В водовороте

– А именно?

– Ну нет, я никогда тебе этого не скажу! – воскликнула Елена.

Миклаков, в самом деле, говорил ей весьма неутешительные вещи.

– Как хотите, – рассуждал он с ударением, – а князь все-таки человек женатый!

– Что ж, мне из-за этого и душить в себе чувство было? – спрашивала его Елена.

– Ах, боже мой, душить чувство! – воскликнул Миклаков. – Никогда чувство вдруг не приходит, а всегда оно есть результат накопленных, одного и того же рода, впечатлений; стоит только не позволять на первых порах повторяться этим впечатлениям – и чувства не будет!

– Но зачем же бы я стала это делать, позвольте вас спросить? – говорила Елена.

– Да хоть бы затем, что теперешнее, например, ваше положение очень скверное! – возражал ей Миклаков.

– Но чем же? – спрашивала Елена, сама при этом немного краснея.

– А тем, что вы сами очень хорошо знаете – чем, но только из принципов ваших хотите показать, что вам ничего это не значит.

– Мои принципы – это вся я! – говорила Елена.

– Нет, не все, далеко не все! – возражал ей с усмешкой Миклаков.

Елена начинала на него немножко сердиться.

– Вы странный человек, вы как будто с каким-то наслаждением мне злопророчествуете!

– Да и добропророчествовать тут нечего!

– Что ж, вы так-таки князя за совершенно дрянного человека и считаете?

– Нисколько! Но я вижу только, что он одной уж женщине изменил.

– Кому это?

– Жене своей.

Елена захохотала.

– Я надеюсь, что в его чувстве ко мне и к жене есть маленькая разница!

– Не знаю-с!.. Мы его чувства к жене оба с вами не видали.

– Но какое же его чувство ко мне, как вы находите, серьезное или пустое? – спрашивала Елена настойчиво, но с заметным трепетом в голосе.

– Серьезных и пустых чувств я не знаю, – отвечал ей Миклаков, – а знаю страстные и не страстные, и его чувство к вам пока еще очень страстное!

– Подите вы! Вы говорите только с одной какой-то животной стороны.

– Да ведь по-нашему с вами человек только животное и есть, – говорил Миклаков, устремляя на Елену смеющиеся глаза.

– Что ж из этого?.. Но он все-таки может любить в другом: ум, образование, характер, – перечисляла Елена.

– Все может, жаль только, что все это не по религии нашей с вами! – подсмеивался Миклаков.

– Никакой у вас нет религии и никогда не бывало ее, потому что никогда не было никаких убеждений! – прикрикнула на него Елена.

– Совершенно верно-с. Кроме того твердого убеждения, что весь мир и все его убеждения суть не что иное, как громаднейшая пошлость, никогда никакого другого не имел! – подхватил Миклаков.

– Ну, подите вы! – повторила еще раз Елена, видя, что Миклаков уже шутил. А он, в свою очередь, при этом вставал, целовал ее руку и уходил домой, очень довольный, что рассердил барышню.

* * *

– Кто же, однако, еще у тебя будет? – продолжал князь разговаривать с женой о предстоящем вечере.

– Будет еще madame Петицкая, которая представит нам молодого танцора, monsieur Архангелова! – отвечала княгиня.

– Madame Петицкая представит monsieur Архангелова – недурно! – произнес князь насмешливым голосом.

M-me Петицкой также предстоит некоторая роль в моем рассказе, а потому я и об ней должен буду сказать несколько слов. Дама эта, подобно Миклакову, тоже немало изливала желчи и злобы на божий мир, только в более мягкой форме и с несколько иными целями и побуждениями. Она познакомилась с княгиней всего только с месяц назад и, как кажется, была мастерица устраивать себе знакомства с лицами знатными и богатыми. Высмотрев на гулянье в саду княгиню и узнав с достоверностью, кто она такая, г-жа Петицкая раз, когда княгиня сидела одна на террасе, подошла к решетке их садика. Одета г-жа Петицкая была в черное траурное платье, траурную шляпку и, придав самый скромный и даже несколько горестный вид своему моложавому лицу (г-же Петицкой было, может быть, лет тридцать пять), она произнесла тихим и ровным голосом и совсем, совсем потупляя глаза:

– Madame la princesse, pardon, что я вас беспокою, но не угодно ли вам будет купить рояль, который остался у меня после покойного мужа моего?

Княгиню немножко удивило подобное предложение.

– Но сами вы разве не играете? – спросила она.

– Я играю, и недурно играю, – отвечала г-жа Петицкая еще скромнее, – но у меня нет средств, чтобы иметь такой дорогой рояль; мой муж был великий музыкант!

– Ваша фамилия? – спросила ее княгиня.

– Петицкая! – произнесла г-жа Петицкая с заметною гордостью.

– Ах, я слыхала игру вашего мужа; он действительно был превосходный музыкант.

– Превосходный! – повторила и г-жа Петицкая, приближая носовой платок к глазам.

– Я непременно зайду к вам посмотреть ваш рояль и купить его, хоть затем, чтобы иметь его в память вашего супруга.

– О, merci! Недаром мое сердце влекло меня к вам! – воскликнула негромко г-жа Петицкая.[76 - После слов «воскликнула негромко г-жа Петицкая» было: «Во всей этой сцене г-жа Петицкая видимо хотела представить из себя горькую, неутешную вдову, для которой память об ее покойном муже дороже всего»]

Раскланявшись с княгиней, она удалилась. Та на другой же день зашла к ней на дачу посмотреть рояль, который ей очень понравился, и она его сейчас купила.

Когда нанятые для переноски рояля мужики подняли его и понесли, г-жа Петицкая удалилась несколько в сторону и заплакала. Княгине сделалось бесконечно жаль ее.

– А у вас никакого рояля и не останется? – спросила она ее.

– Нет! – отвечала г-жа Петицкая почти трагическим голосом.