Infernal

INFERNAL
Алексей Сергеевич Вилков

В жизни московского промоутера Германа Ластова было все: успешное дело и любимая женщина. Но в один миг все исчезло, оставив странные знаки. В поисках потерянной любви Герману суждено выбраться из привычной суеты мегаполиса и проникнуть в другой мир, прочувствовав обратную сторону города с его пороками и оголенной психопатологией. Призраки прошлого не дают покоя, посылая сигналы и ведя по заранее заготовленному маршруту. Исчадия ада поднимаются на поверхность, а привычное существование переворачивается вверх дном, превращая его самого в потустороннее порождение тьмы…

АЛЕКСЕЙ ВИЛКОВ

INFERNAL

По ту сторону добра и зла,

Ангелам и демонам посвящается…

Глава первая

Сладкая девочка

Острый вкус имбиря щекочет десны. Палочки не слушаются пальцев, роняя влажные роллы. Сегодня я ошибся с выбором. Восточный лоцман явно не удался, и никакой васаби его не исправит. От янтарной пепельницы струится тонкое веретено дыма. В ней покоится доживающая свой век сигарета. Сейчас не до сигарет.

На сцене ускользающим фоном мелькают атласные тени. Грациозные женские силуэты бросают в зал порцию сладострастных флюидов. Их плавные, но с надрывом движения всем хорошо знакомы, и ничего нового они уже не придумают. Все придумано за них тысячу лет назад. В эпоху древних цивилизаций. Во времена фараонов и римлян. Ничего не изменилось. Лишь внешний колорит и количество возбуждающих огоньков. Танец же не меняется. Это что-то вечное. Навсегда. Но в стереотипной повторяемости движений особая красота, особая манящая ценность, что заставляет лицезреть его вновь и вновь, посещать одни и те же клубы и усаживаться за центральными столиками или вовсе прокрадываться к сцене, дабы уловить счастливый момент. И дождаться встречи с красавицей, когда она, как золотая рыбка на живца, подползет к тебе тонкой талией, чтоб заполучить под резинку влажных стрингов несколько блестящих купюр. Долларов пятьдесят – максимум. Большего она и не стоит.

Перед глазами мелькают несколько мерцающих звезд. Первая танцует в центре. Ничего примечательного. Универсальная эрекционная машина. Полный боекомплект. Все при ней. Идеальные формы, идеальные взгляды, идеальная отточенность линий. Высший пилотаж. Огненно-рыжие волосы рьяно колышутся, закрывая безликое лицо. Ее черты неразличимы, а взгляд поймать невозможно. Его просто нет, как нет и никакого подобия глаз. На их месте лишь встроенные линзы томного лунного цвета, дающие понять о чем угодно, кроме внутренних качеств их обладательницы. Красотка уже успела стянуть стесняющий лифчик. Он ей ни к чему. Он ей совершенно не нужен. Так гораздо естественней. Ее молочные груди с кисельными берегами стоят сами по себе, не требуя внешней поддержки, разве что крепких мужских ладоней, но это уже не входит в прайс-лист заведения. Красотка обволакивает фиолетовый шест и изгибается в изящных акробатических па.

Отвожу взгляд в сторону. Я не любитель художественной гимнастики.

Меня привлекает худенькая блондинка слева. Совсем юная. До крайности. Дай Бог, ей исполнилось восемнадцать. И не полгода назад, а буквально вчера. Это иллюзия? Галлюцинация? Миф? Возможно. Восемнадцать с натяжкой. Она совсем еще нимфетка. Приторная нимфетка, не собирающаяся взрослеть. В ее движениях привлекательное несовершенство. Она брызжет сахаром, словно из сита. Девочка еще учится. Не мастерица. Пока набирается опыта у более изощренных коллег. Ей суждено стать благодарной ученицей. Сначала на подтанцовке в лузерах, а потом девица превратится в салонную королеву стриптиза с перспективой махнуть за кордон, подцепить долгоиграющего папика, чтоб потом легким движением бедер остановить его заевшую шарманку. В общем, милашку оценят. Серьезно, очень симпатичная милашка. А сегодня ей гарантирован приз зрительских симпатий. Большая часть мужских пенисов устремлена на нее. Прелесть цветущих нимфеток еще никто не отменял.

Справа начинает свой показательный танец не в меру высокая шатенка с не в меру маленькой грудью. Непропорционально. Слишком непропорционально. Девочка-переросток кончиками взъерошенных волос почти догоняет макушку шеста. Недостатки хореографии. Так и хочется воскликнуть: «Таких не берут в космонавты!» Но это не космос, и Гагариных здесь гораздо больше, чем можно себе представить. И каждая бестия по-своему призывает: «Поехали!», заставляя взлетать блеклые прежде ракеты-торпедоносцы развалившихся в портерах толстосумов. И не только их. Ее смуглые коричневые соски на тоненьких ореолах похожи на бусинки и нарочито оттопырены в разные стороны. Это компенсирует недостаток объемов. Бедняжка. Похоже, еще не скопила несколько тысяч на пластику. Все впереди.

Тонкие китайские палочки автоматически берут роллы. На сей раз без промаха. Инстинктивно. Извивающиеся женские прелести вызывают аппетит. Проще утолить голод, чем плоть.

За столиком я не один. Еще не настолько свихнулся, чтоб в одиночестве глазеть на кукольных стриптизерш, теребя под столом брюки. Меня пригласили в клуб. Это совершенно не моя инициатива. Умалять себя созерцанием сказочных фантазий я не привык. Слишком иллюзорно. Постучу по дереву, но в ближайшей перспективе, хочется верить, импотенция мне не грозит, и, не в пример половине собравшихся завсегдатаев клуба, с личной жизнью у меня все в ажуре, по крайней мере, пока, но и то не совсем.

– Герман?! – громко окликает меня распоясавшийся сосед. – Отличные девочки, да? Я готов раскошелиться!

– Ничего. Закажем еще бакарди?! – отвечаю я, не разделяя его дутого оптимизма.

– Да ну тебя! – дуется он. – Ни черта ты не понимаешь в искусстве!

Страстным наитием мне хочется вспылить и отрезать колким словцом в адрес обидчика. Но невыносимым усилием я сдерживаю себя. Как это я ничего не понимаю в искусстве?! Ведь я непосредственный его носитель, я продвигаю его в массы и даю возможность зрителю наслаждаться его грандиозными творениями и плодами. Как раз я-то и понимаю, а уж он точно ни хрена в нем не смыслит, разве что только в стриптизершах в дорогих клубах, но и то без подсказки не отличит третий размер от второго. И уж точно не даст исчерпывающий ответ, в чем типичные различия в строении бедер у представительниц европейской и монголоидной рас. Он даже не разберется, что это, собственно, значит. Для Белкина это запредельная информация.

– Ластов?! – словно читая мысли, Влад позволяет себе небрежно назвать меня по фамилии.

Я не обижаюсь. Люблю свою фамилию. Но в столь превратной обстановке это звучит чересчур официально, претенциозно, пошло и даже как-то гротескно. Мы не в общественной палате на приеме в Кремле, а в суперзлачном стриптизклубе на Тверской. Хочется добавить – в порноклубе, но до порно здесь как до Америки, хотя я бы не зарекался.

Влад никогда раньше не позволял себе подобных оплошностей. Видимо, сегодня старпер перебрал с горячительными коктейлями. «Мохито» никогда не доводит до добра, а Белкин трескает его с полудня. Не мудрено.

– Что? – отвечаю я нарочито недовольным тоном, огрызаясь про себя. – Ластов, блин! Я тридцать два года Ластов. Только не сейчас и только не здесь! Понятно, Белкин?!

– Ты забыл, зачем мы сюда пришли? – спрашивает вечный недотепа. – Нам бы успеть обсудить пару проектов.

Крейзи мен! Проектов! А я был о нем худшего мнения. В свете ослепляющих сафитов и силиконовых сисек Влад вспомнил о делах насущных. О мазефакинг работе! Феноменально. Иногда не перестаешь удивляться неординарности твоей творческой команды.

– Не время, Влад! – выходит из гипнотического транса Секир, за последний час умудрившийся не проронить ни звука. – Ты портишь атмосферу!

Настоящее его имя Михаил Дынин. Давным-давно, когда деревья были большими, он работал рядовым вышибалой в частном охранном агентстве и носил на спине черной синтетической майки недвусмысленную надпись «Секьюрити». С юных лет Миха крутился в спортзалах, занимаясь культурой тела, и к совершеннолетию нарастил убойные бицепсы. Без проволочек его взяли охранять десяток попсовых звезд на лужниковских концертах и провинциальных площадках. Так он приноровился к эстраде. Случилось это давно, в конце девяностых. С тех пор Дынин забросил спортзал, стеройды и бицепсы, немного поумнел, кое-как получил диплом стилиста и визажиста, не отличая первого от второго, и подался из секьюрити вон, но остался в родной стихии. Дальше карьера развивалась муторно и глухо. Темных пятен было не счесть, собственно, никто и не собирался в них разбираться, полоща его грязное белье. У каждого своего белья хватает. И обычно оно очень грязное. Ну, а прозвище в память о славных летах осталось. Дынин не возражал, считая свой ник вполне респектабельным и удачным. В нашей среде концертно-клубных промоутеров многие склонны давать себе красноречивые псевдонимы. У кого-то они получаются весьма приличные. У кого-то требуют пересмотра или полного аннулирования. У кого-то фантазии не хватает на самую малость.

Тот же Белкин почему-то без псевдонима. Справедливости ради, он и не промоутер, а всего лишь технический организатор разного рода праздников и выступлений. Полупродюсер, полутехнарь, полумудрец. полуневежда… Должности не найти ни в одном справочнике профессий. Ее просто не существует. Он занимается всем, чем может, и нигде особо не преуспел. И фрилансером его не назвать, если только с натяжкой. Он почти официально зачислен в штат нашей конторы, хотя никто не зарекнется утверждать, что Белкин не колымит где-то на стороне. Получать неплохой кеш в свободное время норовит каждый. И Белкин не исключение. В мире шоу-бизнеса не бывает исключений. Тогда это уже не шоу-бизнес, а массовый и затейный колхоз, коим, по мнению ряда уважаемых критиков, наш шоу-бизнес и является. Однако, я по натуре реалист, а местами даже осторожный оптимист. Верю в лучшее, но с натяжкой. Осторожно смотрю вперед в голубые дали, закрывая глаза на недостатки, стараясь выделять позитив. Позитив – это лейтмотив современной музыкальной индустрии. Никакого негатива. Positive! Only! No negatives!

But this is an ideal… Многое действительно бесит и будоражит кровь. Многое. Но не все. И пока есть креатив и стабильный доход, не стоит протирать задницу в подобных местах, как это, а лучше трудиться над чем угодно, над любой мало-мальской фигней, лишь бы как-нибудь убить время, иначе время убьет тебя.

К нам подкатывает безликая официантка и ставит на столик бакарди с колой. Каждому. Зря я напросился на новую выпивку. Совсем не хочется, а вечер только набирает обороты. Мне еще созвониться с кучей нужных людей, обсудить кое-какие детали, но и Лиза не будет рада нарваться на до смерти накаченного обалдуя. Я никогда не напивался перед ней и не выглядел в ее глазах в неприглядном свете. Ну, почти никогда, не считая пару вечеринок на Ибице и тот незабываемый амстердамский вояж. Его не забыть никогда. Похоже, и все. Нет! Я точно не напивался в хлам. И чуваки мне свидетели. Что это вдруг меня стала волновать пьянящая перспектива? В глазах ни стеклышка, кровь не заполнили до отказа промилле, и я бы сдал все пробы Раппопорта, если бы любой мент догадался об этом спросить. Легко. Уж не переоцениваю ли свои возможности? Отвязность и утрата критики? Возможно. Но она иного происхождения. Я часто склонен переоценивать себя, но с алкоголем это никак не связано. Проверено.

Прерывая мои размышления, Белкин предлагает осушить бокалы до дна.

– Ты чего призадумался? – спрашивает он, протягивая мне бокал. – Придумал что? Так давай обсудим! Мысли вслух, Герман! Уловил месадж? Никаких тайн и недомолвок. Один ты не справишься. По любому.

– Не задумался, а слегка задремал, – отвечаю я невпопад. – Устал пялиться в одну и ту же точку.

– Бывает! А я никогда не устану любоваться девчонками! – заявил Белкин и пригубил вина. – Тебе простительно. Домашний очаг за спиной.

На что он намекает, подлец? Я свободный человек, не имеющий штампа в паспорте и в ближайшие годы не собирающийся портить документы. Только печать о московской прописке увековечивает его священные белые страницы. Но как знать, если ради Лизы…

– Какой очаг? Я же не семейный человек. Так… Живу не один. Ну, это же не повод? Верно? Кто из нас не приглашал на постоянное проживание безотказных фанаток легендарных рок-групп, готовых отдать тебе все самое сокровенное? Ради пропуска за кулисы, чтоб получить кривую роспись задрипанного рокера?!

– Не всем с этим везет, – обиженно замечает Белкин.

Он прав. Ему не везет. Почти всегда, если не постоянно, особенно в течение последнего полугода. Белкин не похвастался ни одним казановским успехом. Прошлой осенью он встречался с какой-то медийной пигалицей. Дура она была редкостная и на редкость несимпатичная, да и Белкин не Ален Делон. Многое было между ними общего, что-то их сближало, отчего подошли друг другу, как пазлы. Так и склеились моментально. Наташка Синицына, так ее звали номинально, Сергеевна – по батюшке (а папа у нее, по слухам, чуть ли не медийный магнат), Натали – так называл ее на людях (и наверняка тет-а-тет) Белкин, Синька – как прозвали ее недоброжелатели (и мы с Секиром). Уж больно цианотична была ее кожа: никакого поцелуя солнца, никакого золотистого румянца, как будто девочка принимала ледяной солярий в центральном морге и натирала себя нежным, фармалиновым кремом, лежа на кушетке по соседству с Витьком с перерезанным горлом и подгнившим таксистом, которого месяц не может опознать ни родня, ни сотрудники уголовного розыска, ни волновая ДНК-экспертиза. Бывает же находка для криминалистики! Белкин талдычил ей постоянно, как юный пионер, о присяге и ленинской клятве. В каких-нибудь «Б-52», «30/7» и «33/666» и еще с полсотни неисчислимых числовых выражений. Неужели так модно нарекать кабаки арифметическим сумасбродьем? Модно. Скоро и детей начнут называть по образу и подобию. Прецеденты уже были. Масс-медиа бурно сообщали об этом. А у Наташки Владик был первым серьезным увлечением (если не считать десяток несерьезных). Но между ними все закрутилось и помчалось вверх американскими горками со скоростью света, что Влад думал (если мы ему льстим) даже потащить ее в загс под марш Мендельсона. Секир бросился его отговаривать, охлаждая его пыл джин-тоником с водкой. Ни в какую. «Это любовь!» – голосил вещий Влад, и точка! Точно околдовала его эта Синька, как босоногого мальчика. И зачем он ей сдался? Чем зацепил ее наш малосольный огурчик? Неведомо. Влад часто влюблялся без оглядки.

Знал бы папа-магнат о проделках и движениях неприкаянного сердца дочери, то не обрадовался бы неожиданному повороту сюжета. Но папа чаще заседал в Лондоне, а с дочкой перекидывался эсемес на Т9 по ее редкой инициативе. Влад же не мог похвастаться выгодным семейным положением. Сам он, как водится, не коренной москвич. Приперся откуда-то с юга, оставив куковать мать – училку начальных классов и отца – ведущего механизатора совхоза имени Брежнева или стертого с карты засекреченного Краснодарского завода по переработке Урана (примерно так и есть, но Белкин об этом не распространялся, а молчал, как суслик, когда речь заходила о его папаше). Следуя народным традициям, не было бы счастья, да несчастье помогло. Не довел он Наташку до венца и не надел обручальное колечко. Не успел. Невесть откуда пришла дурная весть. Бывшего уже в летах папочку магната, а Синька была поздним (очень поздним) ребенком, свалил мозговой удар. Инсульт приковал его к постели на второй родине – туманном Альбионе. И из Наташки любовь как ветром сдуло. Тотчас позабыла обо всем, включая Белкина, устроила многочасовую истерику с сюжетом собственной вины. Уверяла себя, что не доглядела, не навещала папочку. А после и вовсе обвинила себя, что не раскрыла отцу их телесно-платонических отношений, якобы от этого он чуть не скончался в лондонском госпитале. Просто дура, чего же более! С данным фактом согласился даже сам Белкин спустя месяц после расставания.

А Синька тем временем покончила со всеми работодателями, заявив Белкину, что их отношения до добра не доведут, а довели лишь до папочкиного приступа. И вообще он ей не пара, раз не поддерживает ее в столь сложный момент и не рвется с ней на Oxford Street, не вытирает ее слезы и не таскает за ней горшок. В общем, обвинила она Владика во всех смертных грехах, а Влад отнекивался и оправдывался. Умолял, вставал на колени, пытался и слезы ей утереть, и горшок поднести, и готов был помчаться на знакомство с родителями, но это уже было чересчур, что, возможно, окончательно отправило бы папочку на тот свет (Белкин на это и рассчитывал?), но воспаленное сознание Синьки уловило невыгодность данной идеи. К ее чести, девочка не окончательно выжила из ума. Перевернув все вверх дном, Синька вспомнила старые обиды, вдруг обвинила его в мнимой неверности, намекнув на измены, коих за Белкиным не водилось (он был моногамен, что достойно восхищения и научного изучения), и рванула в Лондон, разрушив последние мосты погибающей любви.

Следуя вековым славянским традициям, Белкин отправился в глубокий запой. Забросил работу и пил, не просыхая, круглые сутки: сначала выходные, а затем и будни предавался Бахусу, но когда деньги закончились и последняя капля вина была допита, Белкин пришел в себя, поняв, что зря так убивался. Пересмотрел всю коллизию задом наперед и понял, что эта лондонская Синька и мизинца его не стоит, а он, такой замечательный, такой верный и постоянный, что найдет себе еще одну, а может, и не одну, но только единственную и ненаглядную, чтоб на века, чтоб на всю жизнь, чтоб без разборок и без скандалов. Возвысившись над ней в собственных глазах и в глазах окружающих, Белкин вышел из состояния утраченной любви, спустившись с небес на землю. Бросил неуемно пить, восстановился в деле, пытался познакомиться с новой суженой. Неудачно. Но он и не проводил отчаянно и бесповоротно свой план «Перехват», а после трех-четырех неудачных love story перешел к самому простому варианту – снятию средненьких проституток, чтоб без разборок, без скандалов и без истерик…

От Секира же не дождаться подобных романтических искушений. Он – человек-машина. Титановый сплав по накачке брезентовых труб оргазмом. Во истину секс-машина. Сопли и слезы для него – не встречаемый атавизм. Как гусар, он бравирует и клянется, что никогда не любил, а только трахал цыпочек налево и направо. И черт его разберет, лжет он, как последний хач на черкизовском рынке, или доля правды в его словах есть. Сам дьявол его не разберет. Судя по внушительному списку телок в мобильнике, который Секир для понта иногда демонстрирует, желающих накачаться оргазмом изрядное количество. Что ж, если здоровье позволяет, почему бы и нет?! На то он и Секир, чтоб беспощадно и до последнего вздоха рубить своей титановой секирой…

Тройной номер стриптиза подходит к концу.

Белкин так и не успел вложить своей фаворитке бабла под стринги. Здесь нет его вины. Девочка не соизволила подойти поближе, а лезть кубарем на сцену, чтоб стянуть с девочки трусики, ни одна вменяемая администрация не позволит. Накаутируют на месте и пиши кривые больничные письма, сидя в инвалидной коляске.

Спиртное больше не лезло в глотку. Это значит, я дошел до кондиции, но это совсем не значит, что я пьян. Не лезет и все. Чего нельзя сказать о Секире: он выпивает еще три порции, зачем-то заказывает шампанское «Crystal» и начинает высматривать себе цыпочку на ночь, что совершенно бесполезно в этом злощастном клубе старых онанистов и облезлых клерков с дешевыми содержанками. Приличные цыпочки здесь отсутствуют, а шалав везде хватает. И здесь их не меньше, чем на Красной площади на массовые гулянья. Но шалавы, по молчаливому согласию, достаются Белкину. Секиру они не интересны. Он еще тот мачо! И халява для него расценивается как поражение, как удар ниже пояса. Это ниже его достоинства, как будто он думает, что склеенная им лохушка за пару коктейлей, вперемежку с порядочным виски и возможностью прокатиться по ночному садовому кольцу на клевой тачиле, чем-то отличается от белкинских проституток?! Разве что мотивацией и осознанностью, но это уже высшая математика. Для Секира она запредельна.

Друзья теребят воротники сорочек то ли от скопившейся духоты, то ли от предвкушения нового номера, слепо надеявшись, что их что-то может еще удивить. Серьезно? И этот чертов клуб умудряется выполнить их желания. Вместо очередного номера с несколькими вшивыми танцовщицами на сцене появляется целый кардебалет. Клуб словно перевоплощается в кабаре. Поистине «Мулен Руж» в миниатюре с той же легендарной атмосферой, хотя я там не бывал, и с теми же возгласами.

В клуб подкатывает очередная порция народа. Десять отборных клубничек под развеселый музон с привкусом начала двадцатого века начинают лихо отплясывать, задирая разрезанные подолы вверх и поднимая длинные, но не всегда стройные ножки. Но позвольте, у кого они были стройными в оригинале? Разве что у Николь Кидман, с большой натяжкой и под грифом грима и спецэффектов. Ву а ля! И настроение идет вверх. Мужчины отставляют недопитый коньяк, убирают ладони с бедер собеседниц, и все внимание устремляется на танцовщиц. Кто-то встает со стула и пританцовывает в такт. Зрелище грандиозное. Мы словно окунаемся в атмосферу раннего Чикаго, безбашенных гангстеров и первого мюзикла, успевшего уже потерять невинность.

– Вау! Шоу-герлз! – искренне радуется Белкин, позабыв о всех куртизанках на свете, или наивно думая, что они в полном составе телепортировались на сцену. Бывает.

Моя рука вновь тянется к бокалу, но волею судеб я останавливаю себя. Глупо отвлекаться от зрелища.