовательский вопрос: с помощью каких механизмов и практик неолиберализм посредством культурного империализма, сконструированного в виде «пространства потоков» (space of flow) способствует размыванию культурной идентичности в национальном интернет-пространстве?

Почему книга по-русски?

Во-первых, книга написана для широкой русскоязычной аудитории стран бывшего Советского Союза. Во-вторых, для всех бывших и настоящих «советологов», изучающих наследие СССР, которые, как правило, говорят по-русски, для того, чтобы попытаться изложить доступные аргументы в пользу того, что СССР больше нет, а Рунет – это неолиберальная сетевая империя XXI века, которая на наших глазах становится воплощением «русского мира».

Как читать эту книгу?

Эта книга не является попыткой написать «как есть на самом деле», скорее это попытка представить одну из версий того, почему так происходит, почему интернет в наших странах развивается именно так, как мы видим, и что может измениться в ближайшее время. Следует оговориться и уточнить, какие аспекты экономической деятельности в интернете остались без внимания в данном исследовании. Так, ни в каком виде не рассматриваются вопросы, связанные с SEO-бизнесом (SEO – Search Engenires Optimasation. Умышенные манипуляции над содержанием веб-страниц и не только с целью оказать влияние на деятельность поискового сервиса).

Деньги пришли в интернет, когда появилась возможность влиять на выдачу результатов по запросам в поисковых машинах. Собственно, можно сказать, с этого времени началась бесконечная борьба между владельцами поисковых сервисов и оптимизаторами, занимающимися продвижением сайтов. Первые пытаются минимизировать возможность влияния на результаты работы поисковых роботов, вторые – наоборот, делают все возможное для того, чтобы получить возможность влиять на результаты работы поисковой машины. Это перспективная для изучения и достаточно интересная тема, но в рамках данного исследования она не рассматривалась. Собственно, этой теме посвящено огромное количество личных блогов, написаны книги и пособия. Если вы в поисках книги «Как поднять сайт в Яндексе по редкому ключевику?», или «Чем линкопомойка отличается от белого каталога?», или «Как продать морду без сквозняка?», то эта книга не для вас. Если вам нужен сборник советов «Как раскрутить сайт и заработать миллион за три дня?», то эта книга вас разочарует, потому что она не об этом. Закройте ее и со спокойной совестью отправляйтесь в путешествие по своему списку закладок.

Также за рамками изучения оказались вопросы, связанные с платежными системами и способами взаиморасчетов в интернете (Webmoney, PayPal и прочие). Равно как трудности и особенности, связанные с налогообложением заработанных в интернете средств.

Без заслуженного внимания останется и глобальный бум «доткомов» (.com) и их трагический обвал, который, несмотря на свою глобальность, не затронул страны изучаемого региона.

Теперь по содержанию книги.

В первой главе обосновывается правомерность изучения локального влияния таких глобальных технологий, как интернет, и социально-культурных последствий освоения данных технологий. В качестве примера рассматривается белорусский материал.

Во второй главе изучается феномен влияния в контексте борьбы за власть или право определять видение реальности. Специфика экономического влияния рассматривается отдельно от влияния на трансформацию культурных форм.

В третьей главе конструируется одна из возможных версий понимания процесса идентификации. Каким образом практики обретения идентичности в странах бывшего Советского Союза учитывают или зависят от советского прошлого. Как и почему понятие «советскость» пережило, собственно, сам Советский Союз.

В четвертой главе сравниваются подходы к изучению физического и виртуального пространств. Оценивается перспективность использования географических методов для изучения виртуальных пространств и разграничения офлайн и онлайн пространств?

В заключении представлены обобщения и выводы по итогам всего исследования.

Книга будет полезна и всем тем, кто интересуется изучением социально-культурных последствий развития технологий коммуникации и того, как интернет изменяет наши повседневные культурные практики.

Глава 1. Локальные и глобальные истории интернета

1.1. Локальность глобального

Интернет не первая глобальная технология, которая проходит через своего рода сито локальных особенностей, способствуя созданию новой локальной версии. История интернета может быть написана двумя путями: «Во-первых, как история коммуникативной сети, во-вторых, как история высокоэффективной технологии, которая привела нас к интернету в том виде, в котором мы знаем его сегодня»[16 - Jerry Everard, Virtual states: the Internet and the boundaries of the nation state, Technology and the global political economy (London; New York: Routledge, 2000), 22.]. Впрочем, не совсем корректно утверждать, что роль информации и коммуникации крайне важна именно в современном обществе, а ранее это было неважно. «Доступ к информации всегда был одним из условий социальной власти, а экономика даже в самых примитивных обществах в значительной степени зависела от информационных потоков. […] Все общества являются информационными, но все они информационны по-своему»[17 - Alistair S. Duff, Information society studies, Routledge research in information technology and society (London; New York: Routledge, 2000), 172.]. Если говорить не об информации вообще, а учитывать необходимость наличия таких технологических оснований для распространения информации как, например, электричество, то этот бесконечный период существования информационного обмена будет помещен в иные рамки: «Историки часто прослеживают, что начало информационного века связано не с интернетом, компьютером, или даже телефоном, но с телеграфом. Именно с телеграфа скорость передачи информации существенно отделилась от скорости человеческого путешествия. Тогда люди путешествовали со скоростью поезда»[18 - John Seely Brown, The social life of information (Boston: Harvard Business School Press, 2000), 17.]. Люди, которые занимались и занимаются разработкой новых технологий, могут преследовать различные цели и руководствоваться различными мотивами в своей деятельности. «Целью информационных революционеров является создание новых систем – технологических, социальных, политических и экономических, которые адаптируются к людям, а не наоборот»[19 - Adam Brate, Technomanifestos: visions from the information revolutionaries (New York: Texere, 2002), 4.]. Адаптация к потребностям людей включает и локализацию с учетом социально-культурных практик использования подобных технологий.

В ХХ веке через подобную локализацию прошли технологии радио и телевещания. Для понимания особенностей культурного освоения технологии Раймонд Уильямс предложил понятие «культурная форма»[20 - Raymond Williams, Television: technology and cultural form, 3d изд., Routledge classics (London; New York: Routledge, 2003).]. На продуктивное использование концепции культурной формы применительно к интернету впервые обратила внимание Мария Бакарджиева: «„Культурная форма“ относится не только к новым жанрам телевизионного контента, но и к новым формам просмотра телевидения. Эти два взаимосвязанных аспекта понятия „культурная форма“ характеризуют отношения производства и потребления. […] Таким образом, формулировка Р. Уильямса делает активности пользователей видимыми на уровне культурной формы»[21 - Maria Bakardjieva, Internet society: the Internet in everyday life (London: SAGE, 2005), 19—20.]. Такое понимание культурной формы может быть востребовано и при изучении последствий влияния интернета на общество. В данном случае культурная форма будет в включать в себя все аспекты взаимодействия с новой технологией создания, распространения и получения информации. «Проблематичность информации в наше время состоит в том, что она одновременно включает в себя эстетические, этические и политические ценности. Эти значения являются аспектами взаимоотношений аффекта и знания о социальном пространстве, отношений, которые генерирует исторические формы и временные события»[22 - Ronald E. Day, The modern invention of information: discourse, history, and power (Carbondale: Southern Illinois University Press, 2001), 114.].

Приведем несколько примеров локальных особенностей освоения интернета или создания собственной культурной формы для конструирования новой идентичности. Так, согласно исследованию М. Кастельса и П. Химанен, для финнов «информационное общество – это новая идентичность, которая спроектирована, чтобы заменить прежний образ Финляндии как лесной экономики или спутника Советского Союза. Информационные технологии для Финляндии – это способ показать себе и всему миру, что это больше не бедная или зависимая страна. Конечно, это способ реакции на „колониальную“ историю под влиянием Швеции или СССР»[23 - Manuel Castells, The information society and the welfare state: the Finnish model, Sitra, no. 250 (Oxford: Oxford University Press, 2002), 135.]. На первый взгляд, параллели между ситуацией с конструированием идентичности в Финляндии и в Беларуси не очевидны. «Финская идентичность разработана на основе опыта долгой истории выживания: биолого-экономического выживания, политико-культурного выживания и даже выживания против внутренних демонов идеологически мотивированного насилия в первые два десятилетия независимости Финляндии. Финское национальное государство получает свою легитимность, в конечном счете, обеспечив выживание, или, выражаясь по-другому, гарантируя жизнь в условиях „пост-выживания“ посредством информационного общества и государства всеобщего благосостояния»[24 - Там же, 139.].

Свой особый путь в понимании социально-экономического развития и освоения для этого интернет-технологий есть у и Китая. Надо сказать, что учитывая численность населения и количество пользователей интернета в Китае не удивительно, что китайская культурная форма использования интернета претендует на статус самостоятельного объекта для изучения в рамках интернет-исследований, например, «China Internet Studies»[25 - Jack Linchuan Qiu и Hargittai Eszter, «China Internet Studies: A Review of the Field», в Academy and the Internet (Peter Lang, 2004), 275—307.], «Китайское киберпространство и гражданское общество»[26 - Zixue Tai, The Internet in China: cyberspace and civil society, Routledge studies in new media and cyberculture (New York: Routledge, 2006).], подробный отчет об инфраструктуре для мобильного интернета в Китае[27 - Alex Lightman, Brave new unwired world: the digital big bang and the infinite Internet (New York: J. Wiley & Sons, 2002), 268—98.] или изучение феномена «силиконизации» – стремления создать свою локальную «кремниевую долину», создавая особые условия для IT-предпринимательства[28 - Ngai-Ling Sum Informational Capitalism and the Remaking of «Greater China»: Strategies of Siliconization //Fondation nationale des sciences politiques, Cyber China: reshaping national identities in the age of information, 1st ed, The CERI series in international relations and political economy (New York: Palgrave Macmillan, 2004), 231.].

В случае с США история взаимовлияния технологий и культуры «началась намного раньше, чем 50-е годы ХХ века […], но и сегодня можно увидеть разницу точек зрения в обсуждении культуры, которые окрасили наше видение web в абсолютно разные цвета»[29 - Aaron Barlow, Blogging America: the new public sphere, New directions in media (Westport, Conn: Praeger, 2008), 123.]. И эти локальные отличия в понимании технологии учитывают национальный контекст, который включает «национальную коллективную память, способствует формированию культурной самобытности, начиная с формального образования национальное государство способствует усилению чувства истории, идентичности и социальных пристрастий в национальных терминах»[30 - Chrisanthi Avgerou, Information systems and global diversity (Oxford, New York: Oxford University Press, 2002), 115.].

С некоторыми оговорками можно сказать, что слепая вера в потенциал новых технологий приводит к появлению своего рода культа интернета. «Культ интернета основан на ряде убеждений, часто сильно упрощенных, так как все они приводят к одному фактору. Отправной точкой и центром, из которого эти убеждения излучают это видение мира, в котором единственной реальностью, единственной правдой является информация»[31 - Philippe Breton, The culture of the Internet and the Internet as cult: social fears and religious fantasies (Duluth, MN: Litwin Books, 2011), 57.]. При этом не всегда проясняется, что имеется в виду, какая именно информация.

Эта книга – своего рода попытка уклониться от подобного влияния культа интернета. «Реальное развитие интернета может быть проанализировано как плод борьбы противоречий между двумя моделями: стратегия интернет-для-всего, которая является матрицей этой новой религиозности, и более прагматичный подход всех тех, кто видит интернет как ценный инструмент, но лишь инструмент»[32 - Там же, 128.]. Об ошибочности универсального понимания интернет-технологий, в частности, того, что для любой задачи или проблемы есть какое-то решение в виде соответствующего приложения, подробно написано в книге Евгения Морозова «To save everything»[33 - Evgeny Morozov, To save everything, click here: the folly of technological solutionism, First edition (New York: PublicAffairs, 2013).]. В данном тексте далее будем понимать интернет как инструмент. В нашем случае это инструмент для конструирования культурной идентичности.

Сегодняшние подходы к пониманию культуры существенно отличается от тех, что были предложены в советский период белорусской истории, когда возникала уникальная ситуация, в которой благодаря однообразию советских массмедиа, обслуживающих интересы партийной элиты, медиа исключались из составляющий культуры и классифицировались как средство борьбы за умы. Поэтому массмедиа оказались на периферии гуманитарного знания в полном распоряжении интеллектуалов, связанных с подготовкой журналистов. О возможности анализа массмедиа, как важной составляющий части современной культуры речь не шла. Впрочем, подобное высокомерное отношение к медиа было свойственно не только для СССР. Западноевропейская традиция также предлагала весьма скептическое понимание значения массмедиа в обществе в середине ХХ века. Интеллектуалы, которые пытались анализировать функционирование массмедиа не как сторонние наблюдатели, а как активные участники процесса, рисковали оказаться зачисленными коллегами в разряд журналистов, а не исследователей. Длительное время и интеллектуалы вынуждены были выбирать между работой академической или журналисткой карьерой (см. подробнее П. Бурдье[34 - Пьер Бурдье, О телевидении и журналистике (Москва: Фонд научных исследований «Прагматика культуры», Институт экспериментальной социологии, 2002), 17—88, http://bourdieu.name/content/burde-o-televidenii-i-zhurnalistike.]).

Тут нельзя не сделать оговорку, что, говоря об идеологии, «мы должны иметь в виду, что с „идеологией“ у нас есть две основные традиции, которые в значительной степени не взаимодействуют между собой: описательная и критическая»[35 - Peter Dahlgren, The political web: online civic cultures and participation (Houndmills, Basingstoke, Hampshire; New York: Palgrave Macmillan, 2013), 170.]. Идеология мобилизует индивидов, превращая ряд из них в субъектов посредством интерпелляции. Интерпелляция свершилась, если окликаемый признал себя тем, за кого его принимают – идентификация произошла. Существование идеологии и интерпелляция субъектов, по мнению Луи Альтюссера, суть одно и то же явление. Функцию проведения принципов господствующей идеологии выполняют так называемые «Государственные Идеологические Аппараты», к которым Л. Альтюссер относил религиозные, образовательные, правовые, политические, профсоюзные институты, а также массмедиа, культурные учреждения и сфера знания. Как отмечает Славой Жижек: «Различие между когнитивизмом и cultural studies – это не просто различие между двумя доктринами или двумя теоретическими подходами; в конечном счете, это гораздо более радикальное различие между двумя совершенно различными условиями или, скорее, практиками знания, включая оба различных институциональных аппарата знания. И это измерение „теоретических государственных аппаратов“, используя формулировку Альтюссера, критично»[36 - Slavoj Zizek, «Cultural Studies versus the „Third Culture“», The South Atlantic Quarterly 101, вып. 1 Winter (2002 г.): 31.]. Идеология, согласно двум тезисам Л. Альтюссера «репрезентирует воображаемое отношение индивидов к реальным условиям своего существования»[37 - Althusser L. Ideology and ideological state apparatuses //Mapping ideology (Verso, 2012), 123.], а также «обладает материальным воплощением»[38 - Althusser L. Ideology and ideological state apparatuses // там же, 125.].

Использование технологий массовой коммуникации и перспективы ее развития рассматриваются и Ричардом Хоггартом[39 - Hoggart R. The Future of Broadcasting //Richard Hoggart, An English temper: essays on education, culture, and communications (London: Chatto & Windus, 1982), 161—73.]. Одна из проблем, которая еще даст о себе знать, скрыта в том, что аудиторией востребованы возможности индивидуального отбора и потребления информации, что противоречит интересам и возможностям национального и интернационального вещания. Добавим, что эта возможность индивидуального потребления информации наиболее полно реализована в интернете. Иными словами, эта проблема обострилась с появлением интернета.

Р. Уильямс предлагает три возможных варианта понимания коммуникации как производства[40 - Means of Communication as means of production //Raymond Williams, Problems in materialism and culture: selected essays (London: Verso, 1980), 50—53.]: 1) значение коммуникации редуцировано к медиуму, приспособлению, обеспечивающему процесс коммуникации; 2) утверждает некоторое значение коммуникации в смысле производства, по-прежнему оставаясь в рамках различий между природой и технологией; 3) отделение коммуникации от производства и наделение коммуникации возможностью порождать новые социальные миры, новую социальную реальность. Собственно феномен коммуникации подвергается тщательному анализу[41 - Raymond Williams, Communications, 3rd ed, Pelican books (Harmondsworth; New York: Penguin, 1976).].

Рассмотрение изучения медиа было бы неполным без двух программных статей Стюарта Холла «Cultural Studies – Two Paradigms» и «Сultural studies and its theoretical legaсies». С. Холл определил две доминирующие методологии в подходе cultural studies: структурализм и культурализм. Искусство уже не единственная форма культуры, а не более чем одна из возможных социальных практик. Культура понимается не как деятельность, а как способ жизни, более того, это не сам способ жизни, но то, что его пропитывает как коммуникативное ядро всей социальной практики, когда нет различия между высокой и низкой, духовной и материальной, абсолютно вся человеческая практика становится культурой.

Теория культуры изучает взаимоотношения между элементами образа жизни в целом. «Культура не есть практика или простое дескриптивное суммирование морали и народных нравов общества, как это представляется некоторым антропологам. Она прочитывается во всех социальных практиках и есть сумма отношений между ними»[42 - Hall S. Cultural studies: Two Paradigms What is cultural studies?: a reader (London; New York: New York, NY: Arnold; Distributed exclusively in the USA by St. Martin’s Press, 1996), 34.]. Общее между структурализмом и культурализмом – культура понимается как означающая практика, лишенная жесткого детерминизма.

При этом cultural studies понимаются как «дискурсивная формация»[43 - Hall S. Cultural Studies and its Theoretical Legacies // Stuart Hall: critical dialogues in cultural studies, Comedia (London; New York: Routledge, 1996), 262.], лишенная раз и навсегда определенного объекта и субъекта исследования. Занявшись изучением того, что на протяжении последних трехсот лет не считалось культурой, а понималось как не-культура, cultural studies изменили и представление об объекте и методологии исследования современного состояния культуры. Продукция и содержание массовой культуры, массмедиа, культуры меньшинств и маргинальных групп – изучение и понимание организации и функционирования этих элементов дополняют и изменяют академический дискурс.

В результате возник связный дискурс о массмедиа и доминирующей идеологии, но при этом полностью лишенный левой идеи и критического потенциала по отношению к власти. Вопрос власти игнорируется исследователями, что приводит к появлению своего рода «теоретического бриколлажа»[44 - O’Connor A. The Problem of American cultural studies // What is cultural studies?, 189.]. Это направление поддерживается исследователями, которые «редко как-либо связаны с существующими политическими и культурными движениями и которые удивляются тому, что это возможно»[45 - O’Connor A. The Problem of American cultural studies //там же, 190.]. Увлечение изучением конструирования репрезентации приводит к полному игнорированию реального источника репрезентации, подрывая основополагающий принцип исследований репрезентаций, утрачивается возможность прорыва к реальности.

Потенциал cultural studies, состоящий в том, что «исследования культуры в академической среде – единственная сила, которая обладает потенциалом вносить в нее изменения»[46 - Pfister J. The Americanization of Cultural Studies //там же, 296.], полностью нейтрализуется посредством институционализации в академической среде. Четкое местоположение cultural studies в гуманитарном дискурсе объясняется весьма просто, ведь «если cultural studies не является учением, то для него и нет места в академической сфере»[47 - N. Denzin, «From American Sociology to Cultural Studies», European Journal of Cultural Studies 2, вып. 1 (1999 г.): 131.], хотя при этом признается дискурсивный характер cultural studies. При этом сultural studies настроены неизбежно критически по отношению к политике дисциплинарного знания, что указывает на невозможность «институционализации в пределах традиционных академических дисциплин»[48 - Nelson C. Always already cultural studies: academic conferences and a manifesto // What is cultural studies?, 283.].

С некоторыми оговорками можно утверждать, что cultural studies и media studies сыграли важную роль в формировании открытой исследовательской парадигмы internet studies.

Первоначально изучение интернета базировалось на понимании технических и техологических особенностей коммуникации. Собственно, еще до появления наиболее популярного протокола коммуникации www – world wide web, который теперь и ассоциируется с интернетом вообще, имели место попытки изучения особенностей взаимодействия и организации человеческой деятельности. Это привело к появлению такого направления в науках о коммуникации, как CMС – Computer Mediated Communication. О появлении СМС можно говорить «после изобретения первого компьютера после Второй мировой войны, или, по крайней мере более уверенно, после того, как в 60-ые годы ХХ века были разработаны прототипы современной электронной почты»[49 - Crispin Thurlow, Computer mediated communication: social interaction and the Internet (Thousand Oaks, CA: Sage Publications, 2004), 14.]. СМС можно определить как «процесс человеческой коммуникации, опосредованный компьютерами»[50 - John December, «Notes on Defining of Computer-Mediated Communication», Computer-Mediated Communication Magazine 4, вып. 1 (1997 г.), http://www.december.com/cmc/mag/1997/jan/december.html.], «посредством которого люди создают, обмениваются и воспринимают информацию с помощью сетевых систем телекоммуникаций (или не подключенных к сетям компьютеров), которые облегчают кодирование, передачу и декодирование сообщений. Исследование СМС рассматривает этот процесс с точки зрения различных междисциплинарных перспектив, концентрируя внимание на некоторых комбинациях таких факторов, как: люди, технологии, процессы и эффекты»[51 - John December, «What Is Computer-Mediated Communication», 2000 г., http://www.december.com/john/study/cmc/what.html.].

С развитием технологических возможностей росло и число сервисов, которые были доступны для использования. При этом появились статистические (количественные) данные относительно активности пользователей. Когда число пользователей оказалось сопоставимым с аудторией различных традиционных медиа, то наступило и качественное изменение в изучении интернета. Начались эксперименты, которые продолжаются до сих и касаются возможности использования методов культурной антропологии, этнографии, социологии в киберпространстве.

Отдельно следует отметить исследовательские проекты, фокусирующие свое внимание на изучении культурных особенностей освоения современных телекоммуникационных технологий и формирования своего собственного культурного киберпространства. Эволюция развития интернет-технологий, в том числе и формирования понятия о web 2.0, приводит к тому, что и традиционные представления о культурных, политических, социальных явлениях также приобретают приставку web 2.0. Она отсылает к идее, что «распределенная сеть из создателей и участников, большинство из которых любители, используя самые простые инструменты для производства информации, может создать информационный продукт, который будет превосходить результат работы профессиональных, авторитетных источников»[52 - Chadwick A., Howard Ph. Introduction //Routledge handbook of Internet politics, Routledge international handbooks (London; New York: Routledge, 2009), 5.]. Ключевое слово «может».

Возрастающее влияние интернета на фоне падающего влияния традиционных медиа (прессы, радио и телевидения) усиливают интерес не только к изучению интернета как новой технологии коммуникации, но в том числе и к изучению интернета как киберпространства, в котором разворачивается социальное[53 - Brian McNair The internet and the changing global media environment // Routledge handbook of Internet politics //там же, 217—29.] и где выстраиваются новые политические отношения[54 - Bennett L., Toft A. Identity, technology, and narratives transnational activism and social networks //там же, 246—60.].

Здесь уместно упомянуть о концепции непреодолимого «цифрового разрыва» или «цифрового неравенства» (digital divide), которое имеет место быть не только в случае рассмотрения доступности современных телекоммуникационных технологий в странах, перед которыми борьба с голодом и нищетой стоит на первом месте. Ведь цифровой разрыв есть и в Европе. Как своего рода новая форма прочтения культурного разделения Европы на Восточную и Западную, в связи с тем, что «цель обеспечения всеобщего доступа к компьютерам и подключения к Интернету до сих пор не достигнута»[55 - van Dijk J. One Europe, digitally divided // там же, 288.]. И тут можно говорить о еще одном изобретении Восточной Европы[56 - Ларри Вульф, Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения (Москва: Новое литературное обозрение, 2003).], подобно Ларри Вульфу, но уже в цифровом измерении. Впрочем, эта социальная проблема, связанная с использованием интернета, анализируется ван Дейком по четырем критериям: мотивация, физический доступ, цифровые навыки и использование[57 - van Dijk J. One Europe, digitally divided //Routledge handbook of Internet politics, 288.]. Собственно, идеи относительно нового социального устройство ван Дейк подробно излагает в книге «Сетевое общество»[58 - Jan van Dijk, The network society: social aspects of new media, 2nd ed (Thousand Oaks, CA: Sage Publications, 2006).]. Проблема, на которой мы еще остановимся более подробно, заключается в том, как мы рассматриваем интернет: как принципиально новую технологию или как новые социальные формы коммуникации, которые обусловлены появлением и распространением интернета. «Концепция сетевого общества не является синонимом для понятия информационного общества – это дополнение к нему. Мое убеждение состоит в том, что оба понятия неразрывно связаны между собой. В концепции информационного общества подчеркиваются изменения содержания деятельности и процессов в современных развитых обществах. В концепции сетевого общества внимание переключается на изменяющиеся формы организации (инфра) структур этих обществ»[59 - Jan van Dijk, The deepening divide: inequality in the information society (Thousand Oaks, Calif: Sage Pub, 2005), 146, http://www.utwente.nl/gw/vandijk/research/digital_divide/.].

Но все это шире, чем инфраструктура для доступа в интернет – это о неравенстве в доступе к знанию. «Цифровое неравенство – это новый термин для старого концепта […], означающий неравный доступ к знаниям в информационном обществе. Это определение, следовательно, базируется не на технологии, а скорее на смысле нашего отношения к технологии»[60 - Jeremy W. Crampton, The political mapping of cyberspace (Chicago: University of Chicago Press, 2003), 142.].

До тех пор, пока интернет не был частью социальной жизни и повседневной практикой миллионов, изучение интернета основывалось на понимании технической природы, на понимании того, каким образом возможна та или иная технология коммуникации? Какой протокол связи наиболее предпочтителен? Но по мере распространения интернета и снижения входного ценза для пользователей (сегодня количество пользователей персональных компьютеров практически равно или может быть равно количеству интернет-пользователей, т. к. на сегодняшний день компьютер без возможности подключения к интернету не рассматривается как полноценное рабочее место).

Когда интернет начинает включаться в сферу социального и культурного, то оказывается, что не меньшее значение и интерес для исследователей вызывают социальные последствия использования той или иной технологии. Того, каким образом онлайн-технологии оказывают влияние на oфлайн-практики. Как минимум это таит в себе угрозу пересмотра отношения и восприятия базовых культурно-структурирующих элементов, которыми являются время и пространство. Новейшие технологии коммуникации практически полностью аннигилируют пространственные и временные ограничения. Впрочем, «для культур с ярлыком „менее развитые“ создание условий для доступности информационных технологий может являться гораздо более низким приоритетом, а возможно, и не быть приоритетом вовсе»[61 - Richard Holt, Dialogue on the Internet: language, civic identity, and computer-mediated communication, Civic discourse for the third millennium (Westport, Conn: Praeger, 2004), 224.].

Тут как нельзя кстати приходится изобретение интернет-времени (тринадцатый меридиан), которое измеряется в битах (24 часа – одна тысяча бит)[62 - «Internet Time Swatch. beat», 23 октябрь 1998 г., http://www.swatch.com/zz_en/internettime/itime_howitworks.html.]. Появление 23 октября 1998 года этого коммерческого тринадцатого меридиана вызвало волну критики и, собственно, не было понято пользователями[63 - Tom Sarazac, «Swatch „Internet Time“ – Scam or Stupidity?», 25 октябрь 1999 г., http://www.tomsarazac.com/tom/opinions/swatch.html.]. Но при этом открыло новые возможности для рассмотрения темпоральной составляющей киберпространства.

Наметив некоторую преемственность в internet studies традиций cultural studies, вернемся к методологическому обоснованию нашего исследования. На фоне возрастающего количества текстов о том, как изучать социальные и культурные проблемы в киберпространстве, проблематичность изучения сетевого общества, отметим лишь некоторые из них. Кристиан Фукс в книге «Интернет и общество» рассматривает политэкономические основания в различиях пониманиях киберкультуры и приходит к мысли, что «основной антагонизм киберкультуры находится между киберкультурой сотрудничества (социализации) и конкурентной киберкультурой (отчуждение, изоляция, фрагментации). Первая культура основана на ценностях, идеях и структурах обмена и построения отношений, вторая – на значениях, идеях и структурах, которые возводят границы, конструируют классы и разделяют людей. Киберкультура сотрудничества основана на идее единства в многообразии – диалектической взаимосвязи Одного и Многих. Конкурентная киберкультура – на идеях единства без разнообразия и разнообразия без единства – разделение Одного и Многих»[64 - Christian Fuchs, Internet and society: social theory in the information age, Routledge research in information technology and society 8 (New York: Routledge, 2008), 333.].