Оценить:
 Рейтинг: 0

Как я вернулся в отчий дом и встретил сингулярность

Год написания книги
2020
1 2 3 4 5 ... 8 >>
На страницу:
1 из 8
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Как я вернулся в отчий дом и встретил сингулярность
Алексей Ефремов

Говорят, что родительский дом – это место силы. Место, куда хочется вернуться, чтобы обрести покой, утерянный в суете взрослой жизни. Начало начал, из которого проистекает источник твоего счастья… или же твоих бед? Что если однажды твой дом обернётся местом боли, страха и всепоглощающей тьмы? Местом, в которое уже совсем не хочешь, но вынужден возвращаться снова и снова. И из которого никогда уже не сможешь убежать. Восемь судеб. Восемь жизней. Восемь историй. Страшных, странных, грустных и не до конца прожитых. Каждым из нас. Содержит нецензурную брань.

Астероидный гиалоз

Когда по телевизору заговорили про реновацию, в квартире вырубился свет. Символично, подумал Дворовой, заправляя плохо проглаженные края рубахи в едва застегнувшиеся на его располневшей за последние несколько месяцев талии. Дальше столицы дело всё равно не пойдёт – да может и не надо этого вовсе, продолжал он развивать внутри себя услышанную из только что потухшего экрана новость. Если уж бесперебойное электричество в этом городе редкость, то чего уж о бесперебойном жилье говорить.

Благо, светало в это время года рано. Солнце хозяйничало на холостяцкой кухне, вскрывая все её неблаговидные особенности. Его изматывающий с самого утра зной запекал жирные кляксы, бог весть когда оставленные на обеденном столе, рисовал непотребства на запылившихся дверцах шкафов и внаглую демонстрировал принцип броуновского движения на примере тысяч рассыпанных в воздухе соринок. Дворовой успел было расстроиться оттого, что ввиду отсутствия электричества не успеет насладиться видом вздымающегося в микроволновке зефира. Это было любимым его утренним развлечением. Едва ли не каждый день он готовил себе такой завтрак. Бросал зефир в пластиковый контейнер, а затем разглядывал, как там, за полупрозрачной дверцей стихийно разбухает белая масса, вырастая и возникая словно из ниоткуда. Каждый раз она приобретала все новые очертания, но почти всегда в них проглядывались женские груди, бёдра и живот – чуть выпуклый, с лёгкой рябью целлюлита, так заводившей Дворового в его бывшей жене. Правда, когда он ей об этом однажды сказал, та почему-то пришла в замешательство.

Нынешняя начальница Дворового в минуты своего неправедного гнева очень была на бывшую похожа. Не припухлостями своими, правда. Но она также закатывала глаза и оголяла нижние зубы, подворачивая под них подведённую, вымазанную бордовым карандашом губу. Оттого Дворовому так хотелось отыметь её, шефиню свою.

Она позвонила без пятнадцати девять и сказала, где будет ждать его, чтобы тот её забрал и отвёз на работу. Находилась она совсем недалеко, но Дворовой всё равно решил поторопиться. Он не любил заставлять её ждать. То ли потому, что побаивался, то ли оттого, что и впрямь нравилось угождать ей. Такой холодной, стервозной, неприступной. И при этом дико развратной. Об этом её качестве судачили все вокруг. Но Дворовой сам никогда не находил тому прямого подтверждения.

Он летел с пятого этажа, сбиваясь с ног, только чтобы не дать ей потерять терпение и уехать на такси. В последние пару недель она и так почти не пользовалась его услугами. Всё какой-то франт с неприлично ровным контуром бороды заезжал за ней без конца по разным поводам. А бывало, с муженьком куда-то своим уезжала или вовсе запиралась у себя в кабинете, не выходя оттуда до самой ночи, как потом уже охранники докладывали. На вес золота была теперь для Дворового каждая, проведённая рядом с ней минута. Но отчаянно пытаясь эти самые минуты сэкономить, он чуть не лишил себя часов, а то и дней дальнейшего беспрекословного созерцания вечно распахнутого рта своей возлюбленной.

Кто-то, видать, за ненужностью выставил в подъезд телевизор. Компактный, серый, иностранного производства ящик, какие уже никто и не покупает лет пятнадцать, наверное. Немудрено, что в пользе такого кто-то вдруг усомнился. Совсем уж старым аппарат не выглядел, но весь его корпус был испещрён пятнами грязи, уже затвердевшими и будто проросшими в пластиковый короб, а ещё напоминающими архипелаги островов, сфотографированные откуда-то из космоса. Около смиренно лежал выраставший из телевизора шнур, образовывавший переплетённое самим же собой кольцо. Аппарат стоял посреди лестничной площадки, напоминая брошенного щенка. Налетев на него, мужчина едва не навернулся с лестницы и чуть было не переломал себе всё, что можно. Будто только красноречие его редкое да нецензурное и спасло бедолагу от травм. Основательно выругавшись, он было двинулся дальше, но какой-то зародившийся в нём ненароком – то ли от любопытства, то ли из-за опасений – импульс побудил Дворового обернуть голову и ещё раз окинуть взглядом телевизор. Что-то знакомое было в этом сером неприметном ящике. Что-то пугающе знакомое. Будто кто-то в прошлое Дворового заглянул сквозь замочную скважину времени и вытащил оттуда некий артефакт, совсем неочевидный, закодированный языком сна, но совершенно точно выдающий какой-то грязный секрет, разгадка которого была всего лишь вопросом времени и ясности ума разгадывающего. Из-за мутного мёртвого стекла на мужчину глядела искривлённая человеческая фигура – его уменьшенная копия с нечётким очертанием и застывшим стремлением к движению. Дворовой ещё секунд пятнадцать простоял, рассматривая эту странную инсталляцию, а затем на словах «чёрт знает что» побежал дальше. А через четыре минуты уже открывал дверцу машины своей ненавистно-обожаемой шефине.

– Они мне говорят: «где я вам сдачу с тысячи возьму с утра?», а я им: «ну вы же в магазине работаете, вы же продавец! Это не моя дилемма, где вы, вашу мать, сдачу возьмёте! Вы либо свою работу делайте как следует, либо увольняйтесь!», – распалялась Софья Васильевна. – И почему некоторым людям всегда нужно указывать на их место? И не смотри на меня так, Георгий. Я, может быть, глаза этой халде открыла на всю жизнь её бесполезную! Она, может, теперь и впрямь пойдёт, уволится да дельфинов рисовать начнёт или медуз. Ну не смотри на меня так, Жор. Влюбился будто. Господь всеобъемлющий, там пробка какая, глянь!

А он смотрел не на пробку, а на неё, на Софью Васильевну. Называя его Жорой, пусть даже делая это своим противным, звонким голосом, она Дворовому словно вены вскрывала и пускала кровь. Он тогда становился мягким и тягучим, почти как плавленый сыр, качества, правда, не самого лучшего. А когда Софья Васильевна при разговоре еще и зрачки свои от недоумения вверх уводила, так и вовсе пробуждала в мужичке всё самое неприличное, о чём он ни с кем и заговаривать не смел.

– Свисток свой разинут – и поехали! – не унималась начальница. – Ну, что за бабы. Точно в танке, вашу ж мать! Вот из-за таких красавиц цельнометаллических всё отношение к женщинам за рулём и выстраивается. Муженёк мой всегда, когда шалаву какую на водительском сидении видит, так рвотный рефлекс в себе пробуждает. Думаю, не дай Господь узнать ему, что я на права учиться собралась. Он же меня тогда в машине законсервирует и в гараже первом попавшемся закупорит!

– Он что у вас, Софья Васильевна, совсем изверг что ли?

– Мужчины, Жора, они всегда изверги. Просто кто-то это хорошо прячет, а кто-то знает, как этим управлять. Есть ещё третьи. Те вообще психи ненормальные. А мой – всё и сразу. У нас не дом, а поля боя ежедневное.

– А у меня матушка говорила, что женщина в доме – творец. Что, мол, она только и знает, как погоду в доме наладить, как настроение мужу правильно задать, как повлиять на него. Когда ситуация требует, конечно. Хех, она жалела ещё иногда, что сыновья у неё родились, мол, некому навыки эти женские ей передать.

– Повлиять… На что мы вообще повлиять можем? – Софья Васильевна посмотрела на Дворового сосредоточенно и не моргая. – Если бы всё так просто было. Человек – безвольное созданьице, запомни, дорогой мой товарищ! Вот ты, например, делаешь шаг на север, а Земля под тобой крутанулась – и ты уже на северо-западе. И идёшь совсем не туда, куда вроде бы направлялся. Знаешь, говорят в народе: хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах. Так и тут.

– Так это если бы все этой поговорке следовали, ничего бы хорошего, Софья Васильевна, с миром и не сталось бы. Никто бы ничего в мире этом не менял, никто бы никогда ничего не добился, только в Бога и веруя.

– Ну вот ты же ничего не добился. Или что, морда твоя смазливая – это главное достижение к сорока годам?

Дворовой сглотнул слюну.

– А чего это не добился? Я тут, как видите, сижу в машине, хоть и не своей, конечно, но в красивой и дорогой! Катаю на ней женщину. Привлекательную. Умную, – протянул мужчина. – В самом расцвете лет.

– Зубы тебе бы повыбивать за такие слова, Дворовой! Останавливай, приехали.

Начальница вышла из автомобиля и направилась к оформленному мрамором крыльцу размашистого здания, у которого суетились несколько мужичков в костюмах и с одинаковыми, как на подбор, выпирающими животами. Они по очереди кивнули Софье Васильевне, собиравшейся уже открыть дверь, но прежде, чем это сделать, она оглянулась, посмотрев вправо и влево, будто намереваясь переходить дорогу. Дворовой знал, что она так сделает и знал, какой её жест будет следующим: входя внутрь здания, она непременно проведет пальцами по лбу, как бы проверяя, не выбилось ли из-под плотно стянутого на голове пучка несколько волосинок. Рядом с этой женщиной Жора научился быть проницательным и подмечать вещи, на которые бы, наверное, ни один мужик в жизни внимания не обратил. Он знал, каким пальцем она водит по экрану смартфона; как кривит губы, когда собирается выйти из машины и даже научился – с точностью до 99 процентов – предсказывать, когда именно она скажет своё любимое «вашу ж мать» и в какой момент ничего подобного с её раздутых губ сорваться не может. Он, считай, был членом её семьи, человеком, которому доступны вещи куда более интимные, нежели её рогоносцу-супругу.

Тогда Дворовой ещё и подумать не мог, что очень скоро ему чуть ли не лично в руки будут переданы грязные свидетельства нечистоплотных похождений его шефини. И расскажет о них ему не секретарша Ася, прожигающая людей своими толстенными линзами очков, не завистницы Софьи Васильевны, шуршащие конфетными обёртками за плотными дверьми кабинетов департамента, и даже не мужики, дымящие на крыльце и закашливающиеся от сигаретной пыли в лёгких. Дворовой узнает об этом способом весьма причудливым, который кроме как неким таинственным вмешательством потусторонних сил, пожалуй, и не объяснишь.

В тот день за неимением поручений он отправился домой раньше обычного. Волоча по лестнице отвыкшие от активной ходьбы ноги, он с упоением ждал момента, когда рухнет на свой любимый, продавленный с одного края, диван и сделает глубокий затяжной глоток Баварского, купленного в пивнушке на углу соседнего дома. Лишь бы только эти прохиндеи-торгаши опять его не развели. И пиво, и Дворового.

– Вот так насрёт в подъезде кто-нибудь, и то вряд ли кто спохватится, – с тяжестью в голосе сказал мужчина, уже второй раз за день натыкающийся на старый никому не нужный телевизор. Он стоял всё там же, где и восемью часами ранее. Если б не занятые пакетом руки, то так и быть – забрал бы себе, подумал Дворовой.

Квартира полнилась оранжевой – от вечернего майского солнца – тишиной. До пятого этажа изредка долетали смешки и визг особо импульсивных детей, а также ор их мамаш, без конца устанавливающих для своих отпрысков правила. То были звуки далеко не самые подходящие к холостяцкой Жориной трапезе. Других, однако, его типовая двушка в этот вечер почему-то не вырабатывала. Телевизор так больше и не включился.

– И гарантия уже истекла, – смиренно выдавив из себя эти слова, Жора взял пиво и отправился на балкон. Там картины хоть и не такие весёлые и не столь событиями блещут, как любимые его постыдные телепрограммы, но всё интереснее, чем одному в комнате горевать. Разглядывая изредка прокатывающихся по двору и вокруг него людей, Жора мысленно рисовал меж ними тонкие ниточки, как бы показывающие, кто из этих индивидуумов мог состоять в тайной друг с другом связи, кто их них воспитывает чужого ребёнка, и даже строил догадки, кто на кого зуб точит за старые обиды, а может и вовсе что-то недоброе уже совершить замыслил. Всё как в тех самых ток-шоу, что Дворовой спешно выключал, когда захаживал к нему брат или золовка с племянником.

Высматривая, нет ли и в этот раз среди разгуливающих по улице людей его родственников, Дворовой заприметил другую знакомую фигуру. Она, может, и не привлекла бы к себе никакого внимания, но очень уж движения её были резкими и частыми. Дамочка, приближавшаяся к подъезду, всё оглядывалась, вероятно, нервничая. К соседнему подъезду, от того, в котором жил Дворовой. Женщина оглядела всё вокруг себя несколько раз, но забыла запрокинуть голову наверх, дабы проверить, не утаивает ли небо в себе шпионов. Жора же, оказавшись в этом порочном образе против своей воли, противился и тому, что видел он в эти секунды. Нет, и впрямь несложно было поверить, что женщина вроде Софьи Васильевны способна на интрижку. Сложно было поверить, что интрижку она могла завести с кем-то, живущим в обычной панельной хрущёвке на окраине города. Причин пребывания Софьи Васильевны здесь можно было напридумывать сколь угодно, но все они казались Дворовому неубедительными. Хотя и отвлекали его от болезненного осознания того, что женщина, о которой он втайне мечтал, находилась совсем уж рядом, но так и не могла принадлежать ему, даже отчасти.

Интересно, сколь же длинным был список её любовников прошлых, нынешних и будущих, думал Дворовой, невольно вспоминая пересуды коллег. Нет, они никогда не поднимали эту тему напрямую, вот так сходу. Они начинали с её новых украшений Софьи Васильевны, плавно переходя на распил городского бюджета, в чём, по их словам, имелось непосредственное участие её и главбуха Антона Игоревича, с которым та водила шуры-муры. А там уже всплывали и остальные персоны, в существование коих Жора отказывался верить, предпочитая объяснять всё завистливостью и глупостью людей. Теми качествами, которых сам до ужаса стыдился.

Стук в дверь, прорвавший вязкое полотно отрешенности, показался Дворовому несоизмеримо более громким, чем звучал всегда. Он откликнулся где-то у него в костях. Пробежал по их пористой полости, раздавшись неприятным резонансом по всему телу. Помешкав немного, Жора побежал к двери, озадаченный нежданным визитом.

Он никогда не включал в коридоре свет, заглядывая в глазок. В таком случае у того, кто находился по другую сторону двери, почти не было шансов распознать присутствия хозяина. Не сделал так он и на сей раз; и всё же, визитёры не отводили от двери взгляда, о чём-то перешёптываясь и, вероятно, живо себе воображая, как глаз Жорин всасывался в крошечное стеклянное окошко.

– Мы уж думали, ты там уснул опять или с балкона грохнулся! – начал было с порога Кирилл, родной Жорин брат, мужчина грозного вида и крепкого телосложения. Следом за ним в квартиру протискивались его сын Стас и жена Нателла. Они двое шутливо друг друга толкали, будто не родитель с ребёнком вовсе, а парочка влюблённых, что уже неделю расцепиться не может.

– И чего это я с балкона грохнуться должен? – возмутился Дворовой.

– Да кто ж тебя знает. Ты в забытье же любишь уходить. Хотя, вижу, сегодня вроде трезв. – настороженно произнёс Кирилл.

– Ты, давай, тут старшего брата не строй из себя. Тем более, что не полагается – возрастом не вышел, – с плохо скрываемой злостью ответил Дворовой.

– А мы тут мимо проезжали. Узнали, что папа наш к учителю Стасяна заходил, оценки все разузнал. Вот, решили забрать его, домой увести. И чего ты, Жора, в тишине сидишь? Непривычно даже как-то, – заметила Нателла. Золовка Дворового, нередко выполняла функцию громоотвода, оказываясь посреди туч, время от времени сгущающихся между Жорой и его братом.

– Да поганцы эти коммунальщики! Свет с утра вырубили, а как вернули, так и не работает больше ящик!

– Как же ты теперь без него обходиться будешь? Считай жизнь кончена. – рассмеялся Кирилл, рухнув на диван, а затем разинул рот в зевке так широко, что казалось, вот-вот начнёт заглатывать всё Жорино имущество. – А вот я, кстати, сегодня в телеке слышал, что пятиэтажки ваши расселять будут. По всей России, представляешь?!

– Дядь Жор, а зефир есть? – с кухни послышалось, как племянник захлопал дверцами шкафов.

– В нижем ящике, Стасян, поищи! – проорав это, Дворовой продолжил разговор с братом. – А мне никуда расселяться не хочется. Я тут всё люблю: стены эти, тараканами проеденные, потолки трясущиеся, даже санузел этот, вечно от каких-то говнарей вздрагивающий. Они мне помывки тут в четыре часа ночи устраивают. А я люблю этот дом, и всё тут!

– Ага. Особенно зная, что дом тебе на халяву достался. Да ты не кипятись, братишка. Я же сам суетиться не стал осознанно. Какой теперь спрос. А вообще ты участь мог бы себе и получше выбрать. Глядишь, щас бы жил иначе. И питался не полуфабрикатом этим соевым из морозилки, а осьминогами, – сказал гость, презрительно глядя на источающий липкий запах пластиковый короб с тефтелями, что дополнял своим присутствием натюрморт из одиноко стоявшего пивного бокала, наполовину уже отпитого.

– Меня мой образ жизни устраивает. Мне при всей моей вселенской усталости другого и не надо.

– Вселенской усталости? Даа… и откуда в твоём пивном животе такие мысли берутся? А хрущёвка, брат, это не образ жизни, а образ мышления! Но двушки тебе всё-таки многовато на одного. Всё равно один хлам тут складируешь. Плюшкин херов, – с пренебрежением сказал Кирилл, на что Дворовой издал еле слышный смешок.

Когда золовка ушла на кухню помогать сыну в его околокулинарных изысках, Кирилл прошипел что-то невнятное и направился на балкон. Лишь потом Дворовой понял, что брат позвал его с собой, вероятно, по случаю особой важности.

– Я вообще по делу пришёл, – гость зажёг сигарету и сделал глубокую затяжку. – Мне бы, кхм… у тебя деньжат лишних не завалялось? Тысяч тридцать там, двадцать пять хотя бы? – последние эти слова Кирилл произнёс почти шёпотом, почти уткнувшись лицом в собственное плечо и демонстративно при этом, очевидно, пытаясь скрыть смущение, почёсывая затылок. Прочистив горло, мужчина посмотрел на Жору и встретился с окаменелым недоумением на его лице.

– Да откуда у меня столько? – пробубнил Дворовой.

– Ты же никуда их не тратишь. Семьи нет, кредитов нет, машина – и та служебная. Жорик, мне сейчас край как нужны бабосы. Ты же знаешь, мы всё на отпуск спустили. Знаешь, во сколько мне эта Прага обошлась? Прага-хуяга, чтоб её! – Кирилл громко собрал в глотке слюну и сплюнул густой маслянистый комок, который, полетев с балкона, беззвучно приземлился на ковёр взрыхлённой у подъезда земли. – Не хочу я с ней больше жить, понимаешь?

– Шмара что ль какая появилась опять?

– Чего сразу шмара-то? – с обидой произнёс Кирилл. – Никого у меня нет. Просто надоело всё. Ты помоги мне, брат. Через пару месяцев верну.

– Чего, Жорик, он и тебя своими бизнес-планами безумными одолевает? – послышался из-за спины мягкий голос Нателлы. Она улыбалась. Она вообще почти всегда улыбалась. Всегда была мягкая такая, как бабушка с картинок в книжках детских. Помоложе, правда, и с комплекцией дела получше да с прической еще. Наверное, всё из-за йоги её этой. Иначе, впрочем, выжить на одной площади с его братом было бы невозможно, думал Дворовой, всё сильнее вибрациями и переливами Нателлы гипнотизируемый.
1 2 3 4 5 ... 8 >>
На страницу:
1 из 8