Победители вещей

Три следующих года в Верхних Макушках прошли относительно спокойно, правда, в стране в целом царила полная политическая неразбериха. Но селяне почти не обращали на нее внимания: они гнали самогон, расселяли на ночь по сараям парочки, и лениво ждали очередного поворота московской политической то ли драмы, то ли комедии. Но, как выяснилось вскоре, это зрелище не было бесплатным. Пожилое поколение верхнемакушкинцев вдруг стало крайне нерегулярно получать пенсию, а сама денежная сумма постепенно превратилась ни во что. Юные и прожорливо-хищные рыночные отношения свирепствовали уже не только в экономике и сфере услуг, но захватили страну целиком и первым делом выбирали в качестве жертв наименее защищенных граждан. Задолго до выплат деньги пенсионеров переносились из одного чиновничьего кармана в другой, кружили по стране в замысловатом вихре и где-то там, – в финансовых облаках новорожденных частных банков – превращались в благодатный дождь процентов прибыли для избранных.

База отдыха «Сытые боровички» переходила из рук в руки и хирела все больше и больше. А отдыхающих становилось все меньше и меньше. Кое-кто из ее прежних обитателей – явное меньшинство, сумевшее вынырнуть из накатившего на бывший Союз девятого вала капитализма, – зачастили в Турцию и Таиланд. Остальные сидели дома без работы, не зная, как свести концы с концами.

Летом 1996 года «Сытые боровички» закрылись совсем. Это был удар в спину. В пустых сараях верхнемакушкинцев пылились никому не нужные бутыли с высококачественным спиртом, а на койках, предназначенных для любовных утех, спали беспризорные кошки. Только треть селян, которая не до конца забыла свои крестьянские привычки, то есть держала скотину и не забросила огород, устояла на ногах. Те же, кто развесили по стенам бывших телятников и свинарников ковры и украсили их окна шторами, были повержены в прах.

Иван Ухин рычал от бешенства и открыто ругал первого Президента обновленной независимым (независимым черт знает от кого и чего) финансовым капиталом России. Председатель сельсовета Макар обходил брата стороной и избегал смотреть ему в глаза. Если Ивану и удавалось поймать за рукав норовившую ускользнуть от прямого ответа «власть», та предпочитала отделываться общими политическими заявлениями. Словесная шелуха Макара была похожа на мини-купальник красавицы, рекламирующий крем для загара. Казалось бы, не скрывая почти ничего, тем не менее, она ясно давала понять, что как раз главное (о котором никто не говорит вслух) стоит немалых денег. Но денег у селян не было. Иван Ухин вложил все свои средства в приобретение домашнего спиртзавода и обеспеченное сытое будущее ускользало от него со скоростью выше названной рекламной красотки, вдруг решившей проявить циничный практицизм. Иван Ухин вспомнил бесплатные пирожки, о которых когда-то рассказывал брат. Мысль, что теперь именно он, Иван Ухин, должен расплачиваться за эти идиотские пирожки из своего кармана, казалась селянину ужасающе несправедливой.

Разоренный спиртозаводчик поднял восстание. Пострадавший от экономического эксперимента народ поддержал его, и Макар был с позором свергнут с пьедестала власти. Поверженный «демократ» оказался удивительно жалок, а еще более глуп, когда дело коснулось финансовой отчетности перед восставшим народом. Вскоре, приехавший из райцентра следователь обнаружил, что Макар попросту спёр деньги, предназначенные для строительства сельского газопровода. Сумма была немаленькой, поскольку деньги сдавали все, а расценки на услуги Газпрома, как выяснилось, Макар устанавливал сам. Но удивлял не сам факт воровства, сколько та бездумная, бесшабашная наглость, с которой были украдены деньги. Судя по всему, Макар собирался продержаться у власти неопределенно долгий срок и не опасался перевыборов, какими бы демократическими они не казались.

Народ торжествовал, но уголовное дело против Макара заглохло само собой. Бывший председатель сельсовета удрал в город, а еще через пару недель в областной газете вдруг появилась большая статья, обвиняющая следователя в политическом преследовании бывшего защитника Белого Дома Макара Ухина. Дело грозило перерасти в шумный политический процесс. Рука Фемиды слепо ощупала политический кукиш и стала по стойке смирно, громыхнув весами и бесполезными, хотя и весомыми, гирьками фактов и доказательств.

Верхние Макушки погрузилась на дно финансового краха… Впрочем, вскоре блеснул луч надежды – уже в следующем году «Сытые боровички» вновь открылись. Это был очередной частный бизнес, но уже решивший вспомнить порядком забытую специализацию заведения. Как бы ни гримасничала политика и экономика, мода на стройную юность, подтянутую взрослость и молодящуюся старость всегда парила над имущими гражданами невесомыми и очень дорогими облачками. В «Сытые боровички» снова стали съезжаться объемистые толстяки и толстушки.

Верхнемакушкинцы потирали руки и ждали приглашения на работу дворниками, разнорабочими, прачками, посудомойками, горничными и истопниками. В отличие от полулегальных, эти экономические связи хотя и приносили меньший доход, но давали большую стабильность. Пределом мечтаний каждого селянина была должность завхоза. Что удивительно, никто из верхнемакушкинцев никогда не достигал этого предела карьеры, тем не менее, мечта продолжала жить. Жить вопреки здравому смыслу. Тут, разумеется, можно упрекнуть селян в отсталости, ведь они еще верили в то, что европейский ветер политических перемен не вымел до конца боярские социалистические чуланы, вечно закрытые на учет магазинные кладовые и гаражные чуланы начала 90-х годов. А разве для такой работы не требовались совсем маленькие и все понимающие исполнители?.. Увы, но наивность народа, по крайней мере ее корни, могли бы посоперничать в вопросе жизнестойкости с любым сорняком.

Короче говоря, частный бизнес, вернувшийся в «Сытые боровички», вдруг напрочь забыл о жителях Верхних Макушек. Как вскоре выяснилось, бизнесмен, купивший бывшую «базу отдыха», был помешан на европейской цивилизованности. Даже посудомойки и прачки для работы в санатории подбирались им по четкому шаблону, а именно: по росту, цвету глаз и длине ног. Бывшие спортсмены-бегуны подметали дорожки, выложенные немецкой брусчаткой, а их коллеги тяжелоатлеты разгружали машины с продуктами и дежурили возле ворот. Внутри бревенчатых домиков и номеров пятиэтажного корпуса, до неузнаваемости облагороженных евроремонтом, сновали молоденькие грудастые горничные, все до единой похожие на юную Мерлин Монро.

Два верхнемакушкинца, которых все-таки взяли на работу (один подходил по цвету глаз к грузчикам, второй смахивал прической на финиширующего бегуна), вскоре были с позором изгнаны из цивилизованного европейского рая. Причиной изгнания оказались грешки социалистического мышления. Селяне никак не могли понять, почему, например, они не имеют права прихватить домой стандартный, хрупкий стул, на который толстые «боровички»-пациенты не смогут сесть без опасения оказаться на полу. Правда взятый ими темп «приватизации» чужого имущества, оказался настолько высоким, что новый хозяин санатория подсчитал, что через пару месяцев прыткие селяне доберутся и до его английского кресла.

Иван Ухин поднял мятеж и к железным воротам «Сытых боровичков» двинулась возмущенная толпа. Народ требовал не только работы, но и того, о чем никто не говорил вслух – права на скармливание «боровичкам» домашних копченостей и горячительных напитков и не только в селе, но и на территории санатория.

Ворота «Сытых боровичков» оказались запертыми, и демонстрация закончилась руганью восставших с охраной санатория. Кто-то из селян разбил литровую бутылку самогона о решетку ворот и поджег его. Охрана открыла ворота и пошла в атаку. И хотя верхнемакушкинцев было значительно больше, они быстро отступили. Витьке Кузьмину снова досталось больше всех – два подзатыльника и пинок, едва не угодивший в копчик, сразу же вывели его из строя. Окончательно толпу селян разогнал дождь.

Взбешенный бизнесмен-цивилизатор, до этого выпускавший своих подопечных «боровичков» за ворота только под присмотром санитаров, ответил восставшим селянам тем, что запретил кому бы то ни было посещать Верхние Макушки. Селяне не остались в долгу, и перешли к партизанским действиям. Парами и поодиночке, они перебирались через подросший забор райского капиталистического сада и змеиным шепотом предлагали изнывающим от западноевропейской диеты толстякам экологически чистую, свежекопченую свинину по демпинговым ценам.

Странно, но несмотря на то, что для слабонервных больных в «райском» буфете санатория в изобилии имелись английский бекон, голландский сыр, немецкие куры, греческие маслины и французское вино, толстые «боровички», если и шли на сделку со своей совестью, то только под давлением исключительно российских продуктов. Тихая провокация имела большой успех. То ли голод обостряет чувство патриотизма, то ли, согласно доктору Фрейду, тот же голод усиливает акценты мышления, выработанные еще в детстве, короче говоря, «боровички» ломались один за другим, едва взглянув на банку клубничного варенья или кусок сала с аппетитной прослойкой.

Селян, разумеется, ловили. Сначала их отпускали по-хорошему – после внушения, что это чужая территория – но потом стали и поколачивать. После того, как Виктора Кузьмина побили три раза, Иван Ухин снова повел народную толпу к райским воротам. На этот раз селяне держали в руках явно политические лозунги «Даешь полную приватизацию прихватизаторам!» и «Свободу народу!». В толпе мелькали и случайные транспаранты, например, «Да здравствует 1 мая!» и «Слава Великому Октябрю!», хотя, селяне отлично знали, что на дворе стоит июль.

Навстречу толпе вышла многочисленная охрана «Сытых боровичков». Две армии остановились в десятке шагов друг от друга. На этот раз верхнемакушкинцы были настроены куда более решительно. Подчеркивая серьезность своих намерений, они раздвинули свои ряды и выпустили вперед десяток бойких женщин. Строй охранников санатория несколько попятился. Жены верхнемакушкинцев были и воинами, и парламентерами одновременно. Они размахивали кулаками и многоголосым хором требовали непонятно чего. Селянки были до крайности наглы и смелы. Они хорошо понимали, что, если враг попытается поднять на них руку, это будет равносильно объявлению тотальной войны, причем войны, до полного истребления одной из сторон. Моральное преимущество, конечно же, было бы у защищающейся стороны, то есть опять-таки на стороне верхнемакушкинцев.

Охрана «Сытых боровичков» побоялась тронуть женщин и отступила дальше – за ворота, но не успела закрыть их, как руководитель штурма Иван Ухин издал победный вопль и первым бросился добивать врага. Схватка у ворот переросла в грандиозную драку. Бывшие спортсмены легко уложили на брусчатку Ивана Ухина, но на его место тут же стала его семипудовая жена. Понадеявшиеся на свою физическую силу охранники вдруг поняли, в чем заключается бессмысленность и беспощадность русского бунта: пока охранник-тяжелоатлет бил кулаком прямо перед собой, пытаясь попасть по плохо выбритой мужской физиономии, его в это время лупили чем попало обступившие со всех сторон воинственные женщины. Их удары были не очень сильны, но их было так много, что в глазах атлета мерк свет и он, как когда-то мужественный спартанец царь Леонид, «сражался в тени» этих ударов. Кроме того, сельские дамы не были знакомы с правилами рыцарских поединков и могли запросто угодить ножкой в пикантное место. Охранник, как подкошенный, падал на асфальт, скреб ногтями новомодную брусчатку, и верхнемакушкинской особи мужского пола оставалось только переступить через поверженное тело врага. Короче говоря, если бы не вовремя прибывшая милиция и пожарные, «Сытым боровичкам» пришлось бы пережить постылый позор капитуляции.

Скандал замяли. Руководству «Сытых боровичков» была не выгодна шумная антиреклама санатория в суде. Кроме того, верхнемакушкинцы пригрозили, что в случае их уголовного преследования, они перекроют единственную лесную дорогу в санаторий, проходящую через их село. Угроза не казалась надуманной. Как раз в это время по телевизору часто показывали шахтеров, митингующих на железнодорожных рельсах.

И все-таки «Сытые боровички» рухнули в очередной раз без помощи верхнемакушкинцев. То, что не могли сделать воинственные селяне и их жены и даже финансовый кризис августа 98-го года, совершила элементарная потребительская психология. Контингент «Сытых боровичков» – толстяки и толстушки, проходящие курс лечения по два, а то и по три месяца – перестали верить бизнесмену-цивилизатору. Беда в том, что островок холеного европейского сервиса среди всеобщей российской безалаберности выглядел довольно нелепо. Иначе говоря, пышная и светлая клумба «Сытых боровичков» выглядела как мимолетное сумасшествие художника. Толстяки, поеживаясь и оглядываясь по сторонам, вдруг ловили себя на мысли, что они ежеминутно ждут хитрого подвоха. Ожидание было чисто подсознательным, но довольно сильным. Одинаково грудастые горничные, стройные санитарки и великаны-грузчики с застывшими финансово-зависимыми улыбками были похожи на кукол. Холодная вежливость врачей, отчужденная предупредительность всего прочего персонала если и вызывала одобрение контингента, то только на словах. Все, что окружало пациентов «Сытых боровичков», казалось им аккуратно списанным, чужим и гораздо более уместным где-нибудь в швейцарских Альпах.

Нет, разумеется, какой-нибудь «новый русский», окончательно свихнувшийся на английском снобизме, и был доволен «на все сто», но даже он иногда ощущал в груди светлую и таинственную грусть. Это чувство, несмотря на свою таинственность, было столь естественным, что, собираясь отлучиться в город по делам, «новорусский» сноб говорил персоналу, что ему нужно «домой». И в этой, в общем-то, довольно невинной фразе вдруг звучали ностальгические белоэмигрантские нотки.

Чем более честным старался выглядеть бизнесмен-цивилизатор, тем меньше ему верили. То ли «боровички» решили, что столь бережно заботиться о своем имидже в современной России может только очередной вор; то ли дезодорантные запахи санатория слишком часто перебивали куда более естественные запахи родины, долетающие со стороны лесного болотца, только… Только со временем обитатели санатория перестали задавать свой вечный вопрос «сколько мне лет осталось, брехунья?» даже местной кукушке. «Боровички» перестали верить и ей. Океан российского жульничества убил своей черной тенью, в общем-то, относительно честный и здоровый бизнес.

«Сытые боровички» пошли с молотка. Как водится, дело не обошлось без милиции, налоговой инспекции, внезапной пропавшей крупной суммы денег и как сквозь землю провалившегося главного виновника кутерьмы – бизнесмена-цивилизатора.

Именно с тех пор среди верхнемакушкинцев распространился слух о зарытом на территории санатория кладе. Слух был глупым, но ему верили. Возможно, эта вера была связана с тем, что богатство в России издревле ассоциируется с кладами. Что поделаешь, но богатых людей всегда грабили… Их грабили не только лохматые мужики с топорами на большой дороге, но и княжеские тиуны, и царские опричники, рукастые генерал-губернаторы и мелкая чиновничья сволочь, комиссары в черных революционных тужурках и юная налоговая полиция. Рано или поздно богатый человек терял терпение, брал в руки заветную шкатулку и, шепча под нос тихие ругательства, брел в дальний уголок сада. В русской литературе трагические картины утаивания крупных денежных сумм от государства, всегда получались темными, выразительными и мрачными. Вот по обтянутой мокрой, холщевой рубахой спине хлещут струи дождя, а руки, вооруженные лопатой, с усилием выворачивают комья земли из залитой водой ямы. Рослый, чернобородый мужик по-звериному оглядывается по сторонам. А вот крупным планом и его лицо: густые, насупленные брови, горбатый, пиратский нос и глубоко запавшие, горящие глаза… Увы и да, но даже самая гуманная в мире русская литература никогда не жалела богачей. А впрочем, может быть она и права? Ведь для того, чтобы стать богатым, среднестатистическому гражданину нашей страны приходилось тратить столько душевных сил, что, честное слово, даже у святого попросту не оставалось бы времени на добрые дела. Ведь давка у врат, ведущих к богатству, была способна растоптать самые светлые чувства. Талант и бездарность, финансовый гений и мелкий жулик, испокон веков душились в общей очереди у золотых врат. А их нерадивый страж – государство – то гнал их всех, размахивая революционным маузером, то распахивал ворота так широко, что это не могло не вызвать возмущения у более-менее честных соискателей богатства. В возникшем стремительном водовороте все решала хитрость, наглая сила и умение подставить ногу ближнему. Короче говоря, существование клада на территории «Сытых боровичков» подтверждала если не вся российская история, то, по крайне мере, ее последний пятисотлетний отрезок.

«Сытые боровички» купил новый хозяин. Это был высокий и стройный молодой человек с белозубой, но, в общем-то, довольно естественной улыбкой.

Летним, погожим днем возле дома Ивана Ухина остановилась шикарная иномарка. Несостоявшийся спиртозаводчик немного растерялся, увидев на своем дворе незнакомого гостя. Молодой человек пожал ему руку и представился. Его имя – Игорь Жуков – ничего не говорило Ивану.

Новый хозяин улыбнулся… Он напомнил Ивану Ухину уже почти забытую историю о том, как на его подворье поселился толстый «Маугли».

– Это ты, что ли?!.. – ахнул Иван.

– Я, дядь Вань, – продолжая улыбаться, кивнул Игорь. – Ну, а с полнотой своей я, как видишь, все-таки справился.

Гость и хозяин обнялись. Встреча получилась искренне сердечной. Жена Ивана Люба быстро накрыла стол – Игоря Жукова, бывшего «Маугли», – встретили как родню. Вскоре за столом собралась едва ли не половина деревни. Гости посмеивались, вспоминая былое, но давний случай с голодным мальчишкой и в самом деле был и уникальным, и довольно забавным. После того как гости узнали, что хозяином «Сытых боровичков» стал не кто-нибудь, а именно Игорь Жуков, улыбок стало меньше, а оставшиеся сделались не то чтобы подхалимскими и почтительными, а скорее смущенными. Гости и сам Иван Ухин успели порядком выпить, и о слащавой лести не могло быть и речи.

Игорь Жуков ел мало, но не отказался от пары крохотных стаканчиков домашнего спирта, настоянного на неопределенном множестве трав. Там же, за столом, началось распределение должностей в «Сытых боровичках». Гордый от оказанного ему доверия Иван Ухин получил одну из самых лучших – он был назначен истопником котельной. Летом эта должность была почти что синекурой – должностью без обязанностей – ну а что касается зимы, то в теплой котельной любили собираться все работающие на базе мужики. Они болтали с хозяином котельной о разных интересных вещах, выпивали (разумеется, уже в самом конце смены) и не считали за дело помочь истопнику загрузить в печь уголь или выгрузить из нее шлак.

Прочих должностей было много, не меньше желающих занять их.

Вскоре по деревне заметались радостно возбужденные женщины.

– Галька!.. – кричала одна через забор своей соседке, – ты у Ивана Ухина была?!

– Зачем? – лениво отвечала соседка, развешивая на веревке белоснежное белье.

– Хозяин «Сытых боровичков» у него сидит. Должности сейчас там раздают, дура!

Соседка роняла в грязь сияющую чистотой простыню и несколько секунд стояла с раскрытым от удивления ртом. Потом она опрометью бежала в дом. Вскоре оттуда, на ходу пытаясь попасть рукой в ускользающий рукав пиджака, выбегал муж. Следом, подталкивая его кулаком в спину, торопилась женщина.

– Да быстрее же ты, недотепа, – шипела женщина. – Вдруг нам не хватит?

Но работы в «Сытых боровичках» хватило всем. Игорь Жуков собирался расширять санаторий, и те, кто в начале своей карьеры попадал в строители, потом, судя по всему, имели полное право получить более солидную должность. А впрочем, верхнемакушкинские мужики никогда не боялись тяжелого, физического труда. Кое-кто из них, уже порядком подустав от неопределенностей самогонного бизнеса и «гостевого дела», связанного с неустойчивым половым влечением контингента «Сытых боровичков», как-нибудь вечером брал в руки топор или рубанок, долго осматривал его и, после не менее длительного размышления, говорил сам себе:

– А пошло оно все к черту!.. Что у меня рук, что ли, нет?

Денежные оклады в «Сытых боровичках» были не велики. Но если в семье работали двое да плюс огород с парой коров, безбедное и приличное существование семьи было обеспечено на годы вперед.

Верхнемакушкинцы вернулись в «Сытые боровички» победителями. Бывшие спортсмены и грудастые горничные паковали чемоданы и шли к воротам санатория под презрительными взглядами селян. Кое-где вспыхивали перебранки, но до драки дело так и не дошло. В случае крайней необходимости вперед выходили массивные жены верхнемакушкинцев. Они сжимали кулаки и предлагали штрейкбрехерам убираться по-хорошему.

Между делом бдительные селяне поймали воришку, попытавшегося стянуть английское кресло бизнесмена-цивилизатора. Спасенный предмет мебели был вручен новому хозяину «Сытых боровичков» в торжественной обстановке. Верхнемакушкинцы, конечно, догадывались о том, что по-деловому умный Игорь Жуков знал об их недавнем конфликте с бизнесменом-цивилизатором, и словно желая подчеркнуть свою добропорядочность и незлобивость, относились к Игорю Петровичу Жукову с вежливой предупредительностью не лишенной простой душевной теплоты. Верхнемакушкинцы помнили нового хозяина «Сытых боровичков» еще ребенком – толстым и глупым «Маугли» – и пытались искренне ему помочь, а не тупо угодить.

Игорь Петрович решил сохранить прежнюю специализацию санатория. В общем, на том и порешили. Верхнемакушкинцы охотно брались за любую работу, не забывая при этом указывать новому хозяину на нерадивость своих предшественников. К нему тащили дырявые простыни, треснувшие электрические плафоны и сломанные дверные замки. Не лишенные патриотизма селяне с тихим злорадством выискивали недочеты пресловутого евроремонта и хваленого европейского сервиса. На второй день пребывания в «Сытых боровичках» народный умелец – он же местный телемастер – Федор Мазуркин притащил в кабинет хозяина «Сытых боровичков» японский телевизор до этого мирно стоявший в холле. Нет, телевизор работал, но он уже успел побывать в ремонте. Федор долго доказывал Игорю Петровичу, что ремонт был сделан абсолютно безграмотно. Он тыкал пальцем в непонятное нутро пластмассового ящика и с жаром говорил о том, что за такой ремонт нужно отрывать руки. Показ закончился электрической контузией Федора, поскольку перед показом и тыканием отверткой он зачем-то включил телевизор в сеть…

Вскоре в «Сытые боровички» приехала сестра Игоря Петровича. Это была молодая женщина с удивительно милым и в тоже время едва ли не классически красивым лицом и редким именем – Василиса. Вскоре все без исключения селяне вдруг поняли, что это и есть она – Хозяйка…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Немаловажную роль в появлении, развитии и последующем взлете «Сытых боровичков» сыграла матушка-природа. Окружающий санаторий лес был светел, чист и уже в трех километрах граничил с общероссийским заповедником. Обитатели заповедника – лоси, лисы, зайцы – не признавали лесных границ, а что касается самых смелых из них, то почти каждую ночь на территории «Сытых боровичков» появлялся огромный кабан. Со временем он даже стал местной достопримечательностью. Аппетитно похрюкивая и не обращая внимания на припозднившиеся влюбленные парочки, лесной гость тщательно обследовал мусорные баки возле кухни. Крышки баков издавали скрежещущие звуки «Рт-р-р… Рт-р-р…» и, после своего падения на землю, добавляли громкое «Дам!» За философское спокойствие и за такую же склонность к поиску чего-то нового на старом месте, кабана прозвали Эразмом Роттердамским. Во времена «сексуальной революции» кличку, правда, исправили на Оргазм, но затем, под давлением вечного женского большинства, кабану все-таки вернули его прежнее, более благозвучное имя. Мужчины не возражали и, откровенно говоря, для этого были причины. Дело в том, что темной, лесной душой кабана владела почти анекдотическая страсть к наказанию порока прелюбодеяния. По утрам, примерно в половине пятого, когда уставшие, но довольные мужчины возвращаются от своих возлюбленных, Эразм становился в засаду. Встреча с хитрым кабаном всегда носила неожиданный характер: ничего не подозревающий «Ромео» поворачивал за угол очередного домика и вдруг… На тропинке его поджидал преогромный лесной кабан. Реакция на встречу, особенно у тех, кто увидел Эразма впервые, носила довольно эмоционально характер. Клыкастый кабан производил на любвеобильных мужчин примерно такое же впечатление, как и неожиданно вернувшийся из командировки муж или восставшая из ада тень Командора. Нет, возможно, по силе и страсти те чувства, которые вдруг овладевали «Ромео», не уступали оргазму, но по внутреннему содержанию они были все-таки его полной противоположностью.

Жители бревенчатых домиков вздрагивали и приподнимали головы над теплыми подушками. Взорвавшийся прямо под окнами отчаянно громкий вопль быстро удалялся вместе с топотом ног. Сообразив в чем, собственно говоря, дело кое-кто из отдыхающих (из тех, кто уже успел столкнуться с Эразмом) понимающе улыбались. Хитрый кабан никогда никого не преследовал. Если он и бежал куда-то, то в прямо противоположенном от беглеца направлении.

Однажды на Эразма было совершено покушение. Стрелявший, к счастью, промахнулся. На следующую же ночь «Сытые боровички» были оккупированы не менее чем полусотней грозно похрюкивающих лесных собратьев Эразма. Разгневанные свиньи опрокидывали урны, теннисные столы и лавочки. Они терлись о стены домиков и вызывали подлого врага на честный бой.

Утром в «Сытые боровички» прибыла милиция и работники заповедника. Возмущенные отдыхающие едва не устроили самосуд над пойманным браконьером-любителем. Он был препровожден в милицейский «воронок» под презрительное улюлюканье толпы. Предложение работников заповедника – отловить полуодомашненного Эразма и отправить его в цирк или зоопарк – было отвергнуто отдыхающими с еще большим негодованием. Во-первых, лесной зверь не представлял никакой опасности, а, во-вторых, сумевший за себя постоять кабан вдруг вызывал у всех без исключения неодолимое чувство симпатии. Но дело было не только в этом. Например, какой английский лорд согласился бы с тем, чтобы из его древнего замка вдруг выселили привидение?

После всего случившегося обитатели «Сытых боровичков» стали подкармливать не только Эразма, но и его лесных собратьев. По вечерам они раскладывали хлеб и остатки ужина возле забора, выходящего к самой темной, восточной стороне леса, а сами прятались в беседках за забором.