Архангельск. Городские прогулки

Сюда привозят вино и водку из Франции морем, но французская водка очень дорога по причине большой таможенной пошлины. Русские не заинтересованы в завозе иностранной водки, поскольку в этой стране гонится своя водка из хлеба, которая очень хороша, и цены на нее умеренные. Иностранцы, кроме русской водки, не пьют никакой другой».

Видимо, немало штиверов потратил три столетия назад Корнелий де Бруин на всякую архангельскую невидаль. Но шли десятилетия, Архангельск развивался, делался все больше европейским городом, а значит, постепенно утрачивал свою причудливую самобытность.

Правда, город продолжал носить славу одной из рыбных столиц государства. Поэт Владимир Филимонов (бывший, кстати, одно время здешним губернатором) описывал роскошный стол:

Вот из Архангельска навага,
Вот жирный стрепет с Чатырдага…

Но все равно, столетие тому назад уже не каждый разводил индеек, зато в центре города действовали вполне цивилизованные общепитовские точки, наподобие того же «Бара».

Впрочем, простые обыватели по ресторанам не ходили. Они сидели по своим домам и с удовольствием ели козули (расписные пряники в виде животных), шаньги (своего рода ватрушки с разными начинками) и ту же оленину. И, конечно же, блины. Их тут также выпекали по особому: «А в жаркой кухне мы нашли бабушку, в фартуке, с раскрасневшимся от жара лицом. Она пекла блины. Рядом с плитой на табуретке стояла большая емкость с тестом, в другой было растопленное масло. Длинный ряд маленьких чугунных сковородок с толстым дном выстроился на плите. Бабушка работала сосредоточенно, ее руки так и мелькали с одного конца к другому. На каждую сковородку наливалось немного масла, затем тесто. К тому времени, когда оно налито в последнюю сковородку, приходило время переворачивать блин на первой, а когда все были перевернуты, с первой сковородки можно было снимать готовый блин и класть его на шесток. Бабушка снова и снова повторяла все операции, пока не появлялась горка золотистых тонких блинов, не тяжелых и не жирных, а полупрозрачных и очень вкусных. Их уносили на стол и немедленно начинали есть, несколько слоев сразу. На столе – миски со сметаной, икрой, большой выбор варений из диких ягод».

Кстати, подобные изделия в Архангельске возникли по велению Петра Великого. Однажды он спросил у земляка Корнелия де Бруина, шкипера, где ему больше нравится – в Архангельске или же в Петербурге.

– Всем бы здесь хорошо, – ответил шкипер, – да нет оладьев.

Тогда царь отдал распоряжение – готовить для голландских шкиперов оладьи.

Несколько необычным был в Архангельске и постный стол. «За масленицей начался великий пост. Глубоко верующие люди следовали всем его жестким предписаниям, но обычная семья, вроде нашей, выполняла лишь некоторые из них. В дни поста вместо масла и животного жира на кухне использовали растительное масло. Избегали яиц. Рыбные блюда, которые очень популярны в этом краю рыбаков, заменяют мясо и дичь. И чтобы не угнетала монотонность 49-дневной диеты, изредка разрешались послабления в виде оленьей лопатки или жареного глухаря в брусничном соусе».

С наступлением советской власти кулинарный колорит Архангельска стал еще менее заметен. Новое время – новые застолья, новый общепит.

В советской пивной так красиво
С бубенцами играет баян.

Однако самобытность региона все же сохранилась, и была даже отражена в художественной литературе. «Остап со своей стороны заверил американцев, что аппарат его конструкции дет в день ведро прелестного ароматного первача.

– О! – закричали американцы.

Они уже слышали это слово в одной почтенной семье из Чикаго. И там о «pervatsch’е» были даны прекрасные референции. Глава этого семейства был в свое время с американским оккупационным корпусом в Архангельске, пил там «pervatsch», и с тех пор не может забыть очаровательного ощущения, которое он при этом испытал».

(И. Ильф, Е. Петров. «Золотой теленок». )

* * *

В доме №55 в двадцатые годы располагался клуб водников. Это учреждение было интересно тем, что здесь, в одном из центров социалистической идеологии проходили абсолютно буржуазные по духу акции. Вот, например, реклама 1924 года: «Последний в сезоне концерт хора Петровского… в лучших номерах репертуара. По окончании концерта последний в сезоне грандиозный костюмированный бал-маскарад. Приз за самый оригинальный костюм, балетные танцы, кабаре в публике, киоски, беспроигрыш. лотерея, сюрпризы, буфет. Танцы до 5 ч. утра».

Не исключено, что кто-нибудь из масок даже нарядился Лениным, скончавшимся несколько месяцев тому назад.

* * *

В доме №61 располагался городской театр. Он был открыт в 1855 году (в честь чего нынешнюю улицу Володарского, в то время Горихвостовскую, расположенную рядышком переименовали в Театральную). Надежды на театр возлагались смелые. «Губернские ведомости» прогнозировали: «Театр должен оттянуть нас от чарки, карт, сплетен и всякой иной провинциальной мелочи».

Странные формулировки – ведь театр был и сам «провинциальной мелочью». Здесь по большей части выступали маленькие труппы, тоже из провинции. К примеру, театр елецкого антрепренера П. А. Соколова-Жамсона. Кстати, один из лучших для своей эпохи. Современник писал: «Жамсон был исключением среди антрепренеров своего времени. Антрепризу содержал в полном порядке, всегда был в границах бюджета, дружил с актерами, аккуратно расплачивался с ними в конце сезона и на бирже появлялся с высоко поднятой головой».

Такое поведение антрепренера было редкостью.

Гораздо большую проблему, как ни странно представляла собственно архангельская публика. Один из современников писал: «При большом стечении народа в театре всегда случается какой-нибудь беспорядок… кто-нибудь из посетителей райка выпьет, произведет маленький дебош и его уведут на свежий воздух для выздоровления. Но вот чтобы помехой ходу представления были посетители лож бенуара и бельэтажа, это мне пришлось наблюдать только в Архангельске».

Время шло. Театр ветшал. В 1910 году образовалась специальная Театральная комиссия, которая принялась всерьез исследовать проблему. Протокол ее не радовал: «Комиссия по обмене мнений единогласно пришла к заключению: ввиду весьма крупных затрат, требуемых на реставрацию театрального здания, и по некоторым другим соображениям ремонт театра не производить.

Принимая во внимание, что для Архангельска, как портового города с довольно значительным населением и к тому же представляющего далекую окраину цивилизованного и культурного мира, театр необходим, так как в зимнее время для жителей города Архангельска последний является почти единственным местом, где можно получить разумное развлечение, – комиссия полагает, что взамен устаревшего театрального здания необходимо выстроить новое, в центре города.

В этом случае комиссия рекомендует использовать угол Воскресенской улицы и Троицкого проспекта, против дома Костогорова, заняв всю площадь под здание театра… Здание старого театра комиссия полагала бы сдать под торговое помещение или иное в этом роде… а пока объявить конкурс на составление проекта плана и учредить премии в 300 и 200 рублей за лучшие проекты».

Но история распорядилась иначе. Этот театр действовал и при советской власти. В частности, в 1928 году здесь ставили комедию Катаева «Квадратура круга». Правда, газеты отнеслись к той постановке строго: «Советская комедия до сих пор еще находится в зачаточном состоянии и поэтому появление веселой и остроумной шутки В. Катаева сравнительно большое событие в репертуаре театра… Спектакль – халтура».

Не лучше вышла классика – пьеса «А. Островского «На всякого мудреца довольно простоты», сыгранная годом позже: «Это одна из пьес Островского, которая сохранила и сейчас интерес для современности. По всей стране идет чистка советского аппарата, бюрократов и подхалимов. В наш аппарат проникли либеральствующие Городулины, тупоумные консерваторы Крутицкие, стародумствующие бары Мамаевы… Это они боятся самокритики и чистки. В угоду им появляются люди вроде Глумова, которые умеют искусно маскироваться, угождать любому начальству… Только с этой, социально необходимой точки зрения мы должны подходить к пьесе. Была ли при постановке подчеркнута острота злободневности и сегодняшняя политическая значимость «Мудреца»? Нет!»

Приблизительно тогда же был организован и передвижной театр. Ее организатор, актер М. Корнилов о том вспоминал: «Бывало, приедем на лесозавод и играем в клубе «Коварство и любовь» Шиллера или еще что-нибудь. Народу в зале – даже проходы заняты, не пошевелиться. Но вот закончен спектакль, и уставшие актеры сидят, разгримировываются. Все спешат домой. До города добираться не менее полутора часов. И тут приходит за кулисы делегация рабочих. – «Кто тут у вас старший, товарищи артисты?» – «Ну я старший. А что?» – «Просим извинить нас, товарищ Корнилов, у нас смена кончила работу и на спектакль не попала. Очень хотят артистов посмотреть. Уж вы не откажите нам, сыграйте еще раз, рабочие просят.

Ну что делать? И домой пора бы ехать, время-то к полуночи, и рабочим отказать не хочется. И я обращаюсь к актерам: «Ну что, товарищи, сыграем еще раз пьесу рабочим?» И снова мы надеваем парики и гримируемся. Снова идет спектакль. Около трех часов ночи закончили. Усталые, но довольные возвращаемся домой. Прежде чем ехать, надо собрать декорации и погрузить на катер. Делали это сами артисты, иногда с помощью зрителей. И уже под утро, кое-как подремав на катере, приезжаем домой. И так изо дня в день: спектакли, переезды, репетиции».

Да, энтузиазм актеров здесь играл большую роль. Но и страх, что тебя обвинят в саботаже немало способствовал тем трудовым театральным порывам.

* * *

Рядом, на углу с Поморской улицей стоит бывший дом купчихи Екатерины Плотниковой. Она была дама незаурядная – первый этаж сдавала под кафе и магазины, а во втором, жилом устроила себе копию интерьеров царскосельского Екатерининского дворца.

А в соседнем здании предпринимательница открыла кинотеатр «Эдисон». Пресса об этом новшестве писала: «Электротеатр „Эдисон“ производит неизгладимое впечатление на архангелогородцев нарядным партером, красивым балконом, богато убранными ложами, шикарной мебелью и щедрым буфетом в фойе. Электротеатр рассчитан на 466 мест».

* * *

Далее же, в Банковском переулке расположен бывший дом Банковской конторы. Здесь, в портовом городе госбанк был больше, чем простой госбанк. Чего стоит одно только «Клятвенное обещание», которое подписывали все без исключения сотрудники этого важного учреждения: «Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь всемогущим Богом и перед святым его Евангелием в том, что… должен его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Александру Павловичу (Банковская контора здесь открылась в 1819 году, при Александре Первом – АМ.) самодержцу Всероссийскому… верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови… Всякую мне вверенную тайность крепко хранить и положенный на мне чин… надлежащим образом по совести своей исправлять, а для своей корысти, свойства, дружбы и вражды противно должности своей и присяги не поступать… В заключение же сей моей клятвы целую Слова и Крест Спасителя моего. Аминь».

Даже в наши дни в Архангельске можно купить задешево что-нибудь вполне приличное и европейское. Обмана никакого нет, дело не в том, что «турцию» тут продают за «англию». Просто в портовом городе всегда было довольно много так называемого северного товара. А отношения архангельских купцов с их иностранными коллегами издавна были очень даже не простыми.

Публицист Н. Лейкин изумлялся, глядя на архангельское торжище: «На базаре главным образом лавчонки с берестяными бураками, кусками холста ручной работы и пряжи для рыболовных сетей; свежих овощей не… видно никаких. Овощи здесь очень поздно вызревают. Парники только при богатых обывательских домах. Зато мяса и в особенности рыбы много!»

Другой же стороной архангельской торговли было обилие в городе иностранных купцов. Еще во времена Петра Великого был издан примечательный указ: «О взымании пошлин на Архангельской ярманке с покупки товаров оптом и в отвоз, по 10 денег с рубля, о нетребовании пошлин с мелочной продажи товаров из лавок с покупки для собственного употребления и с передачи из лавки в лавку и о возвышении цены при продаже товаров иностранцам, дабы тем вознаградить покупную пошлину, которую они платить не соглашаются».

Все более чем очевидно. Иностранцы живут по одним законам, а россияне по иным. В заморских землях одни цены, а у нас другие. Государство всячески старалось получить от этого как можно больше прибыли. Те же интересы были у российского купца. Интересы сталкивались.

Государство было, разумеется, сильнее. Оно могло, к примеру, издавать законы и карать за их несоблюдение. Самым радикальным из таких законов был полный запрет на торговлю с иностранцами – в Архангельске практиковались и такие меры.

В свою очередь купец был иной раз хитрее государства и законы обходил.

Эти игры велись вплоть до революции. А после революции настало время интервенции. Бывшие иностранцы принялись налаживать серьезно пострадавшую архангельскую экономику. Это было непросто, и власти заранее оправдывались перед народом: «Большевистская власть перед бегством из Архангельска успела вывезти денежные знаки на десятки миллионов рублей… Вследствие этого в распоряжении Верховного управления Северной области оказалось недостаточное количество средств на текущие расходы».

А поскольку в городе ходили как дореволюционные, так и большевистские дензнаки, новая власть стала пробивать «правильные» деньги с помощью специального компостера. Но, по словам современника, «в Архангельске эту меру встретили с большим возмущением, тем более что выполнение штемпелевки было поставлено безобразно, так как она проводилась в кратчайший срок и вызвала скопление публики, которая, часами простаивая в хвостах, подвергала принятую правительством меру самой озлобленной критике. Правда, вскоре обыватель нашел довольно простой выход из положения. Так как способ штемпелевки был очень простой и состоял в пробитии маленьких отверстий… то приступили к перфорации домашним способом при посредстве шпилек и булавок, причем „перфорированные“ таким образом деньги, даже при самой грубой подделке, имели свободное обращение».

Простой архангелогородец, привыкший то и дело надувать свое родное государство, справился с заморской хитростью, что называется, шутя.

Была попытка завезти новые деньги из Западной Европы. Посол Франции Нуланс писал: «В начале октября в Архангельске высадился высокий, худощавый, загорелый человек, называющий себя билль-брокером из Лондона, г-н Харвей. Его багаж состоял из денежных знаков, которые были напечатаны в Англии в такой спешке, что забыли удалить с них императорскую корону, фигурирующую на старых рублях. Господин Линдлей (английский консул в Архангельске – АМ.) заметил это упущение, и в последний момент было решено сделать оттиск, который затушует царскую эмблему. Что касается изображения Екатерины Великой, то его заменили на изображение госпожи Харвей… Г-н Чайковский (глава правительства Северной области – АМ.), финансовые трудности которого были столь серьезны, что он не мог выплатить зарплату управленческому аппарату и железнодорожникам, пришел ко мне поделиться своей радостью со слезами на глазах от переполнявших его чувств.

– Наконец, – сказал он мне, – у нас будут деньги, эквивалентные золоту, и правительство будет иметь свою собственную сумму, которой оно сможет распоряжаться по-хозяйски».

Впрочем, другой современник, генерал Айронсайд, выдвигал свою версию происходящего: «Когда купюры прибыли, было обнаружено, что они были отпечатаны со старых имперских печатных форм и что двуглавый орел увенчан коронами. Правительство отказалось пустить их в обращение в таком виде из страха перед пропагандой, которую могли развернуть большевики. Пришлось изготовить резиновые штампы и на каждой купюре – вплоть до пятидесятикопеечной – уничтожать изображение корон перед выпуском в обращение. Это стоило громадных усилий и привело к отсрочке распространения новых купюр. Введение британского рубля сильно обесценило другие деньги, особенно царские, которые были накоплены у многих людей».