Интеллигентные люди. Сборник рассказов

Интеллигентные люди. Сборник рассказов
Алексей Скульский

«Это не рассказы, а тексты. По Ушакову «текст» определяется как «всякая запечатленная в письменности или в памяти речь, написанные или сказанные кем-н. слова, к-рые можно воспроизвести, повторить в том же виде». Именно как к текстам я отношусь к тому, что пишу и публикую на своем сайте и в предлагаемой книге. Литературу оставим писателям. Эти тексты и есть моя биография.(Алексей Скульский)

Интеллигентные люди

Сборник рассказов

Алексей Скульский

© Алексей Скульский, 2018

ISBN 978-5-4493-0219-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дрожание

В 1972 году я был студентом мединститута. Подрабатывал, по обыкновению того времени, всюду и всем, чем мог. Грузил, таскал, строил, играл, пел, заливал катки, рисовал, сочинял, мел улицы, сторожил – и все одновременно. Дважды в неделю руководил вокально-инструментальным ансамблем на заводе торфяного машиностроения им. Я. М. Свердлова. Это в Канавине. Я неплохо играл на рояле, органе, гитаре, бас-гитаре, свирели, мог еще на аккордеоне, балалайке, домре и черт знает еще на чем. Создал ансамбль и обучал ребят играть на заводских вечерах. Платили сорок рублей в месяц – немало по тем временам. В ансамбле были молодые мальчишки, лет по 17—20, то есть мои ровесники. Только на ударных играл относительно взрослый, семейный человек – Боря С. Это был толстый, среднего роста, черный и кудрявый парень лет двадцати пяти, работавший на заводе слесарем. Он уже отслужил в армии, у него была жена и маленький ребенок. Меня Боря уважал, но звал интеллигентом, что в его словаре означало ущербный, недоделанный. Ударником он был приличным, кроме того, в заводском духовом оркестре он играл на тубе. Для тех, кто не знает, – это такая здоровенная медная красиво изогнутая труба, звучащая басом. Как-то утром Боря позвонил мне и попросил срочно придти на завод. Я обрадовался, потому что искал повод прогулять занятия в институте. Пришел. Боря сразу приступил к делу.

– Интеллигент вроде тебя должен все испытать в жизни.

– Что на этот раз? – спросил я, вспоминая большую драку, которой закончился последний заводской вечер, посвященный годовщине Великого Октября.

– Жмура поведем. Кроме тебя некому. Нас трое. Ты – четвертый. Тебе большой барабан и тарелки.

– На похоронах что ли играть? – переспросил я, хотя, конечно, понял, о чем речь.

– Да. Ты не бойся, вынос на Сортировке, никто тебя не увидит.

– Но я не умею на барабане. Не пробовал.

– Сейчас я проведу с тобой курс молодого бойца.

Он начал объяснять мне главные принципы извлечения звука. На это ушло три минуты. За пять следующих минут я узнал, что, во-первых, творческий и коммерческий успех всего мероприятия зависит от меня; во-вторых, главное при исполнении этой музыки – дрожание. Боря взял колотушку, которая была очень похожа на приспособление для приготовления картофельного пюре, и показал, как надо дрожать. У него вышло ловко. Я попробовал, но получилось, как будто кто-то уверенно и настойчиво стучит в дверь ногой.

– Дрожание, – сказал Боря, – самый важный элемент похорон. Дрожать надо два раза: когда выносят и когда в могилу опускают. Самые эмоциональные моменты. Не подведи. Все. Пора ехать.

Еще через три минуты я вместе с другими музыкантами, трубачом и альтистом, которых видел впервые, сидел в стареньком автобусе. Этот автобус я через много лет увидел в кино (Жеглов и Шарапов гнались на нем за преступником Фоксом). Ехали молча, как будто умер кто-то из наших родственников или председатель профкома. Подъехали к пятиэтажному хрущевскому дому. Боря достал из сумки две бутылки портвейна, и мы выпили прямо из горлышка по полбутылки.

– Это для звука, – сказал Боря. – Закуска – сигарета «Прима».

Затем Боря скомандовал:

– На выход, – и мы вышли. У подъезда стояло человек тридцать. Мы устроились позади всех. Я надел через плечо лямку барабана, к которому сверху была приделана тарелка, взял другую тарелку в левую руку, колотушку – в правую, и огляделся по сторонам, нет ли знакомых лиц. Вроде нет. Трубач кивком показал, что начинаем, и мы заиграли.

Сочувствую тем, кто не слышал уличного исполнения траурного марша Шопена. Вы много потеряли. Сейчас эта мода прошла. А в шестидесятых и семидесятых годах Шопена играли на всех похоронах без исключения. Именно Шопена, и ничего другого. Почему? До сих пор не понимаю. А по радио каждый день исполняли полонез Огинского по заявкам слушателей. Тоже не знаю, почему?

Наш трубач играл мелодию довольно чисто. Альт и туба создавали гармонический фон, а я отбивал первую долю такта, как мог. Скоро дело дошло и до главного – до дрожания. Я попытался сделать так, как показывал мне Боря, но получился все тот же тревожный стук в дверь ногой. Боря уничтожающе посмотрел на меня, и, проявив чудеса ловкости, не прекращая дуть в свою тубу, левой рукой вырвал у меня колотушку и организовал великолепное скорбное дрожание.

Покойника тем временем вынесли, погрузили в машину. Мы тоже уселись в наш автобус и поехали с процессией на кладбище. Молча. По дороге Боря опять достал из сумки бутылку портвейна, и мы быстро выпили ее, пустив по кругу. Затем Боря взял колотушку и еще раз, как тупому, показал мне, как надо дрожать. Молча. Авторитет мой, как руководителя вокально-инструментального ансамбля, оказался на гране полного и окончательного подрыва.

Приехали на кладбище. Все повторилось. Настало время дрожания, и у меня опять ничего не получилось. Стук в дверь стал нервным, хаотичным, менее настойчивым, но, по выражению Бори, слезу не давил. Он опять выхватил у меня колотушку и сделал мою работу по совместительству со своей, как виртуоз. Мне было стыдно, но поделать ничего было нельзя.

По возвращении на завод Боря, как руководитель, поделил гонорар. Я получил наравне со всеми флакон «Тройного» одеколона для поминания усопшего и пять рублей деньгами. Прощаясь, Боря пожал мне руку и сказал:

– Ничего, интеллигент, для первого раза неплохо. Главное – не стеснялся. А дрожанию я тебя научу.

Через несколько дней выяснилось, что кто-то из знакомых видел меня с большим барабаном на животе в похоронном оркестре. Рассказали матери. Она не поверила, но спросила меня, правда ли. Я подтвердил. За прошедшие тридцать с лишним лет мне пришлось бывать на похоронах много раз. Уже без барабана. Но каждый раз, когда я слушал Шопена в чужом исполнении, вместо скорбного выражения, на моем лице появлялась неуместная улыбка. Это я вспоминал одеколон «Тройной», «интеллигента» и, конечно, так и не освоенное мною дрожание.

2000 г.

Аптека

Каждый раз, когда мне нужно что-нибудь купить в аптеке, я предпочитаю делать это в Канавине, в аптеке №4, на углу, там, где трамвай поворачивает с улицы Советсткой на улицу Канавинскую. Это не реклама. Аптека самая обыкновенная, на первый взгляд. Лекарства, горчичники, термометры, клистирные трубки и прочее. Но это только на первый взгляд. На самом-то деле, это совсем особенная аптека, если знать ее историю.

Мне рассказывал про эту аптеку старый еврей Соломон Абрамович Зак, дальний родственник того Зака, которому когда-то она принадлежала. Я был еще студентом. На дворе был 1973 год. До окончательного падения режима большевиков оставалось два десятилетия. Но Соломон Абрамович уже тогда был свободным человеком, как я теперь понимаю.

Мы шли по Канавину, свернули с Советской улицы и оказались у входа в аптеку.

– Вы, Леня, наверняка ничего не знаете про это замечательное заведение, – сказал он и как-то весь погрустнел. До этого разговор шел об антисемитизме, но он был значительно веселее.

– Нет, не знаю, – ответил я.

– А вот я знаю, потому что я старый, и потому, что я историк. Именно в этой небольшой аптеке в 1900 году начал свою трудовую деятельность тогда еще совсем юный Яша Свердлов, – Соломон Абрамович опять повеселел. Он любил рассказывать. – Его взяли учеником помощника провизора. Аптека принадлежала В. И. Заку, моему родственнику, между прочим. Как пишут о нем теперь партийные историки, «человек, состоявший за свой образ мыслей на учете в полиции». Это не совсем так. Ну да ладно. Помощником провизора работал некто Иосиф Иванович Мияковский, социал-демократ. И вместо того, что бы учить Якова ремеслу, он стал подсовывать ему всякие статейки и книжонки, объяснять, как несправедливо устроен этот мир, и как с этим бороться. И революционера из него оказалось сделать проще, чем помощника провизора. В 1901 году сменился хозяин аптеки. Первым, кого он выгнал за плохую работу и пререкания, был ученик провизора Яков Свердлов. Так началась его революционная деятельность и головокружительная партийная карьера, которая привела его, в конце концов, на должность Председателя ВЦИК в большевистской России. По его приказу расстреляна царская семья. По его приказам расстреляны миллионы людей. При его непосредственном участии создавались первые концентрационные лагеря. Вот вам и обычная аптека, Леня. А вы говорите…

Я, правда, ничего не говорил, но это у Зака была привычка так обращаться к собеседнику.

– Но на этом роль аптеки №4 в истории России не заканчивается, – продолжал он свой исторический очерк. – У Якова Свердлова был троюродный брат. Он был немного моложе Яши. Звали его Генрих Ягода, правильнее – Иегуда. Они подружились, когда вся семья Гирши Ягоды, отца Генриха, переехала из Рыбинска в Нижний. Мало этого. Генрих женился на племяннице Якова, Иде Авербух. Родной человек. Так вы будете смеяться, как сказано в одном еврейском анекдоте, но Генрих тоже работал помощником фармацевта в этой аптеке. И из него, как и из Якова, ничего не вышло. Если не считать того, что он стал заместителем Дзержинского, потом Менжинского, а потом – Наркомом внутренних дел. Его расстреляли в 1938 году товарищи по партии и правительству. Но на его собственной совести многие миллионы загубленных людей, – он помолчал немного и добавил, – В том числе мои папа и мама.

Пока Соломон Абрамович рассказывал про аптеку, мы уже отошли от нее довольно далеко. Это была не первая история, услышанная мной от тихого бывшего учителя истории. Я молчал, ожидая главного вывода, который он, как педагог, обязательно формулировал и оставлял напоследок.

– А теперь скажите мне, Леня, что было бы, если бы этот говенный учитель Мияковский все же сделал бы из Якова хорошего помощника провизора? А потом и из Генриха? Ход истории, конечно, не изменишь, но когда я думаю об одной аптеке и миллионах жизней, я понимаю, что самое главное для любого человека – встретить хорошего учителя.

Он посмотрел на меня с иронической улыбкой, и я попытался оправдать его надежды:

– Да, Соломон Абрамович! Вы правы.

2001 г.

Обманутые надежды

Мой друг, ученый-физик, изучая распространение радиоволн, несколько раз ходил на кораблях в длительные плавания. Охотно рассказывал про страны, которые довелось увидеть. Как-то, я спросил его со свойственной мне прямотой о том, не тяжело ли так долго быть без женщин. В ответ он рассказал мне про свой трехмесячный поход по северному морскому пути.

На небольшом судне с командой в пятнадцать-двадцать человек была одна женщина-матрос. Звали это немолодое создание Надей. Никто и никогда не посмел бы сказать о ней «привлекательная женщина». Она была не просто страшна собой, но сочетала все худшее во внешнем облике, что может только предоставить женщине мстительная природа. Своими руками Надя довершала замысел творца, надевая телогрейку, бесцветные и бесформенные штаны, и делая из своих сальных, довольно длинных волос подобие прически. В общем, страшнее не бывает. Именно такой казалась Надя моему другу всю первую неделю плавания.

На второй неделе он случайно заговорил с Надей, когда она делала уборку на палубе. Голос Нади вполне соответствовал ее внешности: был противным по тембру, но громким и даже визгливым. О том, что она при этом исторгала при помощи такого речевого аппарата, излишне говорить. Через месяц мой друг, разглядывая Надю за ее работой, отметил про себя, что в ней все-таки есть что-то привлекательное. В частности, нельзя было не отметить округлые формы Надиной груди, угадывавшиеся в те короткие секунды, когда телогрейка слегка распахивалась.

Еще через пару недель процесс выявления Надиных женских достоинств пошел значительно более интенсивно. Были обнаружены: округлость бедер, весьма сексуальные изгибы ее кривых коротких ног, а затем и не менее сексуальный изгиб линии рта, томный взгляд и многое-многое другое.