Кадавры

– Ну чего стоите? Садитесь.

Они сели, машина тронулась с места. Внутри пахло как в хлеву, «Ниву» трясло на колдобинах, на зеркале бешено раскачивалось деревянное распятье.

– Меня Федор зовут. Федя. Простите, что сразу не представился. Спросонья, знаете. – Он зевнул, зажмурился на секунду. Потом ударил по тормозам, открыл дверь. – Секунду, я сейчас у Михалыча клеммы возьму.

Было так темно, что, выйдя из машины, Федор как будто на пару секунд просто исчез. Затем появился в свете фонаря возле гаража. Открыл гараж, скрылся в нем и через минуту вернулся с мотком провода и двумя клеммами в руках. Вручил все это добро Матвею и снова завел мотор.

– Тот человек, который нас привел, – Даша вдруг сообразила, что так и не спросила у деда имя, и ей стало неловко, – он назвал вас отцом. Он сильно старше вас, поэтому, я полагаю, он имел в виду не родство.

Федор тихо посмеялся.

– Да, я тут часовней заведую. Простите, опять же, что в таком виде, – он показал на застиранную футболку, – моя рабочая форма, так сказать. Ночь все-таки, да и вы не за проповедью пришли. И вы это, – он обернулся на секунду, посмотрел Даше под ноги. – Там на коврике липкое, это кровь, но вы не бойтесь, – он посмеялся, – там ничего криминального, это я одного тут с вечера в больницу возил – он себе ногу об штырь распанахал. Прыгнул в воду – и прямо на штырь, представляете? Возил его зашивать, от столбняка кололи… – он сказал что-то еще, но Даша не расслышала.

Под подошвами действительно было липкое.

– У меня «Нива» на ходу, единственная на районе, – продолжал Федор, который уже, кажется, совсем проснулся и теперь трепался как таксист. – Ближайшая больница – двадцать кэ-мэ по бездорожью. Там если чуть дождь прошел – туши свет, болото. А если выброс соли – так вообще. Так что я вроде скорой тут, чуть что – ко мне бегут все. Не могу же я отказать, правда? В этом есть своя ирония, – он помолчал, обернулся. – Вы это, если вам кровь на полу мешает, давайте тряпочку постелим. У меня тут есть, – он вдарил по тормозам и сунул руки под сидение. – Сейчас.

– Нет-нет, все нормально. – Даша посмотрела на Матвея, у него что-то было с лицом – то ли в ужасе, то ли наоборот – вот-вот заржет в голос.

– Ща-ща, – Федор достал старое вафельное полотенце и бросил в ноги Даше. – На него ноги поставьте – так не запачкаетесь. Я в прошлой, в мирской жизни фельдшером на скорой работал, навыки остались – крови не боюсь, рану зашить могу, укол сделать. А теперь вот как – сан принял, приход свой в поселке на пятьсот человек, двадцать лет прошло, а все так же людей в больницу катаю, уколы делаю. От себя не убежишь. Я не жалюсь, конечно. Мое дело какое? Служить, быть полезным. Если польза такая – то пусть.

Какое-то время он ехал молча.

– Вы сказали про выброс соли. Выходит, тут где-то кадавр стоит?

Федор посмотрел на нее в зеркало.

– Так вы из-за нее приехали? Сюда только за ней и ездят. Хотят посмотреть на мертвую.

– Я провожу исследование для Института, – сказала Даша, тон у нее был извиняющийся, она словно пыталась оправдаться перед ним за свой интерес к мортальным аномалиям.

– Ого! Даже так? Я думал, это запрещено, – он посмотрел на нее через зеркало, – это разве не запрещено?

– У меня есть разрешение, – Даша потянулась к рюкзаку, открыла карман.

– Да бросьте вы, не нужно показывать, я верю. Давайте так, сейчас заведем вашу тачку, потом покажу вам мертвую, хотите?

Наконец впереди показались силуэты комбайнов. Небо больше не было непроглядным – тьма отступала. Даша с тревогой смотрела на облака – уже рассвет? – сколько времени прошло?

«Нива» Матвея была на месте, священник подъехал к ней и остановился так, что две машины теперь стояли нос к носу, словно шептались о чем-то. Матвей закрепил клеммы, и через минуту «Самурай» ожил, его круглые фары поморгали и зажглись, загудел двигатель.

– Тут недалеко, езжайте за мной, – сказал Федор, захлопнув капот.

Даша села в машину к Матвею, «Самурай» тронулся и пополз по проселочной, ориентируясь на красные габаритные огни едущей впереди «Нивы». Матвей вдруг захохотал.

– Прости, – сказал он, – видела бы ты свое лицо!

Через пару минут «Нива» Федора остановилась у лесополосы. Он вышел и помахал им рукой. Даша огляделась и поймала себя на мысли, что они тут уже проезжали днем – как можно было не заметить кадавра?

Теперь она отчетливо видела мертвую девочку. МА-53 стояла у самой дороги, запрокинув голову. Опухшие веки, на подбородке – черная гематома, кристаллы соли как иней на волосах.

Пока Матвей распаковывал камеры и штативы, Даша подошла ближе. Девочка стояла с протянутой рукой, и на руке что-то было – остатки оплавившейся, остывшей парафиновой свечки. Следы парафина были повсюду вокруг – прогоревшие свечки у ног девочки.

Даша достала диктофон.

– МА-53, следы парафина всюду. Тут свечки стояли.

– Это наши, с поселка, – сказал Федор.

– Они свечки тут ставят? Зачем?

– Ну как. Идут к мертвой, свечки ей ставят, руки целуют. А потом ко мне – каяться, прощения просить. Бес, мол, попутал, не серчайте, батюшка. Не пойдем больше к мертвой. А потом все равно идут. И так каждый раз. – Он пожал плечами. – Люди.

Глава без номера

Контекст и маргиналии

«Иван Петрович Плужников был комбайнером и пьяницей. Обычно он был осторожен и не допускал, чтобы две эти части его личности пересекались. Родители Ивана Петровича пережили войну и вместе с любовью к земле передали ему страх голода. Хлеб для него был не просто еда, но сакральный объект. Поэтому он так гордился тем, что работает в поле, и очень боялся работу потерять – как чувствовал, что сейчас опять уйдет «в штопор», звонил начальству и брал отгул.

В тот злополучный день, впрочем, он впервые в жизни сел за руль комбайна в нетрезвом виде – в чем позже видел зловещее предзнаменование; словно, нарушив зарок, он разгневал каких-то своих богов.

Он гнал машину по пшеничному полю, смена уже подходила к концу, когда он вдруг напоролся на что-то. Огромная машина дернулась и замерла, как налетевшая на риф шхуна. Ивана Петровича бросило в пот, он знал этот звук – если в молотилку что-то попало, значит, его помощник, Димка, прозевал огромный булыжник, и теперь им обоим конец. Заглушив двигатель, Иван Петрович высунулся из кабины и с нехорошим предчувствием спрыгнул на подножку, затем на землю. Он шагал к молотилке, продолжая плести кружева матюков в адрес Димки, но вдруг осекся и замер, потому что увидел, что именно повредило машину и погнуло ножи. Это был ребенок. Бледный, со следами тления на коже, очевидно мертвый, мальчик тем не менее почему-то стоял на ногах. Он был похож на изваяние, и молотилка погнулась вокруг него так, словно комбайн на полной скорости врезался в фонарный столб.

Иван Петрович так перепугался, что сперва даже не знал, что делать – и решил просто пойти домой и выспаться. Он знал: если сунуться к начальству, они запах учуют, скажут, что пьян, и пнут под зад с работы; а если сказать, что въехал в изваяние, похожее на мертвого школьника, и погнул машину – еще и в дурку сдадут.

Вот так: Иван Петрович Плужников, он же «свидетель номер один», человек, обнаруживший первую в мире мортальную аномалию, сообщил о находке лишь спустя десять часов – хотел протрезветь и убедиться, что мертвый мальчик в поле – не бред.

На следующий день поле оцепили, приехали милиция и скорая, затем – черные автобусы без номеров. Еще через день стало ясно, что мертвый мальчик в поле – не один такой. Осенью 2000 года по всей России стали появляться мертвецы с кристаллами соли на волосах и ногтях. Началась паника. Откуда они взялись? Почему именно дети? И почему они тверды как камень и почему их нельзя сдвинуть с места?

Паника, впрочем, схлынула быстро. Во многом потому, что к делу оперативно подключились власти. О первых найденных кадаврах вообще никто не знал – информацию скрывали. К комбайнеру-пьянице с визитом вежливости приходили люди с государственными лицами и проводили воспитательную, так сказать, беседу: «Откроешь рот – мы его глиной набьем, понял? Не было мальчика, не было». Но шла молва, и молву не могли пресечь даже угрозы набить рот глиной; нету в мире столько глины. Когда стало ясно, что замолчать кадавров не получится и мальчик все-таки был, власти сменили тактику и подключили телевидение – с экранов старательно успокаивали население: занижали цифры и каждый день придумывали что-то новое, то говорили, что мертвые дети в полях – просто муляжи, это перформанс, масштабная работа анонимного художника, то вдруг меняли тактику и начинали твердить, что никаких мертвых на самом деле нет, а потом вдруг сообщали, что все, кто живет рядом с ними, получат льготы; но какие льготы, если вы сами вчера говорили, что кадавров нет?

Иоганн Аккерман, «Фольклор катастроф»

Перевод с немецкого Дмитрия Табакевича, издательство Ad Astra, 2004 год, с. 11–12.

«Галина Михайловна Родченко[1 - Внесена в список лиц, выполняющих функции иностранного агента в России.] —глава КИМА и основательница Института – в своей книге пыталась предсказать их возможную судьбу. Писала, что очень хорошо представляет себе два варианта развития событий: первый – государство оградит кадавров высокими заборами с колючей проволокой, накроет саркофагами, создаст вокруг каждого зону отчуждения; второй – все будет ровно наоборот – кадавры превратятся в приманку для туристов – вокруг каждого мертвого ребенка вырастет своя индустрия развлечений: кафешки, лавочки с сувенирами, магнитиками на холодильник и очереди из желающих прикоснуться к мертвецу. Как бывает с мощами святых, например.

Ни один из ее прогнозов не сбылся. Кадаврам удалось избежать банализации.

С ними случилось самое скучное из всего, что только можно представить – их попросту перестали замечать. Со временем кадавры, как старые памятники или заброшки, стали частью привычного ландшафта и полностью выпали из зоны общественного внимания».

Цит. Мориц Гатман, ст. «Россия 20 лет спустя»,

газета «Deutsche Welle», 13 сентября 2021

(перевод с немецкого)

Респонденты: 18–60 лет