Сфумато

– Здесь рябина была бы сладкой всегда, – говорит сквозь сон мальчик.

– Спи, Станислав, – отвечает мужчина и поднимается.

Он подходит к печке и подкладывает в топку угольный брикет.

Угля мало. Завтра надо по работе в управу, заодно придётся попросить. Настроение от этого портится, просить всегда очень унизительно, но делать нечего, лето выдалось холодным.

Мужчина выходит на улицу. Сыро. Ветер. Ночью летом здесь светло, и к этому сложно привыкнуть.

– Так будет только первые годы, – шутила Лена, его Лена, лучшая из женщин этого мира.

– А сколько их будет, первых? – спросил он однажды.

– Пока мы не видим, когда будет последний, каждый год будет первым, – ответила она тогда. И добавила: – А мы пока ничего не видим, Толя.

Их забрали в 2024 году, спустя тринадцать месяцев после Конвенции.

Приговор, бэкграунд уровня «экстра» с выселением в кластер «ЗФИ», конвенциональная комиссия вынесла через неделю.

«ЗФИ» – Земля Франца Иосифа. Самый северный кластер. Здесь главные распространители чуждых ценностей – те, кто был недоволен всем до и быстро разочаровался новым порядком после Конвенции.

Анатолий и не мог быть причислен к другим – писатель, автор романа «Вечный обман оттепели» и профессор ныне запрещённого университета. У Лены тоже не было вариантов – журналист издания, которое уничтожали во все времена.

Главного редактора этого журнала приговорили чуть позже. Живёт она в соседнем домике. Живёт – и это хорошо.

Лена ехала этапом беременной и родила Стаса уже здесь.

Управа в центре архипелага, на острове Солсбери. Это удобно, потому что он совсем рядом с островом Хейса, где сейчас живёт Анатолий с сыном.

Островов в кластере «ЗФИ» много, но даже при СССР здесь не было ничего, кроме военного аэродрома и научных станций. Сейчас здесь живут люди. Управу поставили на острове Солсбери, там ледники и крутые скалистые холмы, что торчат обрубленными шпилями. Это по-своему красиво, но никто не ездит туда смотреть на пейзаж, на Солсбери у всех есть дела поважнее.

Сейчас, в июне, в управу надо добираться через пролив на моторной лодке.

Из соседнего домика выходит пожилая женщина. Ей тоже зябко, она вышла покурить.

– Вам опять не спится, Анатолий? – говорит она негромко.

– А вы всё не можете привыкнуть курить в доме, Виктория Марковна?

– Нет, это невозможно.

– Я завтра в управу. Вам ничего не надо там?

– Нет, дорогой мой сосед. Присмотреть за Станиславом?

– Да, буду признателен. Он зайдёт к вам после уроков.

Анатолий молчит. Солнце светит, но этот свет холоден.

– Как же мы так ошиблись, Виктория Марковна? – спрашивает он.

Он иногда задаёт ей этот вопрос. И знает ответ.

– Об этом думать поздно. Обратной дороги у нас нет. Ни у кого нет.

– Почему мы остались одни?

– Мы и были одни.

Этот ответ он тоже знает.

– Доброй ночи, Виктория Марковна.

– Доброй ночи, Анатолий.

Он заходит в дом, тихо притворяя дверь, сын уже спит. Идет к комоду и берёт с него фотографию в рамочке. На ней красивая женщина, ей чуть за тридцать. Она в синем платье, улыбается и смотрит на рыжую белку на стволе сосны. Рука Лены протянута к белке, на раскрытой ладони лежит ломтик мандарина. Ей было интересно, возьмёт белка мандарин или нет.

Москва, Нескучный сад, они любили гулять там. Лена, его любимая девочка, мама их Станислава.

Цвета на фотографии поблёкли, платье уже не синее, белка стала серой, а мандарина и раньше почти не было видно. Но Анатолий помнит всё в деталях.

Белка не взяла тогда мандарин и убежала.

Когда Стасу было почти два года, они возвращались через пролив с Солсбери на свой остров. Анатолий был ещё неопытен на воде и не заметил притопленной льдины, её почти не было видно. Удар был несильный, лодка не пострадала, но Лена со Стасом выпали за борт. Он их вытащил, сразу вытянул из ледяной воды и быстро привёз на берег, а потом они добежали домой, где он растопил печь и растирал их самогоном, что берегли к важному случаю, и случай оказался действительно важный, важнее некуда.

Стас не заболел тогда.

А у Лены началась лихорадка, она горела три дня, три ночи и ушла под утро.

Они даже не поговорили напоследок, она не приходила в сознание свои последние сутки.

Но он знал, что она скажет. Выжить и вывезти отсюда сына.

Хоронил он её на островном кладбище, где уже набралось несколько десятков могил. Первые годы в этом климате самые тяжёлые. Могилу выбил в скалистой промёрзшей земле глубокую, чтобы не разрыли медведи. Поставил камень. Попросил работавшего на расчистке советского аэродрома бывшего художника-карикатуриста сделать надпись – тот не отказал и в выходные выбил на камне даты рождения и смерти, фамилию, имя и отчество.

Анатолий приходил туда часто, смотрел на камень, на изученные до каждого штриха буквы: Соколовская Елена Сергеевна. Его поздняя любовь, она младше него почти на пятнадцать лет. Была младше.

На «р» рука художника дрогнула, он, видимо, замёрз, и хвостик у буквы получился немного наискось. Это было странно – читать свою фамилию на могильном камне. Мысль, что рядом будет и его камень, сначала была слабой, её было легко прогнать, вера, что всё закончится, держала на поверхности.

Но камней становилось больше, а людей на островах меньше не становилось, хотя женщины почти не рожали. Людей продолжали везти.

Сейчас Анатолий Соколовский, бывший писатель и бывший профессор, почти не сомневается – он тоже ляжет на островном кладбище. Почти – потому что никто ещё не уехал отсюда, но он знает, что всегда бывает кто-то первый.

Он подходит к сыну, трогает его голову. Жара нет. Он всегда так делает теперь, уже почти семь лет это его ночной ритуал. Пора спать.

Глава 2

ЦПС