Елена благодаря тому, что с детства ей дано было чисто светское образование, а еще более того благодаря своей прирожденной польской ловкости была очень грациозное и изящное создание, а одушевлявшая ее в это время решительность еще более делала ее интересной; она села на стул невдалеке от князя.
– Maman просит вас сегодня заехать к ней, она очень желает вас видеть, – проговорила Елена.
– А сами вы будете дома? – спросил ее протяжно князь.
– Непременно! – подхватила Елена стремительно.
Она и прежде, когда приглашала князя, то всегда на первых же порах упоминала имя «maman», но саму maman они покуда еще княгине не показывали, и князь только говорил ей, что это очень добрая, но больная и никуда не выезжающая старушка.
Елпидифор Мартыныч, все еще продолжавший смотреть на Елену, не утерпел наконец и отнесся к ней.
– К-х-ха! – начал он прежде всего с кашля. – Позвольте мне спросить: не имел ли я удовольствия встречать вас в доме графини Анны Юрьевны?
– Очень может быть, – отвечала Елена, – но только не в доме у ней, а в передней: я приходила к ней просить место учительницы.
Елпидифор Мартыныч склонил при этом свою голову.
– И получили вы сие место?
– Получила, вот по милости князя! – сказала Елена.
Елпидифор Мартыныч еще ниже склонил свою голову.
– Значит, мы в некотором роде товарищи с вами по службе. Я тоже служу у Анны Юрьевны по попечительству и смею рекомендовать себя: действительный статский советник Елпидифор Мартыныч Иллионский!
Елена молчала на это.
– А ваша фамилия? – продолжал старикашка.
– Жиглинская! – сказала Елена.
Елпидифор Мартыныч растопырил руки.
– Елизаветы Петровны дочь? – воскликнул он.
– Да! – отвечала Елена.
– Я вот еще какую вас видел, вот какохонькую! – говорил Елпидифор Мартыныч, показывая рукою от полу на аршин и все ниже и ниже затем опуская руку. – Что же ваша матушка поделывает и как поживает?
– Ничего, хорошо! – отвечала ему сухо и почти с неудовольствием Елена, потому что Елпидифор Мартыныч, говоря последние слова, явно уже обратил на нее какие-то масленые глаза: он был ужасный волокита и особенно за небогатенькими девушками.
– Ну, однако, мне пора! – сказала Елена, вставая.
Ее, по преимуществу, конфузило то, что княгиня во все это время не проговорила с ней ни слова.
– А вы в какие страны, осмелюсь вас спросить? – обратился опять к ней Елпидифор Мартыныч, тоже поднимаясь с своего места.
– На Покровку! – отвечала ему Елена и отвернулась от него.
– Так не угодно ли, я довезу вас на своих конях? Я в эти именно страны и еду, – говорил Елпидифор Мартыныч, явно уже любезничая с ней.
Елена несколько мгновений заметно недоумевала и в это время успела бросить короткий, но вопрошающий взгляд на князя.
– Он вас довезет отлично! – проговорил тот, как бы в ответ на этот взгляд.
– Ну, хорошо! – сказала Елена. – Adieu, princesse, – прибавила она опять как-то официально княгине.
– Прощайте! – отвечала та, стараясь, по обыкновению, придать как можно более простоты и естественности своему голосу.
– Ну так, значит, до свидания, до вечера, – говорила Елена, подавая бойко руку князю.
– До вечера! – повторил тот, видимо, делая над собой страшное усилие, чтобы не смотреть на Елену тоже неравнодушным оком. – А я книг много для вас накупил: прикажете их ужо привезти к вам? – присовокупил он.
– Пожалуйста! – отвечала Елена и пошла.
Елпидифор Мартыныч поспешил последовать за ней.
Княгиня вышла их обоих немного проводить.
– Барышня-то эта отличная, бесподобная! – шепнул ей Елпидифор Мартыныч, указывая глазами на уходящую Елену и принимая от княгини деньги за визит.
– Да! – протяжно ответила она и снова возвратилась в кабинет к мужу.
Князь сидел на креслах, закинув голову назад. Лицо его имело какое-то мечтательное выражение; лицо же княгини, напротив, и на этот раз опять осенилось облаком тайного неудовольствия. Муж и жена, оставшись с глазу на глаз, чувствовали необходимость начать между собой какой-нибудь разговор, но о чем именно – не знали. Князь, впрочем, заговорил первый.
– Этот Елпидифор такой дурак невыносимый… – произнес он недовольным голосом.
– Да, не умен… – согласилась и княгиня.
– Его непременно надобно прогнать и не пускать к себе, а то он одними своими рассуждениями может уморить человека.
– Пожалуй, как хочешь! – отвечала княгиня.
Она, надо думать, рассердилась в этот раз на Елпидифора Мартыныча главным образом за то, что он очень уж лестно отозвался об Елене.
* * *
После обеда князь с заметным нетерпением дожидался вечера и в шесть часов велел себе закладывать карету. Княгиня в это время сидела на своей половине. Уезжая, князь не зашел даже к ней проститься. Княгиня тоже не вышла, по обыкновению, проводить его. Князь повез с собою целую кипу книг и карете, разумеется, велел ехать на Маросейку. Здесь квартира госпожи Жиглинской представляла совсем другой вид, чем вчера: она была вся натоплена и подметена. Сама госпожа Жиглинская, разодетая в черное шелковое платье и в модный, с пунцовыми лентами чепец, сидела на обычном своем месте с вязаньем в руках и надменно надсматривала за Марфушей, приготовлявшей на столе чайный прибор. Елена, тоже в черном шелковом платье, ловко обхватывающем ее стройный стан, и очень красиво причесанная, сидела по-прежнему на диване. Она не то что была печальна, но как-то взволнована и вся как бы превратилась в слух и внимание к скрипу и стуку проезжавших мимо экипажей. Наконец шум послышался в самых сенях их квартиры.
Елена привстала.
– Марфуша, поди, отвори! – воскликнула она.
Марфуша побежала и отворила. Вошел князь, державший в обеих руках книги.
– Вот я вам все их привез, – говорил он, входя в гостиную к Елене.
– Ах, благодарю, тысячу раз благодарю! – говорила та как бы в самом деле радостным голосом и подсобляя князю уложить книги на одном из столиков. Освободившись окончательно от своей ноши, князь наконец уселся и принялся сквозь очки глядеть на Елену, которая села напротив него.