Записки репортера

– Перечитывают, как считаете, такие вещи наши нынешние чиновники, те, кто движет судьбами губерний или районов?

– Да чепуха все это – ничего они не читают. Я помню, как был юбилей Пушкина и большим начальников заставили вспомнить наизусть стихи Пушкина. Это был какой-то ужас. Люди эти склонны переоценивать свои знания. А судят и рядят – будь здоров как.

– Может быть, когда чиновник проходит очередную аттестацию стоит интересоваться также и его познаниями, допустим, в том же Толстом?

– Честно говоря, я терпеть не могу, когда наших совслужащих называют чиновниками. Чтобы сдать на коллежского асессора, нужен был, как минимум, университетский курс.

– Звание это, стало быть, серьезно девальвировали?

– Совершенно верно. Это советская власть всех приучила к технологии, когда все гуманитарные науки были отстранены. Вот возьми Офросимова, калужского губернатора, который в 1905 году расправлялся с революционерами. Это же был культурнейший человек. Он знал литературу. Он знал музыку. Он знал все. И когда сегодня говорят – чиновник… Какой, к черту чиновник? Раньше это называлось совслужащий, а в 20-ые годы – совбур, советский буржуй.

– Константин Михайлович, прогнозами на будущее поделитесь. Как считаете, куда идем?

– На кого уповать то есть?.. Ну, вот я смотрю, скажем, на губернатора Артамонова. Смотрю на городского голову Акимова. И вижу: они делают ставку на малые дела. Водопровод провести, котельную поставить, дорогу заасфальтировать. Они говорят: политика нам не нужна. Зачем она нам?..

– А вот вы знаете буквально в последние дни вектор в области поменялся. Артамонов вступил в партию. Угадайте – в какую?

– В “единороссов”?

– Точно.

– Ну, конечно, куда ж еще. Путинская партия. Сколько они после него продержится? Может сколько-то и проживут… Так вот и у Путина та же самая политика – малых дел. То железнодорожникам дал наказ не обижать пассажиров, то милиционерам – не брать взятки с предпринимателей… Жириновский это делает грубо, а Путин более тонко. Он потакает. И ему, услуга за услугу, потакают тоже. Но, как говорят, на Руси не люби друга потатчика, а люби друга поперечника. Ведь, человек, который критикует, он больше пользы приносит, чем человек-потатчик. И это было бы неплохо нашим правителям зарубить себе на носу…

Шляпа Кандренкова

Казалось, его  никогда не заменят. Потому что он был всегда. А именно – 22 года бессмено рулил Калужской областью.  В самые ее динамичные годы. Когда строились оборонные заводы, открывались новые НИИ, когда возводилось жилье, появлялись новые мосты, прокладывались современные дороги, сооружался аэропорт.

Он был вроде как из простых, с крестьянской хваткой, мал ростом, лыс, как Хрущев, напорист, говорлив, горяч, с дипломом ветврача, с партийной биографией – где ясной, а где и не совсем. Пишут – воевал, но где и как – история смолчала.   В  1961-ом возглавил областной обком.  В 1983 его покинул. Двадцать два года область несла на знамени его имя. И неизменно равнялась только на него – Андрея Андреевича Кандренкова.

Он регулярно появлялся на людях два раза в год – 1 мая и 7 ноября. Когда на улице Кирова в Калуге сооружали переносную трибуну, с которой этот круглый лысый человечек помахивал себе шляпой в адрес шествующих мимо ликующих колонн.  Проходящие мимо всякий раз отмечали среди плотно стоящих на трибуне секретарей его широкополую шляпу и обогченно вздыхали: всё в порядке – хозяин на месте.

Партийцы его побаивались, но вроде бы уважали. А как иначе, если первый секретарь, казалось, на века. Пресса (точнее, то, что ей тогда называлось) тоже вытягивалась в струнку, пришелкивая каблуками главных редакторов. Те назначали самых ответственных газетчиков на сочинение отчётных докладов первого и написания его трудов по подбору партийных кадров.

За двадцать лет Кандренков стал синонимом области. Ее  иконой. Почти Циолковским.  Все знали, что без него Калуга никуда не полетит. И счастья ей никогда не будет.

Кандренков исчез за один день. В декабре 1983 первого вызвали в ЦК. Ничто не предвещало плохого.  Да и ничего плохого не произошло – просто Кандренкова вычеркнули из калужской истории. А история эта пошла своим чередом. С подготовленным Кандренковым отчётным докладом успешно выступил его зам. Ни словом не обмолвившись, что ещё неделю назад текст этого доклада для себя правил сам Андрей Андреевич.

А его в Калуге больше никто не видел. И не вспоминал.  Только через четверть века повесили доску на здании, где он проводил бюро обкома и выступал с призывами поднимать село. Кое-кто вспомнил его относительную скромность, отсутствие хором и прикопов. Кто-то – человеческие качества. Но об этом больше в курсе была местная  партийная верхушка, которая предпочитала молчать.

Вечный вождь ушел в небытие. За несколько часов.  С багажом 22-летних достижений. Ни интервью, ни мемуаров. Ни улиц в его честь, ни скверов, ни мостов.  Последователям это оказалось не нужным.  Потому что те, очевидно, верили, что они-то точно останутся на века…

Старообрядец

Крепкий, кряжистый, резкий –  Фетисов всегда прочно стоял на земле. Умело крестьянствовал. Грамотно толковал. Пособлял кому чем: чиновникам – советами, землякам – провиантом. Пахал, сеял, спорил,  побеждал, опять пахал и умер на пашне. Был одим из лучших калужских фермеров. Терпеть не мог, когда его так называли.

– Потому что я – старообрядец, – объяснял свою "особость" Сергей  Петрович.– Крестьянин. И землю, как обычный фермер, не покупаю. Это принципиально. И хозяйство у меня крестьянское, а не фермерское.

– А как же у вас земля оформлена?

– Часть – в аренде, а часть – так просто.

– И даже не в собственности?

– Боже упаси.

– Стало быть, по идейным соображениям отказываетесь?

– По старообрядческим. Я считаю, что земля не должны быть предметом купли-продажи.

– Но она же, в конце концов, может принести прибыль. А прибыль, надо понимать – цель любого – будь-то промышленного или сельскохозяйственного – предприятия? В том числе – и вашего, фермерского…

– Да, да, да… Хапнуть землю, потом ее капитализировать, а потом – продать. И получить за нее большой барыш. Чушь все это.

– Ну а как же дети? Им же тоже надо в наследство землю передать? А для этого права собственности ведь необходимо оформить?

– А если мой сын будет работать на этой земле, то она и останется у него. И никто ее не возьмет. Внук будет работать – и внуку останется. А так – продать и карман набить. Нет, не по-нашему это…

– Сейчас тяжелее работать на селе, чем в советское время или легче?

– Мне без разницы. Мне говорят: ты работаешь на себя, поэтому тебе хорошо. Я всегда хорошо работал. И брат мой хорошо работал и работает – кандидат сельскохозяйственных наук он. И другой мой брат – врач – хорошо работал и сейчас работает хорошо. Мне без разницы на кого, на какой строй работать. Мне важно, чтобы душа на месте была. Чтобы результаты труда приносили тебе удовлетворение. В первую очередь – душе твоей.

– И не хочется быть богатым?

– А зачем? Да у меня и нет такой цели. Любой, кто ко мне домой приезжает, может убедиться, что многие председатели развалившихся колхозов живут куда богаче меня, больше имеют. Мы пользуемся тем, чем пользуются другие люди. Нельзя выпячиваться.

– Вы себя ограничиваете в покупках дорогих вещей?

– Я мог бы, конечно, купить себе шикарную машину и проехать по своей деревне с грохотом и пылью. Но зачем? Но опять же для этого приворовывать придется. А у кого? У себя что ли? Ну, не вывезу я раз, другой навоз на поле, а продам его дачникам. А гумус у нас в Думиничах сами знаете какой – без навоза шишь получишь. Минеральных удобрениях сэкономил, севооборот не соблюл, на притащил семена более высоких репродукций – все, завтра ты банкрот.

– Сегодня в области славятся в основном те сельхозпредприятия, за которыми стоят мощные инвесторы. За вами тоже кто-то стоял?

– За нами с братом никто не стоял.

– Инвестор, стало быть, еще не панацея для нашего села?

– Им, конечно, можно закрыть какие-то производственные дыры. Но – временно. Да и производство для нашей деревни – не главное. Это наживное. Духовности нету – вот, что более всего печалит. Ведь, что такое наша деревня? Чем она в первую очередь была? Деревня наша – это были Ивановы, Федоровы, Волковы, Демины – кого в ней только не было. Это ведь не только земля, где стояли избы людей, но еще и люди, жившие в этих избах. И не одно поколение. А я вот, скажем, такой умный инвестор, приду и куплю всю эту землю разом. А еще фишки повешу: частная, мол, собственность. Так вот я никогда этого не сделаю. Но работать на земле буду всегда. Как бы цены куда ни взбрыкивали. Потому что село – это образ жизни. Это – наша психология.

– А что сейчас надо с селом делать?

– А сейчас я уже не знаю, что делать. Если зовут инвесторов, если зовут еще кого-то, чтобы спас – значит, никто не знает. И я не знаю. Есть ли панацея, нет ли?..

– Вы людей к себе приглашаете на работу, или они к вам сами стараются устроиться?

– На самом деле никто не идет.

– Но ведь негде же на селе работать?

– А зачем им работать? Вот развалились у нас поблизости два хозяйства, пришли инвесторы – так туда не идут работать. Когда они получали полторы или даже тысячу, то кричали: плохо живем! Пришел инвестор и говорит: пять тысяч, но порядок, работать от сих до сих, навоз прогнать, коров выгнать, или что-то вспахать – короче восемь часов в сутки ты должен быть трезвый. И никто не идет.