Наркопьянь. Роман в новеллах

Я тоже пробую эту гадость. Ерунда какая-то. Что угодно, но не скорость. Может, новый химический элемент для таблицы Менделеева.

– Да-а-а, – тяну я, – столько усилий, а эффекта – ноль.

– Ну, это как посмотреть, – тут же парирует Философ, – зато опыт какой… Эмпирика, одним словом.

Кажется, Философ может придумать оправдание всему. На то он и Философ.

– Говно твой рецепт, – говорю ему я.

– Во-первых, не мой, а наш, – отвечает он, – а, во-вторых, даже если и говно, то какое! Скоростное!

– Что делать-то будем? – спрашиваю его я.

– Да что делать? Горевать что ли? – Философ чешет затылок. – Сейчас все уберем – и за пивом… а то все кончилось, пока мы тут химичили.

Мы убираем всю нашу лабораторию в пустой кофр от баяна (не путать с баяном-шприцом!) Баян – это отдельная история. Года пол назад Философу приспичило научиться на нем играть. Ну, он и купил на толкучке по дешевке. С месяц поиграл, а потом с бодуна на ту же толкучку и отнес. Деньги мы вместе пропивали.

Философ со своими взбалмошными идеями словно доказывает, что ничто на этом свете не вечно. А тем более, такое хрупкое и ненадежное образование как царство идей.

Минут через десять мы выходим в морозную ночь. В небе высыпали огромные яркие звезды. В глубине темного купола высветился причудливой иллюминацией млечный путь. Философ ловит мой взгляд, устремленный ввысь, и, словно читая мои мысли, произносит:

– Совсем как дороги… скорости…

– И не говори.

– Ладно, черт с ней со скоростью. Сейчас по пиву – и спать. А то я устал за сегодня.

– Не то слово.

И мы идем в направлении магазина, скрипя белым снегом. Белым, как… ну вы поняли – что.

***

Что может дать тебе эта реальность? Образование, хорошую работу, которую ты возненавидишь через полгода, дом, семью, в которой ты будешь чувствовать себя одиноким, что еще?

Все, что она может тебе дать, – так или иначе, предсказуемо. Возможно, поэтому мы и выбираем что-то иное, хаотичное и неуправляемое, ищем средства выхода за пределы реальности…

Нам нравится эта игра – потому что всегда интереснее то, чего не пробовал и не знаешь, нежели то, что прочувствовали на себе десятки поколений до тебя.

ТАК ЧТО РАССЛАБЬСЯ – ТАМ, ЗА ПРЕДЕЛАМИ ТВОЕГО ПРИВЫЧНОГО МИРКА, ГОРАЗДО ИНТЕРЕСНЕЙ.

ВОПРОС ЛИШЬ В ТОМ: А СМОЖЕШЬ ЛИ ТЫ ВСЕ ЭТО ПРОМЕНЯТЬ НА НЕИЗВЕСТНОСТЬ?

Долгий день, полный безумия, дождя и солнца

«Наша земля – это большая проселочная дорога, а мы, люди, – путники»

    Генрих Гейне

Начало марта. Нечто, похожее на недоваренную пищу, – такое могут есть только самые неприхотливые гурманы. Вечная сырость и грязь. Небо, похожее на пристальный взгляд убийцы. Город словно насекомое в одной из переходных стадий развития, – весь в какой-то слизи, серый и сморщенный. Ненавижу это время.

Я медленно шел по проспекту, локтями расчищая себе путь. Всякое желание двигаться отсутствовало напрочь, но выбора или хотя бы его иллюзии у меня не было. Правильно заметили мудрые люди: дурная голова ногам покоя не дает.

Уже несколько месяцев я не работал. Средств к существованию не имел. Пища оказывалась в моем желудке с периодичностью, позволяющей разве что не помереть от голода. Ночевал обычно у друзей.

За последнее время я довольно-таки неплохо изучил теорию вероятности, каждый день вычисляя возможность того, что мне удастся сегодня найти себе пропитание и крышу над головой. Как правило, вероятность была низка, но, надо отдать должное небесам, все-таки имелась.

Каждый день я бродил по улицам, убивая время и борясь с голодом. Настоящий поэт должен быть голодным – вспоминалась не помню кем сказанная фраза. Голодным, блин… Временами в желудке урчало и ныло, а иногда он закатывал такие концерты, что все слова про голодных поэтов казались брехней сытых прозаиков.

Один мой приятель, Ефрейтор, как-то рассказывал мне, что однажды шел с девушкой по дороге в приблизительно похожем состоянии. То есть их было трое: он, девушка и их общий голод. И вот, значит, шли они, мечтали о супе из бараньих потрохов, запеченном в духовке поросенке или хотя бы о тарелке пельменей на двоих, как вдруг мой приятель увидел на обочине бутерброд (я давно заметил, что люди, подобные мне, то есть голодные и не имеющие ни копейки денег, ходят, как правило, опустив голову и шаря безумным взглядом по земле, многими это ошибочно понимается, как «повесить голову под грузом житейских проблем», однако на самом деле голова не повешена – она как раз находится в самом что ни на есть рабочем состоянии, то есть занята поиском средств к существованию). Бутерброд был абсолютно свежим и, как выразился мой приятель, «складывалось стойкое ощущение, что кто-то только что тут позавтракал и забыл один-единственный бутерброд, спешно собираясь и снимаясь с места трапезы». Кусок батона и колбасы – тогда о таком они могли только мечтать. Естественно, недолго думая, приятель и его девушка съели бутерброд, благодаря небо за столь щедрый дар. Свезло – так свезло.

К чему я все это? Так вот – у Берроуза в «Западных землях» упоминается Бог Последнего Шанса, помогающий обреченным, тем, кто сбился с пути в темноте и утратил всякую надежду выбраться из нее целым и невредимым. Бог того самого случайно найденного на обочине бутерброда. Мой бог. Именно к нему я и взывал в это мартовское утро.

А мимо шли люди. Серая бесформенная масса. Уж они-то, я был уверен, позавтракали. Хотя это и вряд ли пошло им на пользу – только апатия либо, наоборот, раздражение отпечатались на их лицах.

По этим лицам можно читать приговор, который бог однажды вынесет человечеству, если все-таки наберется смелости, – все их мелкие грешки, все эти пошлые гадости, скелеты в шкафу, все они явственно запечатлены в них. Глаза, полные ненависти и презрения.

Голод позволяет видеть мир в контрастах. Он очищает мозг от лишней информации, заставляет его мыслить четко, точечно. Ты выхватываешь детали, освобожденные от шелухи второстепенных признаков. Только основное: что, сколько, как – и тому подобное. Охотнику некогда думать о высших материях. Хватай и беги – так это называется.

Во всех моих каждодневных похождениях не было какой-то определенной цели, я просто бродил по городу. Заходил в музыкальные магазины, разглядывал пластинки, в книжных магазинах читал книги, возле метро и в парках стрелял сигареты. На самом деле моей целью была ходьба как таковая. Я мог идти целый день. Однажды дошел от Васильевского острова до железнодорожной платформы на Ленинском проспекте. В другой раз оказался вообще на правом берегу, в районе Ладожского вокзала.

Движение есть жизнь или что-то в этом роде – сказал кто-то из великих. Учитывая мое положение, движение являлось необходимым признаком моего физического и духовного существования на тот момент.

Внезапно начался дождь. Мелкий, вкрадчивый – противный дождь зимних оттепелей и первых мартовских дней. Я начинал ощущать себя героем какого-то заштатного голливудского триллера. Мистическая музыка, низкие ноты, пианинные басы, разбавляемые резкими каплями клавиш верхнего регистра. Я – весь натянутый нерв, сутулый, втянувший голову в плечи и прячущий руки в глубине карманов.

В недрах куртки завибрировал мобильный. Я достал его и заскочил в арку ближайшего здания, чтобы поговорить. В арке стояло несколько человек с зажженными сигаретами – в форменной одежде, видимо, клерки из офиса, находящегося в этом здании. Звонила Катя.

– Привет, – сказал я.

– Привет. Как дела?

– Если честно, паршиво.

– А что так?

– Есть куча причин, но вряд ли они будут тебе интересны…

– Не знаю. Может, и будут… ты приедешь?

Господи, меня еще куда-то звали! Бог Последнего Шанса – все-таки он существует. Или, по крайней мере, его иллюзия…

– Конечно, могу приехать.

– Тогда приезжай сегодня вечером.

– Хорошо, я приеду.

– Я буду ждать, только…