В водовороте

– Нет, не секретничает, – отвечал барон.

– Съездите к нему, будьте так добры, и расскажите все это! – заключила Анна Юрьевна.

Барон сделал гримасу: ему очень не хотелось ехать к Григоровым, так как он предполагал, что они, вероятно, уже знали или, по крайней мере, подозревали об его отношениях к Анне Юрьевне, а потому он должен был казаться им весьма некрасивым в нравственном отношении, особенно княгине, которую барон так еще недавно уверял в своей неизменной любви; а с другой стороны, не угодить и Анне Юрьевне он считал как-то неудобным.

– Пожалуйста, – повторила между тем та.

Барон, нечего делать, поднялся и поехал, а через какой-нибудь час вернулся и привез даже с собой князя. Сей последний не очень, по-видимому, встревожился сообщенным ему известием, что отчасти происходило оттого, что все последнее время князь был хоть и не в веселом, но зато в каком-то спокойном и торжественном настроении духа: его каждоминутно занимала мысль, что скоро и очень скоро предстояло ему быть отцом. О, с каким восторгом и упоением он готов был принять эту новую для себя обязанность!..

– Я рад с своей стороны, что Елена не будет служить, – сказал он Анне Юрьевне.

– Но я зато не рада!.. – возразила она. – Тут они затронули меня!.. Я сама должна через это бросить мое место.

– И то отлично, что вы бросаете место!.. Разве в России можно служить? – подхватил князь.

– Я также нахожу, что отлично кинуть подобную должность, – подтвердил и барон.

Ему давно хотелось навести как-нибудь Анну Юрьевну на эту мысль с тем, чтобы удобнее было уговорить ее ехать сначала за границу, а потом и совсем поселиться в Петербурге.

Анна Юрьевна, однако, доводами своих кавалеров мало убедилась и оставалась рассерженною и взволнованною.

Князь после того поехал сказать Елене о постигшей ее участи и здесь встретил то, чего никак не ожидал: дверь ему, по обыкновению, отворила Марфуша, у которой на этот раз нос даже был распухшим от слез, а левая щека была вся в синяках.

– Дома Елена Николаевна? – спросил он ее.

– Нет-с, никак нет! – ответила Марфуша, едва удерживаясь от рыданий.

– Но где же она? – спросил с беспокойством князь.

– Они совсем от маменьки уехали-с.

– Как совсем уехала? Куда уехала?

– В гостиницу Роше какую-то!.. Дворник сейчас и платья ихние повез туда за ними.

Князь понять ничего не мог из всего этого.

– Что же она рассорилась, что ли, с матерью? – спросил он.

– Не знаю-с, – отвечала Марфуша, недоумевавшая, кажется, говорить ли ей правду или нет.

– А Елизавета Петровна где? – спросил князь.

– Они дома-с.

Как ни противно было князю каждый раз встречаться с Елизаветой Петровной, но на этот раз он сам назвался на то, чтобы узнать от нее, что такое случилось.

– Поди, доложи, примет ли она меня? – сказал он Марфуше.

Та пошла.

– Пожалуйте, просят-с, – сказала она, возвратясь к нему в переднюю.

Князь пошел.

Елизавета Петровна приняла князя у себя в спальне и лежа даже в постели. Лицо у нее тоже было заплаканное и дышавшее гневом.

– Что Елена-то Николаевна ваша наделала со мной!.. – произнесла она тотчас же, как князь вошел.

– Что такое? – спросил тот.

Елизавета Петровна злобно усмехнулась.

– Разгневаться изволила… Эта сквернавка, негодяйка Марфутка, – чесался у ней язык-то, – донесла ей, что управляющий ваш всего как-то раза два или три приходил ко мне на дачу и приносил от вас деньги, так зачем вот это, как я смела принимать их!.. И таких мне дерзостей наговорила, таких, что я во всю жизнь свою ни от кого не слыхала ничего подобного.

Князь слушал Елизавету Петровну с понуренной головой и с недовольным видом; ему, видимо, казалось все это вздором и бабьими дрязгами.

– И все это по милости какой-нибудь мерзкой девки, – продолжала между тем та, снова приходя в сильный гнев. – Ну, и досталось же ей!.. Досталось!.. Будет с нее…

Елизавета Петровна, в самом деле, перед тем только била и таскала Марфушу за волосы по всем почти комнатам, так что сама даже утомилась и бросилась после того на постель; а добродушная Марфуша полагала, что это так и быть должно, потому что очень считала себя виноватою, расстроив барыню с барышней своей болтовней.

– Что ж, Елена Николаевна совсем от вас уехала? – спросил князь Елизавету Петровну.

– Совсем!.. Говорит, что не хочет, чтобы я ею торговала. Я пуще подбивала ее на это… Жаль, видно, стало куска хлеба матери, и с чем теперь я осталась?.. Нищая совсем! Пока вот вы не стали помогать нам, дня по два сидели не евши в нетопленных комнатах, да еще жалованье ее тогда было у меня, а теперь что? Уж как милостыни буду просить у вас, не оставьте вы меня, несчастную!

Елизавета Петровна повернулась при этом на своей постели и спустила одну руку до самого пола, как бы представляя, что она кланяется до земли.

– Будете вы обеспечены, этим не тревожьтесь! – сказал ей тот с досадой и собираясь уйти.

– А нынешний-то месяц получу ли, что прежде получала? Он уж весь прошел!.. – проговорила Елизавета Петровна кротким голосом.

– Получите и за нынешний и за будущий, – отвечал ей князь, выходя в залу и явно презрительным тоном.

Сев в карету, он велел как можно проворнее везти себя в Роше-де-Канкаль. Елена взяла тот же нумер, где они обыкновенно всегда встречались. При входе князя она взмахнула только на него глазами, но не тронулась с своего места. За последнее время она очень похудела: под глазами у нее шли синие круги; румянец был какой-то неровный.

– Прекрасно, отлично со мной вы поступали! – говорила она, подавая, впрочем, князю руку, когда тот протянул свою.

– Что такое я поступал? – отвечал тот, смеясь.

– Ничего!.. Смешно это очень!.. – продолжала искренно сердитым голосом Елена. – Хоть бы словом, хоть бы звуком намекнул мне, что у них тут происходит: хороша откровенность между нами существует!

– В чем тут откровенности-то быть, – я даже не знаю!..

– Как вы не знаете? – воскликнула Елена. – Вы знали, я думаю, что я всю честь мою, все самолюбие мое ставила в том, чтобы питаться своими трудами и ни от кого не зависеть, и вдруг оказывается, что вы перешепнулись с милой маменькой моей, и я содержанкой являюсь, никак не больше, самой чистейшей содержанкой!

– Содержанкой, выдумала что!.. – произнес князь.

– Как же не содержанкой? Мать мне сама призналась, что она получала от вас несколько месяцев по триста рублей серебром каждый, и я надеюсь, что деньги эти вы давали ей за меня, и она, полагаю, знала, что это вы платите за меня!.. Как же вы оба смели не сказать мне о том?.. Я не вещь неодушевленная, которую можно нанимать и отдавать в наем, не спрашивая даже ее согласия!