Записки репортера

– У вас есть последователи в вашем фермерском или точнее – крестьянском деле?

– Многие меня не понимают. И не понимали раньше. Я ведь бывший пятикратный чемпион области по бегу. Тоже никто не понимал: а чего он бегает, дурак что ли? Так и сейчас: смотри, сколько земли нахапал – ему, что – больше всех надо? Когда ж он подавится только? Ну, становись рядом и работай. Вон сколько земли зарастает, закочкарилось, лес скоро на лугу встанет. Я главе местной администрации говорю: луг займу, ладно? Ну, занимай, отвечает, чего там, все равно бурьяном пошел. Дисковую борону пустил, кочки убрал, чего-то сделал, подсеял чуток, удобреньица кинул – вот тебе и сено – луговое, хорошее, с запахом детства. И – все дела.

– Нет сожаления, что фермерский путь избрали? Вон как сейчас промышленность в рост пошла…

– Ну, дослужился бы я до начальником цеха на том же моторном заводе, где до этого работал. Но это все – работа в шорах. А я в шорах не привык. От силы месяца три за всю жизнь в них проходил – то есть работал от звонка до звонка. Но я по себе знаю, что должен быть всегда свободным. Работать там, где бы меня никто не подстегивал.

– Кому на земле сегодня работать? Кто на ней останется?

– Вот я вам скажу: через хозяйство наше за последние лет восемь прошло много работников из местных. Так вот двадцать человек из них уже умерло. Причина одна – пьянство. Об этом у нас как-то стыдятся говорить, но проблема на самом деле грандиозная. И какие люди – и с высшим образованием, и специалисты, но – бедолаги в общем. Мне всех жалко, я всех беру. Зимой иной раз до двадцати человек приходит – и бомжи, и кого только нет: дай поработать, дай хоть лед поколоть, дай хоть что-нибудь. Ну, приходите, ребята. Накормил, каких-то денег дал, еще чего-то.

– Вы стали знаменитым фермером. У вас награды. Вас хвалят. Вам это нравится?

– Суета все это. Отметили твою работу – хорошо. Не отметили – делай свое дело дальше.

Паровозный феодал

По его жизни можно снимать сериал. Писать учебник истории. Монографию по металлургии. Диссертацию по машиностроению. Справочник железных дорог. Пособие телеграфиста. Университетский курс по денежному обращению. Или – по ботанике. Или семинарский – по клиросному пению. Плюс – экономический обзор стран Западной Европы. Точно такой же – по экономике России.

А может выйти  захватывающийся сюжет из жизни двора их величеств со всеми причитающимися в таких случаях атрибутами: интригами, изменами, коррупцией и т.п. С лихвой достанет материала и для иллюстрации семейных драм шекспировского накала, скажем – «Короля Лир». Или – драм сугубо государственных и абсолютно свежих, ну, например –  многострадального импортозамещения в России.

Все эти необъятные сущности вместил в себя Сергей Иванович Мальцов – выдающийся русский промышленник, талантливый инженер, эксцентричный магнат, неуемный меценат, жесткий крепостник, стихийный демократ, купец, певец, могучий государственник, горячий патриот, крупнейший банкрот, обладатель высших генеральских эполет, а также – хрустального замка в Крыму и звания умалишенного напоследок.

В 39 лет на взлете военной карьеры он снимает генеральский мундир, едет из столицы сначала к своим стекольщикам в Дятьково, а затем уходит дышать литейной гарью в купленные по соседству отцом – Иваном Акимовичем – у ослабевших Демидовых чугунные заводы. Стекольным магнатам Мальцовым требовались металлургические мощности для производства собственной промышленной оснастки. Машиностроение и металлургия захватывают бравого адъютанта с головой, и Сергей Иванович усердно прочесывает матушку Европу (благо свободно изъяснялся на английском, французском и немецком), жадно интересуясь всеми премудростями сталелитейного, рельсопрокатного и паровозного дела.

Гигантские промышленная вотчина размером в полгубернии, доставшаяся от отца, собственный инженерный талант, коммерческая хватка, а также небесполезные связи при дворе, что приобрел Сергей Мальцов после женитьбы на княжне Анастасии Урусовой – всё это принесло быстрые плоды. Окунувшийся с головой в заводские дела молодой отставной генерал тут же затевает модернизацию Людиновского и Сукремльского заводов. Выписывает спецов из Европы. Вместо молотовой фабрики строит прокатную мастерскую. Возводит котельные. Внедряет (кстати, первым в России) мартеновские печи. Усовершенствует доменные. Модернизирует вагранки. Масса новых механических приспособлений, станков, механизмов быстро преображают некогда допотопные производства.

Сергей Мальцов постепенно набирает промышленный вес, осваивается в министерских коридорах и бдительно отслеживает спускающиеся оттуда государственные и военные заказы. На самом инновационном из них – первых рельсах для Николаевской железной дороги – Мальцов начинает ваять славу будущего индустриального магната. Заштатное Людиново исполняет цареву волю на отлично и в 1841 мальцовский завод в Людиново первым в Российской империи отгружает на «стройку века» отечественные рельсы из заказанных общим объемом 5 млн. пудов.

Но Сергей Мальцов кипит новыми идеями – бредит паровыми машинами, что к середине XIX века творят повсюду промышленный переворот. Правда, творят этот переворот руками немцев и англичан. Своих паровиков лапотная Россия не производит. Мальцов берется этот пробел ликвидировать. Это вызывает издевательский смех при дворе.

«– Ты с ума сошел! – останавливает Мальцова великий князь Михаил Павлович.

– Почему, выше высочество? – недоумевает тот.

– Да как же, ты соперничаешь с англичанами!..

– Хочу, чтобы машиностроение устроилось и у нас.

– Ну, смотри, – грозит дерзкому русскому заводчику царедворец, – приемку сделают такую, что несдобровать!»

Через пару лет Мальцовские паровики всё-таки вытесняют англичан. Себе в убыток, но рынок отбили. Людиновские и Сукремльские машины запыхтели сначала в Петербургском арсенале, а затем на Тульском оружейном заводе. Их шум стал все более различим и на речном флоте – мальцовские умельцы налаживают выпуск паровых двигателей для судов. Первых винтовых двигателей для пароходных флотилий.

Производство в Людиновско-Дятьковском промышленном кусте растет, как дрожжах. За первых 10 лет генеральского командования увеличивается на порядок: с 400 тыс. руб. в год до 4 миллионов. Постепенно приобретает имперский масштаб. Временами даже его перерастая. Предприимчивый магнат сколачивает вокруг своих чугунолитейных, стекольных, винокуренных и просто земельных активов своеобразную державу – населением примерно тысяч в 100 и площадью тысяч в 10 километров квадратных. Аккурат на стыке Брянских, Смоленских  и  Калужских земель.

Этакое государство в государстве: с собственной крепостной системой, отдельным промышленным производством, лично придуманными деньгами, особым снабжением, местным университетом, литейными школами, бесплатными лекарнями, собственноручным телеграфом, самостийно узкоколейкой и даже полицией, тоже в уникальном, мальцовском исполнении. Всё у Мальцова было свое. Отдельное. Выстроенное на свои миллионы. Ясное дело, и храмы – тоже…

Цель – удержать в условиях антикрепостнической реформы капиталистическое, по сути, производство – удержать в едином крепостническом кулаке. Дабы вдарить этим кулаком по иностранным конкурентам русских заводов. Цель, ясное дело, трудно исполнимая, но для стойкого державника Мальцова заветная. Любопытствующие обнаруживали в мальцовских владениях курьезное зрелище – некое подобие крепостной республики: во главе жесткий сатрап, приковавший к своим заводам тысячи подневольных и он же – их благодетель, кормилец и просветитель. Наравне с ними, кстати, вкалывающий и с утра до ночи не вылезающий из задымленных цехов.

«Мальцов – описывает магната уже в ореоле славы один из  современников, – небольшого роста крепкий старик, живой, красноречивый, всем интересующийся, но деспот и самодур. Мальцов, как и его служащие, почти все из крепостных, ходят в серых казакинах и ездят в безрессорных экипажах, сидя, как на эшафоте, спиною к кучеру. У него всё свое, даже меры: «мальцовская сажень» делится  не на аршины, а на четыре «палки».

Курс на «всё свое» взял верх и при российском дворе тоже. За рельсами, паровиками и пароходами последовали паровозы. В 60-70 –х годах правительство размещает госзаказы на их изготовление исключительно из отечественных комплектующих и на российских заводах. Сергей Мальцов с воодушевлением берет эти подряды. Они требуют гигантских инвестиций. Приходится покупать в  Европе старые паровозные заводы и монтировать их у себя. Небывалое напряжение сил и – вновь победа. Первый российский товарный паровоз в 1870 году выходит из цехов Людиновского завода.

Окрыленный успехом и уверенный в своей могучей промышленной империи Сергей Мальцов увеличивает ставки и быстро доводит паровозный госзаказ до гигантских размеров – 150 машин и 3000 тыс. вагонов, которые берется поставить в течение 6 лет. Вкладывает в свое крепостное производство практически все накопления. Берет, где только можно в займы. Строит, модернизирует, реконструирует… Торопится и горячится. Не обращает внимание на важнейшие технологические нестыковки: как-то – оторванность от главных железнодорожных артерий. Изготовленные паровозы приходится переправлять на баржах по узким местным речкам, катать вручную…

Его предпринимательский риск всё чаще приобретает в свете черты авантюры. Мальцовская самодержавность уже оборачивается самодурством. Промышленные вложения трактуются, как мотовство. Меценатство, как – придурь. Семья ропщет. Жена кляузничает. Все требуют денег. А они застряли в правительстве, которое вдруг расхотело оплачивать крупнейший мальцовский госзаказ. И вернулось на импортные рельсы, отказав, по сути, русским промышленникам в поставке своих паровозов для отечественных железных дорог.

Крепостнической или даже полукрепостнической мальцовской промышленной империи выпутаться из такой передряги было очень сложно. По сути это был приговор, вынесение которого удалось только отсрочить, но не избежать. В 1885 году заводы Мальцова стали банкротами. Самого Сергея Ивановича еще раньше отстранили от дел. Под предлогом умалишенности. И отправили в Крым выращивать цветы и дышать воздухом. Промышленная империя магната попала под казенное управление и постепенно пришла в упадок. До прежних мальцовских высот она уже не поднялась никогда: ни до революции, ни после…

Колокола

Переговариваются колокола. В уединенной сосредоточенности православных звонниц. Ты поднимаешься к ним на самый-самый верх, по уходящим ввысь скрипучим вытертым ступеням. И нет больше сил обывательского притяжения. И ты паришь над разом сжавшимися улицами, малюсенькими домами и, точно из цветочного горшка торчащими, двухвековыми липами.

Окинь городскую даль спокойным задумчивым взором. Возьми в руки узловатый шнур и поговори с колоколом. Он отзовётся. Извлечённый из колокольных глубин звук долго витает над ставшими вмиг малюсенькими улицами, сжавшимися домами, торчащими, словно из цветочных горшков, двухвековыми липами.

Голос колоколу дан, видимо, для того, чтобы рассказать о просторе. О необходимости денно и нощно пополнять его запас: широкими речными долинами, тающими в небесной глубине соборными крестами, долго убегающими за горизонт серпантинами дорог.

Воспетая колоколами даль пространств, видимо, и порождает долготу любви. Сначала, может быть, на год или два – до следующей колокольной мовы. А там, глядишь – и на все прочие, отмеренные тебе судьбою дни. Пожалуй, лишь об этом ведут речь колокола в своих радостно-печальных перезвонах.

«Если вы построили храм – бесполезный, – писал Экзюпери, – бесполезный, потому что он не служит для стряпни, отдыха, заседаний именитых граждан, хранения воды, а только растит в человеке душу, умиротворяет страсти и помогает времени вынашивать зрелость, если храм этот похож на сердце, где царит безмятежный покой и справедливость без обделённости, если в этом храме болезнетворные язвы становятся Божьим даром и молитвой, а смерть – тихой пристанью среди безбурных вод – неужели вы сочтёте, что усилия ваши пропали даром?»

Инфекция войны

– Это – вирус, – вынесла приговор участковый доктор, постукав меня по животу, смерив температуру и давление и сделав выводы насчет расцветки высунотого изо рта языка.

– А может съел чего-нибудь? – робко пытаюсь выдвинуть собственную версию недомогания.

– Нет-нет, – уверенно качает головой врач, – у меня сейчас таких вызовов примерно половина. Вирус.

Итак, настроение, прямо скажем, не ахти: редкая головная боль, бряцание оружием по всем каналам, звонок из военкомата с проверкой на месте или нет. Еще как на месте. Особенно – голова: полнедели «носил в руках» – не знал, куда приткнуть. Если что – приткну, куда прикажут.

Из полезных утрат: новости по телевизору, форумы в интернете. И без того ограниченное принятие внутрь сократил до нуля. Из ненужных приобретений: проклятые бациллы, на которые указал врач. Источник, по версии специалиста, самый неожиданный – больница. Из нее на днях выписали родственника. Не даром всегда удивлялся названию учреждения: почему-то именно «больница», а не «лечебница»…

Вирусы всегда приходят неожиданно и исчезают также невзначай. И заявляются чаще всего с тыла: из больничных стационаров, детских садов, столовых, политических ток-шоу, форумах в соцсетях, програмных заявлений «отцов и матерей нации». От того имеют симптомы массового охвата потерпевших.

Видно, не уберегся: скоропостижная тошнота, ломота в пояснице и всё – на фоне перешагнувших эпидемиологический порог схватках у беременных войной. Вот-вот готовые слететь с языка грубые «укропы» и «хохол". Я ненавижу себя за это.

"Ограничить контакт с заразившимися и элементарная гигиена", – приписала доктор. Соловьев, Киселев…Никогда не был поклонником, но буду иметь ввиду. Из телеканалов самые вирусостойкие – «Культура» и «Да Винчи». "Строгая диета", – продолжает назначать медик. Жареное, перченое, спиртное и фейсбук исключить.

"Да, не вопрос".

Теперь – о мыслях. Лечение надо начинать именно с них. Сразу предупредим – с лекарствами напряженка. Средства – исключительно народные. Но имей ввиду: «Господь и намерения целует». Так что прежде, чем что-либо помыслить, учитывай вероятность быстрого претворения этого помысленного в жизнь.

Пожелал, скажем, что-нибудь злое человеку с «неверной» мовой, а оно уже, глядь – и претворяется. Причем – и в твою сторону тоже. И ты – ни сном, ни духом – уже дерешь на митинге глотку в сторону обидчика: «Долой!», «Геть!», «Гоу ту…» и т.п.

Сказано же: «Сначала было слово». Но, а прежде-то, получается – мысль?.. Потом пошли бесплодные споры и упертая вражда. От них, стало быть – войны с их блистательными победами и неисчислимыми жертвами. Я думаю, все от того, что не было вакцин от предубеждений. Или – не соблюдались элементарные правила гигиены. В данном случае – в мыслях. Отличие предубеждений от убеждений именно в этом – в антисанитарии размышлений. Чем не питательный бульон для всевозможных вирусов?..

«Мое воображение, – признавался Паскаль, – заставляет меня ненавидеть жабу и того, кто чавкает во время еды. Воображение – большая сила. Что же из этого следует? Что мы подчинимся этой силе, поскольку она естественна? Нет, что мы будем ей сопротивляться».