Мещане

– Вы знаете, за что!.. – отвечал ему с ударением Хвостиков.

– Э, поверьте, на свете все трын-трава! – произнес Янсутский, усаживаясь около графа. – Выпьемте лучше!.. Шампанского!.. – крикнул он.

Граф, подобно генералу Трахову, очень любил шампанское и не мог от него отказаться; усталый и мучимый жаждой, он с величайшим наслаждением выпил стакан шампанского, два, три.

– А где Лиза теперь? – спросил вдруг Янсутский, наклоняясь немного к графу.

– Она в больнице и умирает, – отвечал тот мрачным голосом.

– Эх, обидно, черт возьми! – воскликнул Янсутский и схватил себя за небольшое число оставшихся волос на голове. – Отдайте мне ее опять – она у меня опять будет здорова, – прибавил он.

– Ни за что, никогда!.. – сказал решительно и с благородством граф. – Теперь уже я ее никуда от себя не пущу.

– Глупо!.. Очень глупо… Я сам, впрочем, скоро в трубу вылечу, если не устрою одной штуки; что ж, ничего! Пожито: хоть и спинушке больно, но погулено довольно! – говорил несвязно Янсутский. – Пойдемте на бильярде играть! – предложил он потом.

Граф мастерски играл на бильярде, о чем Янсутский в опьянении забыл.

– Но по какой цепе мы будем играть? – спросил Хвостиков невинным голосом.

– По три рубля за партию! – отвечал Янсутский с обычным ему форсом.

Граф согласился, думая про себя: «Я тебя, каналья, обработаю порядком за все твои гадости и мерзости, которые ты делал против меня!»

Пока таким образом опечаленный отец проводил свое время, Бегушев ожидал его с лихорадочным нетерпением; наконец, часу в девятом уже, он, благодаря лунному свету, увидел въезжавшую на двор свою карету. Бегушев сначала обрадовался, полагая, что возвратился граф, но когда карета, не останавливаясь у крыльца, проехала к сараю, Бегушев не мог понять этого и в одном сюртуке выскочил на мороз.

– Где же граф? – крикнул он кучеру.

– В гостинице у Тверских ворот остались, – ответил тот.

– А больная, за которой я его послал?

– Больную-с отвезли в больницу.

И кучер назвал больницу.

– Хорошо там ее поместили? – расспрашивал Бегушев, не чувствовавший даже холода.

– Граф сказывал, что хорошо, и сначала велел было мне дожидаться у гостиницы, а опосля вышли и сказали, чтоб я ехал домой.

– Он пьян, конечно?

Кучер усмехнулся.

– Должно быть, маненько выпивши, – ответил он.

– О скотина, о мерзавец!.. – восклицал Бегушев.

В это время нежданно-негаданно предстала пред ним жидовка.

– Ваше превосходительство, – заговорила она, рыдая, – вы изволили мне сказать, что все заплатите, а мне ничего не заплатили и даму эту увезли.

– Как не заплатили? – спросил Бегушев.

– Что вы говорите: «не заплатили»? Вам при мне отдали пятьдесят рублей!.. – уличил жидовку кучер.

– Разве пятьдесят рублей она мне должна? Ты пуще это знаешь… Я пойду теперь к губернатору, приведу к нему детей моих и скажу: «Возьмите их у меня! Мне кормить их нечем!.. Меня ограбили!..»

При словах «к губернатору» и «ограбили» Бегушев окончательно вышел из себя.

– Вон отсюда! – крикнул он так, что жидовка от страха присела на месте.

– Вон! – крикнул еще громче Бегушев.

Жидовка благим матом побежала со двора.

Возвратясь в комнаты, Бегушев тем же раздраженным голосом приказал лакеям, чтобы они не пускали к нему графа Хвостикова, когда он вернется домой, и пусть бы он на глаза к нему не показывался, пока он сам не позовет его.

Глава VII

Граф Хвостиков воротился домой не очень поздно. С ним случилась ужасная неприятность: он подрался с Янсутским! Произошло это следующим образом: Янсутский проигрывал сряду все партии, так что граф Хвостиков, наконец, усовестился и, объявив, что ему крайняя необходимость ехать в одно место, просил Петра Евстигнеевича расплатиться с ним.

– Сколько же вам следует? – спросил тот насмешливо.

– Сосчитать легко!.. Сколько мы партий сыграли? – спросил Хвостиков маркера.

– Тридцать шесть партий, – отвечал тот.

Янсутский вынул бумажник и, точнейшим образом отсчитав восемнадцать рублей, подал их графу, проговоря:

– По полтиннику за партию, будет с вас!

Хвостиков таким образом очутился совершенно в таком же положении, в какое поставлена была им самим поутру жидовка: «В нюже меру мерите, возмерится и вам».[87 - «В нюже меру мерите, возмерится и вам» – то есть такой же мерой, какой мерите, возмерится и вам, – евангельское изречение (Евангелие от Марка, глава 4).]

– Но мы играли по три рубля партию… Я уж не говорю, что некоторые шли на контро, – скромно заметил он вначале.

– А вы смеете играть с пьяным?.. Смеете? Вы знаете, что вас в Титовку за это посадят! – сказал Янсутский и хотел было уйти.

Граф более не выдержал.

– Подлец! – крикнул он ему.

В ответ на это Янсутский ничего не сказал, а, быстро повернувшись назад, подошел к графу и дал ему пощечину. Тот, в свою очередь, обезумел от гнева: с замечательною для семидесятилетнего почти старика силою он выхватил у близстоящего маркера тяжеловесный кий, ударил им Янсутского по голове, сшиб его этим ударом с ног, затем стал пихать его ногами, плевать ему в лицо. Вся злость, накопившаяся издавна в душе графа против Янсутского, вылилась в эту минуту. Маркеры и сбежавшиеся лакеи едва растащили их, и Янсутского, как более почетного посетителя и много тратившего у них денег, они отправили с знакомым извозчиком домой, а графа, вздумавшего было доказывать, что он прав, вывели не совсем вежливо и просили больше не посещать их отеля. Дома графа, как мы знаем, тоже ожидало не совсем приятное известие. Прокофий, всегда его терпеть не могший и почти вслух называвший «пришлой собакой», нарочно сам ему отворил на этот раз дверь и сказал, что Александр Иванович не приказал графу являться к себе на глаза.

– Как не являться? – спросил тот, будучи удивлен и встревожен таким приказанием.

– Так: сидите там у себя наверху! – дополнил Прокофий.

Граф пожал плечами и, делать нечего, покорился молча своей участи. Кроме всех этих оскорбительных в нравственном смысле сюрпризов, он чувствовал довольно сильную физическую боль в левой щеке от удара Янсутского и поламыванье в плечах от толчков, которыми будто бы нечаянно при выпроваживании наградили его трактирные служители.