Слезы Бодхисаттвы

Тьрук разжал руку Викрама, и мальчик почувствовал резкое облегчение. Он медленно поднялся на ноги и принялся отряхивать от пыли майку и шорты. Апанг со своими дружками в одно мгновение куда-то исчезли, забрав велосипедные камеры и пять риелей.

Отряхнувшись, Викрам уныло побрел домой. Как ему теперь объяснить родителям, куда делись деньги и почему он вернулся с пустыми руками? Ведь не рассказывать же им позорную правду…

Пройдя несколько метров по пыльной дороге, мальчик остановился и прислонился к росшему возле обочины толстому стволу бамбука. Из его глаз обильно полились слезы, которые он с таким трудом сдерживал, пока над ним издевался Апанг.

Глава пятая

Раннее утро в Пномпене в разгар жаркого сезона показалось Вадиму невероятно свежим и приятным. Разогретый тропическим солнцем город за ночь постепенно остывал, и к рассвету воздух становился даже чуть прохладным. Всего за две недели пребывания в тропиках Вадим так привык к изнуряющей камбоджийской жаре, что в тот момент даже начал зябнуть.

Центральные улицы были пусты, город еще не проснулся. Вадим стоял под тусклым уличным фонарем возле Центрального рынка и ждал автобус, который должен был отвезти группу журналистов в приграничный город Свайриенг.

Автобус должен был подойти к половине шестого утра, но Вадим пришел к условленному месту заранее. Он вообще был очень пунктуален и терпеть не мог опаздывать. К тому же строгий патрон Шахов все время повторял ему, что журналистика требует точности во всем и что «если журналист постоянно везде опаздывает, то пусть идет работать сторожем в зоопарке».

Через несколько минут, когда солнце уже готовилось выползти из-за горизонта и бросить свои первые лучи на город, чтобы постепенно раскалить его изнуряющей жарой, Вадим увидел переходившего через дорогу толстенького лысеющего человечка лет сорока пяти. Он сразу узнал болгарского журналиста Бокова, с которым Крижевский бегло познакомил его на приеме у принца Сианука. Тогда Боков показался Вадиму очень ворчливым и занудным малым, который постоянно переводил разговор на критику американских властей и «загнивающего капитализма».

Боков узнал Вадима и крепко пожал ему руку. Он говорил по-русски весьма свободно, но с сильным акцентом.

– О, я вижу, вы тоже ранняя пташка! – улыбнувшись, сказал он.

– Да, я решил прийти пораньше, не люблю опаздывать, – ответил Вадим.

– О да, да, я тоже терпеть не могу опаздывать… Сейчас довольно холодно, однако.

Боков поплотнее закутался в свой широкий серый пиджак и поправил большие очки, сползавшие на кончик его крупного носа.

– Я очень хочу посмотреть, что там делается, – сказал он. – Эти южные вьетнамцы совсем не имеют совесть. Они каждый день бомбят деревни, убивают маленькие дети. Безобразие! Надо рассказать всему миру, что они тут творят, это должно закончиться когда-нибудь!

«Ну вот, опять началось», – с тоской подумал Вадим, слушая очередную антиимпериалистическую тираду болгарского коллеги. Боков очень напоминал ему толстого краснощекого вожатого в пионерском лагере, где Вадим отдыхал каждое лето, когда был школьником. Тот любил проводить с детьми долгие изнурительные беседы о тлетворном влиянии Запада и о преступной политике США, где, как он утверждал, все еще линчуют негров.

После этих бесед Вадим обычно уходил со своими друзьями Чухой и Косым на полузаброшенный вещевой склад, и они вместе слушали на старом граммофоне затертую почти до дыр пластинку Элвиса Пресли, которую им каким-то чудом удалось купить у одного из Чухиных друзей. Однажды их там застукала строгая пионервожатая Стася, которая тут же доложила об этом руководству лагеря. Разгорелся скандал, пластинку отняли, а Вадиму и его друзьям объявили выговор перед всем отрядом. А потом им пришлось слушать дополнительные лекции того самого толстяка-вожатого, от которых у Вадима разболелась голова…

– Ну ничего, скоро эти проклятые янки уйдут, я уверен, – продолжал возмущаться Боков. – Северяне скоро выкинут их отсюда, это точно.

– Да, конечно… – протянул Вадим и решил резко сменить тему. – Похоже, сегодня будет жаркий день.

– О да, опять эта жара, – проворчал болгарин. – Надеюсь, внутри автобус будет кондиционер.

Вадим тоже на это надеялся. Трястись несколько часов под палящим солнцем по пыльным камбоджийским дорогам без кондиционера было бы настоящей пыткой. Впрочем, раз инициатором поездки выступил сам принц Сианук, то он наверняка должен был позаботиться о том, чтобы журналисты чувствовали себя более-менее комфортно.

Вскоре из-за крыла Центрального рынка показался автобус, большой синий «Рено», начищенный до блеска и сверкающий в первых лучах утреннего солнца. За автобусом ехал открытый армейский джип с тремя военными, сжимавшими в руках потертые старые винтовки.

Машины остановились недалеко от фонарного столба, под которым стояли журналисты. Из автобуса вышел низкорослый улыбающийся водитель-камбоджиец и махнул рукой Вадиму и Бокову.

– Ну слава богу, нам приготовили прекрасный автобус! – воскликнул Боков, разглядывая новенький «Рено» и пожимая руку шоферу.

Кондиционер в автобусе, конечно же, был. Несмотря на утреннюю прохладу, он был включен на полную мощность, и в салоне стоял настоящий холод. В автобусе уже сидели несколько журналистов. На первом ряду расположился худой китаец с кинокамерой, за ним уселся рыжеволосый корреспондент какой-то югославской газеты, с которым Вадим бегло познакомился на приеме в Чамкармоне, а рядом с ним сидела пожилая строгая журналистка из Чехословакии, которую Вадим мельком видел на пресс-конференции в министерстве экономики.

Молодой человек приветственно кивнул коллегам, быстро выбирая глазами удобное место для долгой поездки. Он решил сесть на задний ряд, который пока был свободен, а Боков разместился рядом с чехословацкой корреспонденткой и тут же начал оживленно и громко говорить ей что-то на чешском языке. Плюхнувшись на мягкое кожаное сиденье, Вадим прильнул к окну и сразу же задремал.

Молодого человека разбудило легкое прикосновение чьей-то руки.

– Sorry, may I sit here[14 - Извините, можно здесь сесть? (англ.)]? – спросил вежливый мужской голос.

Вадим протер сонные глаза и увидел стоявшего в проходе рыжеволосого бородатого мужчину лет тридцати, на груди у которого болталось два фотоаппарата.

– Ah, yes, sure[15 - Да, конечно (англ.).], – ответил Вадим, встряхнув головой, чтобы окончательно выйти из состояния дремы.

– Thank you! – поблагодарил фотограф и плюхнулся на сиденье рядом с Вадимом.

Молодой человек оглядел автобус и увидел, что все остальные места были уже заняты. Часы показывали без десяти шесть, машина должна была отъезжать через несколько минут.

Иностранец, усевшийся радом с Вадимом, положил на колени массивную сумку с фотопринадлежностями и принялся тщательно инспектировать ее содержимое: кассеты с пленками, объективы, светофильтры.

– Вечно чего-нибудь забываю, – улыбнулся он, переводя взгляд с сумки на Вадима. – Особенно когда приходится вставать в такую рань.

По выговору мужчины Вадим сразу понял, что он австралиец. Фотограф говорил в такой же манере, что и Уильям Бенчли: глотая окончания слов и используя кучу непонятных жаргонных словечек, которые свойственны только жителям Австралии.

– Том, Том Гриффитс, – представился мужчина, протягивая Вадиму большую веснушчатую ручищу.

– Вадим Савельев, – представился Вадим.

– Ты из Советского Союза, я угадал? – спросил Гриффитс, скривив рот в кривой улыбке.

– Да, угадал. А ты из Австралии, как я понимаю, – ответил Вадим, подумав: «Как же удобно, что в английском языке нет разницы между „ты“ и „вы“».

– Совершенно верно, – кивнул фотограф. – Из Сиднея. Легко определить по акценту, кто из какой страны, да? Ну что ж, будем знакомы.

Водитель завел двигатель, и автобус поехал по столичным улицам, которые уже начинали заполняться автомобилями, рикшами и мотоциклами. Джип с военными ехал впереди.

На тротуарах появились сонные дворники, вяло метущие пыль, владельцы торговых лавок и магазинов открывали свои заведения, а многочисленные пномпеньские нищие выходили на «утренний промысел». В столице начинался очередной трудовой день.

– Давно в Камбодже? – спросил Гриффитс, бережно протирая салфеткой объектив своего «Кэнона».

– Да нет, я здесь всего две недели, – признался Вадим.

– А я уже почти десять лет отсюда не вылезаю, – улыбнулся фотограф. – Мне здесь нравится, это прекрасная страна. Меня послали сюда фотокорреспондентом сразу после колледжа, и вот с тех пор я здесь и сижу. Тебе тут тоже понравится, гарантирую! Камбоджа вообще быстро начинает нравиться: тут добродушный народ, низкие цены, полно дешевой травы и, главное, неограниченный простор для творчества. А что еще надо для хорошей жизни, а?

Гриффитс достал из сумки пластиковую бутылку с водой и сделал пару небольших глотков.

– Воду тут надо беречь, – сказал он. – В провинции всегда сложно найти чистую питьевую воду, а пить то, что пьют местные, нам, «барангам», лучше не стоит. Можно запросто подхватить какую-нибудь кишечную инфекцию. Я уже не раз подхватывал, кстати. Однажды даже слег в больницу на два месяца после того, как поужинал в каком-то сомнительном дешевом ресторанчике на окраине Пномпеня…

Вадим сразу понял, что австралиец был большим охотником поболтать и наверняка мог говорить не умолкая несколько часов подряд. Вадим не любил слишком болтливых людей, но Гриффитс ему сразу понравился. Он казался очень открытым, добродушным и легким в общении человеком, чья чрезмерная разговорчивость не раздражает собеседника.

– Кстати, очень советую съездить в Сиемреап, посмотреть храмы Ангкора, – продолжал фотограф. – Я провел там несколько месяцев, все никак не мог уехать, так меня все это поразило. А для фотографа это просто рай, я там отснял, наверное, тысячи пленок. Кстати, после вот этого снимка моя карьера резко пошла в гору.

Гриффитс вынул из кармашка своей сумки небольшую фотокарточку и протянул ее Вадиму. На черно-белой фотографии был большой индуистский храм с пятью массивными башнями, вечернее небо над которым прорезали сверкающие молнии. Выглядело это действительно впечатляюще.

– Вот это да! – воскликнул Вадим. – И как тебе удалось поймать такой момент?