Князь нахмурился еще более. Такой разговор о жене ему, видимо, показался не совсем приятен и приличен.
– Je crois qu'elle est tres apathique[32 - Я думаю, что она слишком апатична (франц.).], – продолжала Анна Юрьевна.
– Et pourquoi le croyez vous?[33 - Почему же вы это думаете? (франц.).] – спросил князь, уже рассмеявшись.
– Parce qu'elle est blonde![34 - Потому что она блондинка! (франц.).] – отвечала Анна Юрьевна.
– Mais vous l'etes de meme![35 - Но вы также! (франц.).] – возразил ей грубо князь.
– Oh!.. moi, je suis rousse!..[36 - О, я рыжая!.. (франц.).] У нас кровь так подвижна, что не имела времени окраситься, а так красная и выступила в волосах: мы все – кровь.
Князь покачал на это только головою.
– Новая теория!.. Никогда не слыхал такой.
– Ну так услышь! Знай это. A propos, encore un mot[37 - Кстати, еще одно слово (франц.).]: вчера приезжал ко мне этот Елпидифор Мартыныч!.. – И Анна Юрьевна, несмотря на свой гибкий язык, едва выговаривала эти два дубоватые слова. – Он очень плачет, что ты прогнал его, не приглашаешь и даже не принимаешь: за что это?
– За то, что он дурак и подлец великий! – отвечал князь.
– Но чем? – спросила Анна Юрьевна, уже воскликнув и настойчиво.
– Всем, начиная с своей подлой рожи до своих подлых мыслей! – сказал князь.
– Fi donc, mon cher![38 - Полноте, мой дорогой! (франц.).] У всех русских, я думаю, особенно которые из бедных вышли, такие же рожи и мысли.
Анна Юрьевна не совсем, как мы видим, уважала свою страну и свой народ.
– Подите вы: у всех русских! – перебил ее князь.
– Елпидифор, по крайней мере, тем хорош, – продолжала Анна Юрьевна, – что он раб и собачка самая верная и не предаст вас никогда.
– Ну, я до рабов не охотник, и, по-моему, чем кто, как раб, лучше, тем, как человек, хуже. Adieu! – произнес князь и встал.
– Ты уж едешь? – спросила Анна Юрьевна с неудовольствием.
– Еду, нужно! – отвечал князь и при этом, как бы не утерпев, еще раз взглянул на «Ревекку».
– Головой парирую, что ты едешь не домой! – сказала Анна Юрьевна, пожимая ему руку.
– Не домой, – ответил князь.
– Но куда же?
– Куда нужно!
– Если мужчина не говорит, куда едет, то он непременно едет к женщине.
Князь не без досады усмехнулся.
– У вас, кажется, кузина, только и есть в голове, как мужчины ездят к женщинам или как женщины ездят к мужчинам.
– Нет! – отвечала Анна Юрьевна с презрительной гримасой. – Надоело все это, так все prosaique[39 - обыденно (франц.).], ничего нет оригинального.
– Но чего же бы вы желали оригинального?
– Любви какого-нибудь философа, медвежонка не ручного, как ты, например!
– Я? – произнес князь и захохотал даже при этом.
– Ты, да! – подтвердила Анна Юрьевна.
– В первый раз слышу! – проговорил князь и явно поспешил уйти поскорей от кузины.
– И в последний: женщины двух раз подобных вещей не говорят! – крикнула она ему вслед.
Князь на это ничего не ответил и, сев в карету, велел себя везти на Кузнецкий мост. Здесь он вышел из экипажа и пошел пешком. Владевшие им в настоящую минуту мысли заметно были не совсем спокойного свойства, так что он горел даже весь в лице. Проходя мимо одного оружейного магазина и случайно взглянув в его окна, князь вдруг приостановился, подумал с минуту и затем вошел в магазин.
– Дайте мне револьвер, пожалуйста! – сказал он каким-то странным голосом, обращаясь к красивому а изящному из себя приказчику.
– Большой прикажете? – спросил его тот.
– Чтобы человека мог убить! – ответил князь, не совсем искренно улыбаясь.
– О, это всякий убьет! – подхватил с гордостью приказчик. – Voici, monsieur, – прибавил он, показывая шестизарядный револьвер.
– Кажется, хорош? – произнес князь.
– Превосходный! – воскликнул приказчик и, как бы в доказательство того, прицелился револьвером в другого приказчика, который при этом усмехнулся и отодвинулся немного.
– Вам, вероятно, револьвер нужен для дороги, monsieur? – присовокупил первый приказчик.
– Да-а! – протянул князь. – Я еду в деревню, а теперь там без револьвера нельзя.
– О, да, monsieur, многие помещики берут с собой револьверы. Зарядов прикажете?
– Непременно-с! – отвечал князь.
Приказчик, уложив револьвер и заряды в один общий ящик, подал его князю. Тот, расплатившись, вышел из магазина и велел себя везти в гостиницу Роше-де-Канкаль.
– Номер мне особенный! – сказал он, входя туда.
– В какую цену? – спросил было его лакей.
– В какую хочешь! – отвечал князь.
Лакей ввел его в богатейший номер с огромными зеркалами в золотых рамах, с шелковой драпировкой, с камином и с роскошнейшей постелью.
– Чернильницу мне и все, что нужно для письма! – сказал князь.