История обольщения. Россия

И опять же, препятствием послужила крайняя застенчивость Константина Сергеевича. Но актерская среда все же была более раскрепощенная. Друзья практически насильно привели Станиславского домой к Маше.

Станиславский писал: «Все это не ускользнуло от разрумянившейся Маруси, которая, безмолвно сидя у раскрытого окна, конечно, чувствовала, что на ее удочке – клюет. Не прошло и часа, как поплавок пошел ко дну».

И снова – фиаско. Режиссер в этот день так и не смог объясниться. Зато на следующий он собрался с духом и произнес: «Сегодня я не тот и говорю вам определенно, ясно и без всякой застенчивости… Знайте, если вы не захотите быть моей женой, я вас увезу насильно. Пеняйте на себя. Вы сами развязали мою застенчивость и потому услышали сейчас мое последнее и решительное слово».

До насильного увоза дело, к счастью, не дошло. Свадьба была сыграна незамедлительно. Спустя два года в молодой семье рождается дочь Кира, а еще спустя три – сын Игорь. Все счастливы.

* * *

Правда, случалось, что медведь так и не мог себя заставить подойти к решающему объяснению. И тогда робкая барышня брала рули и рычаги в собственные изящные ручонки. А что делать – не упускать же свое счастье из-за какой-то ерунды.

Будущий создатель Музея изящных искусств на Волхонке и отец поэтессы Марины Цветаевой, а в то время просто молодой ученый и искусствовед Иван Цветаев влюбился в милую девушку из хорошей семьи, Вареньку Иловайскую. Поначалу взаимности не было, но потом появилась. И в результате именно Варвара Дмитриевна отправила ему письмо, практически, с признанием в любви: «Иван Владимирович!.. Издали как-то лучше умеешь чувствовать людей. Так и я, живя в Москве, мало чем Вас приличала из толпы знакомых, с переездом за границу я даже думала, судя по нашему последнему свиданию, что между нами все кончено. Но услыхав потом, что Вы все еще меня не забыли, я стала припоминать Ваши отношения ко мне, и нашла в них столько благородства и доказательства такой чистой души, что невольно меня взяло раскаяние, как могла я не оценить прежде такого человека».

Свадьба была сыграна в июне 1880 года. Священными узами брака были соединены легкомысленная красавица и занудноватый ученый.

* * *

У Ивана Тургенева есть повесть, которая так и называется – «Бретер». Иван Сергеевич, благодаря школьной программе по литературе, ассоциируется в первую очередь с повестью «Муму», романом «Отцы и дети» и многочисленными описаниями природы. А в действительности это был великолепный мастер любовной прозы – в том виде, каком ее можно было тогда допустить.

Повесть написана в сороковые годы, но время действия – 1829 год. Само слово «бретер» давно забыто, тем не менее, это явление существует, и бретеров вокруг нас полно. Это задиристый, скандальный человек, чуть что, сразу готовый вызвать на дуэль любого, кто поподется под руку. Читатель, разумеется, встречал таких людей неоднократно. Разве что сегодня вся гораздо проще, и вместо вызова на поединок как правило следует обыкновенный удар по физиономии. Более того, читатель вдумчивый неоднократно задавался вопросом: почему эти во всех отношениях гнусные люди пользуются таким сногсшибательным успехом у противоположного пола?

Что ж, загадка не нова, и феномен симпатий барышень к бретерам занимал и самого Тургенева. Там бретер Авдей Лучков привлекал барышень своей таинственной отстраненностью, замкнутостью, постоянным желанием кого-нибудь унизить. Разумеется, за всем за этим барышни видели неординарность натуры. Хотя банальнее бретера вряд ли можно кого-нибудь себе представить.

«Загремела мазурка. Офицеры пустились подпрыгивать, топать каблуками и подбрасывать плечами эполеты; статские тоже топали каблуками. Лучков все не двигался с своего места и медленно следил глазами за мелькающими парами. Кто-то тронул его рукав… он оглянулся; его сосед указывал ему на Машу. Она стояла перед ним, не поднимая глаз, и протягивала ему руку. Лучков сперва посмотрел на нее с недоумением, потом равнодушно снял палаш, бросил шляпу на пол, неловко пробрался между кресел, взял Машу за руку – и пошел вдоль круга, без припрыжек и топаний, как бы нехотя исполняя неприятный долг… У Маши сильно билось сердце.

– Отчего вы не танцуете? – спросила она его наконец.

– Я не охотник, – отвечал Лучков. – Где ваше место?

– Вон там-с.

Лучков довел Машу до ее стула, спокойно поклонился ей, спокойно вернулся в свой угол».

После этого странного танца состоялся разговор между Машей и приятелем Лучкова, добряком и простаком Федором Кистером. Практически у каждого бретера обязательно должен быть подобный приятель – чтобы оттенять демонический образ:

«– Какой ваш приятель странный!

– А он вас очень занимает… – сказал Федор Федорович, плутовски прищурив свои голубые и добрые глаза.

– Да… он, должно быть, очень несчастлив.

– Он несчастлив? С чего вы это взяли? – И Федор Федорович засмеялся.

– Вы не знаете… Вы не знаете… – Маша важно покачала головой.

– Да как же мне не знать?».

Далее следовало обольщение по полной бретерской программе:

«Они подошли к речке. В сажени от берега росла водяная лилия и словно покоилась на гладкой поверхности воды, устланной широкими и круглыми листьями. – Какой красивый цветок! – заметила Маша. Не успела она выговорить этих слов, как уже Лучков вынул палаш, ухватился одной рукой за тонкие ветки ракиты и, нагнувшись всем телом над водой, сшиб головку цветка. „Здесь глубоко, берегитесь!“ – с испугом вскрикнула Маша. Лучков концом палаша пригнал цветок к берегу, к самым ее ногам. Она наклонилась, подняла цветок и с нежным, радостным удивлением поглядела на Авдея».

«Маша заиграла блестящие вариации на россиниевскую тему. Лучков слушал, слушал… и когда наконец она обратилась к нему, лицо его выражало такую нелицемерную скуку, что Маша тотчас же вскочила и захлопнула фортепьяно».

Чередуя жар и холод, Лучков все же добивается свидания:

«– Я бы желал поговорить с вами… наедине…

– Мы и теперь одни.

– Да… но… здесь в доме.

Маша смутилась… «Если я откажу ему, – подумала она, – все кончено…» Любопытство погубило Еву…

– Я согласна, – сказала она наконец.

– Когда же? Где?

Маша дышала быстро и неровно.

– Завтра… вечером. Вы знаете рощицу над Долгим Лугом?..

– За мельницей? Маша кивнула головой.

– В котором часу?

– Ждите…»

А потом в повести что-то пошло не так:

«Авдей схватил ее за руку.

– Итак, вы меня любите! – воскликнул он. Маша вся похолодела от испуга. Она не думала признаваться Авдею в любви; она сама еще наверное не знала, любит ли она его… Она вдруг почувствовала у себя на щеке жесткие усы Авдея…

– Будемте счастливы, – шептал он, – ведь только есть одно счастье на земле!..

Маша вздрогнула, с ужасом отбежала в сторону и, вся бледная, остановилась, опираясь рукой о березу. Авдей смешался страшно.

– Извините меня, – бормотал он, подвигаясь к ней, – я, право, не думал…

Маша молча, во все глаза, глядела на него… Неприятная улыбка кривила его губы… красные пятна выступили на его лице…

– Чего же вы боитесь? – продолжал он, – велика важность? Ведь между нами уже все… того…»

После этой сцены Маша полюбила Кистера, а Лучков, узнав, об этом, бедного Федю застрелил. К счастью, сейчас подобные истории ежели и случаются, то ограничиваются выбитыми зубами. Но чаще до таких развязок все же не доходит. События развиваются не по тургеневскому, а по довлатовскому сценарию: «Женщины любят только мерзавцев, это всем известно. Однако быть мерзавцем не каждому дано. У меня был знакомый валютчик Акула. Избивал жену черенком лопаты. Подарил ее шампунь своей возлюбленной. Убил кота. Один раз в жизни приготовил ей бутерброд с сыром. Жена всю ночь рыдала от умиления и нежности. Консервы девять лет в Мордовию посылала. Ждала…

А хороший человек, кому он нужен, спрашивается?..»

* * *