Плавающая черта. Повести

– С побегом я справлюсь, – вещает Сыч. – Конечно, я не желаю вам зла, и никто не погибнет. Разить вас насмерть равносильно самоубийству. Но за порог вы не выйдете, и в окно кричать я не дам. Заранее не советую также проламывать стены, потолок и пол.

Вокруг фамильного обрубка натекает лужа, и что-то плещет хвостом.

– А это что? – машинально обращается к нему доктор Андрей.

– Это Пескарь, – спохватывается Сыч. – Не обращайте внимания, забудьте, это совершенно не важно, это просто так, мне помогает здесь…

Похоже, на него наседают. Коммуникативные мощности на исходе, и Сыч спешит досказать. Он просит размножаться под одеялом, если не трудно. Ему неудобно взирать на голых предков, поэтому он не сумел заставить себя раздеть их полностью. Бунт прадеда Жени стал для него неожиданностью. Сыч не в состоянии предусмотреть все. Внутренняя жизнь прародителей остается для него тайной за семью печатями. Он мог бы в нее проникнуть, но мешает естественное табу. Утюг ему не очень понятен, в его эпоху никаких утюгов уже нет. Но что ни совершается, все к лучшему. Он больше не будет погружать пращуров в соус животной похоти. Ему представляется намного более привлекательным сознательное конструирование будущего Сыча. Он смеет заверить собравшихся в том, что старинные представления о влиянии рассудка на закваску в будущем подтвердились. Гражданский подход к предварительному строительству Сыча окажется дополнительным плюсом.

– Я сложился стихийно, но лучше, чтобы сознательно, – повторяет Сыч. – К будущему надо подходить с умом. И мне в таком случае приятнее окунаться к вам. Чем скорее вы слепите моих бабок и дедок, тем быстрее разойдетесь по домам.

Он, как и прежде, ничего не говорит, да и вовсе отсутствует, но создает впечатление. Не покидает чувство, что он доволен и горд. Люди, назначенные друг другу звездами, сошлись прежде срока и могут продолжить себя без пагубного для Сыча промедления. Он предпочел бы нырнуть на большую глубину, да не пускает поврежденная наследственность. Увлекшись, Сыч уведомляет собрание в том, что стоит ему перестроиться и отразить атаки недоброжелателей, завоевать пустырь, накрыть своим колоколом растленные города и сирые пажити, как он, усиленный, откроет скважину неимоверной протяженности и примется за предков совсем отдаленных.

– …Это невозможно, – качает головой Родион, когда видение отступает и цепь размыкается. – У него не получится. Иначе мы тоже бы переделались.

– Откуда нам знать, что нет? – возражает Андрей. – Предлагаю не отвлекаться на временные парадоксы. Действительность такова, что он умеет до нас достать, а мы беспомощны.

– Ой ли? – сомневается Родион. – Не захотим – его и вообще не будет!

– Прекратите! – Таня ударяет кулаком по столу и повергает их в замешательство. – Это ваш правнук! И мой – на секундочку, не забудьте! Он учудил над собой какую-то глупость и попал в беду. Люди мы или нет? Я уж не говорю о том, что родня.

Над столом повисает безмолвие. Оно гораздо тягостнее, чем было до сеанса связи. В реальности происходящего никто ни секунды не сомневается. Единый опыт в зародыше гасит попытки подумать на белое черное. Не удается и наоборот.

Пращуры медленно заливаются краской, осознавая и переваривая. Молниеносная перепалка, случившаяся только что, вдруг утрачивает всякое значение. Румянятся даже Соня и Родион, успевшие познакомиться прежде всех. Евгений один почему-то бледнеет, но Таня посматривает на него и пылает за двоих. Танкист таращится на Лиду, которая близка к помешательству. Долговязая Лида нескладна не только телесно, но и душевно; она существует в общей неуверенности, а потому в пониженной весомости – иными словами, верит всему, боится многого, хватается за пятое и десятое, плюс некрасива и, следовательно, потрясена своим неизбежным замужеством за человеком военным, почти гусаром. Она краснеет гуще всех. Наташа стреляет глазками в Андрея. Тот, по ее мнению, староват. Но это не такая уж помеха делу, напоминает ей недавняя мутная страсть, спровоцированная Сычом.

Часы стрекочут, будто заело цикаду.

Таня встает и удаляется в кухню. Суется в холодильник. Тот доверху набит всякой всячиной. Она неохотно припоминает, что вроде бы да, отоваривалась, и не в один заход. Она даже нащупывает обрывок тогдашней настойчивой, но непонятной мысли: «сидеть будем долго». И это соображение гнало ее, настегивало и понуждало воздержаться от разбирательства.

Вернувшись, она сообщает:

– Продуктов хватит. С голоду не помрем.

– Когда-нибудь кончатся, – отзывается Шурик с казарменным здравомыслием.

– Это, девушки, зависит от нас, – говорит Таня. – Сверим циклы.

Лида отчаянно мотает головой. Наташа оскорблена.

– У меня полторы недели задержка, – отчитывается Соня.

7

Наступает ночь. Родоначальники грядущего пня давно устали, однако идут в пререканиях на четвертый круг, а то и на пятый. Консервы вскрыты, чай заварен. Шурик в сотый раз порывается закурить, но Таня шикает на него и напоминает о несовместимости намеченного материнства с табачным дымом. Того подмывает вспылить, но он вспоминает о кодексе офицерской чести и отступает.

Однако бурчит:

– С вашим материнством еще ничего не решили.

– Здесь вообще нельзя курить, – парирует Таня. Лицо у нее гранитное.

У фигуриста не выдерживают нервы. Евгений свирепым махом сметает со своего пятачка тарелку и банку. Он сидит с краю и никого не задевает. Вилка эффектно вонзается в пол и остается дрожать. Ножик в ужасе пляшет к выходу, как звонкая жаба, хотя совершенно не похож.

Может быть, в ком-то еще и осталась толика умиления, пусть даже собственно в докторе, но она слишком мала для смягчения столь бурного порыва.

– Обсуждаем! – рычит Евгений. – Но что обсуждать? Хотите сказать, что это мой правнук – лишайный шишак, лесное дупло?! Урод из кружка «Умелые руки»? Что это, к дьяволу, за блямба такая, откуда взялась эта адская кочка? Из какой она проклюнулась преисподней? Вы слышите – этого нельзя допустить! Тут нечего рассусоливать!

Однако Наташа, видать, уже решила по-своему. Иначе не объяснить, почему она поднимается первой и неспешно идет прибирать, подтирать и складывать.

– Притормози, – кривится Андрей. Его пегая грива встала дыбом. Все давно отбросили церемонии и перешли на «ты». – Я согласен, только как ему помешать?

– Да не слушать его, и делу конец!

– Он посчитал вероятности, – устало повторяет тот. – Девяносто девять процентов успеха.

– Ничего! – запальчиво отвечает Евгений. – Не сто же! Холодильник опустеет быстрее, чем ему кажется. А с голоду сдохнуть он нам не даст.

– Ну и отправит за харчами хозяйку, как уже было, – встревает танкист.

– Это Антихрист, – неуверенно и некстати предполагает Лида и получает раздосадованного тычка от Наташи, которая сноровисто покончила с уборкой и водворилась на место.

Наташа, судя по всему, привыкла к ее всеядному мистицизму – Лида успела помянуть чертовщину, Божий промысел, четвертое измерение и полтергейст.

Родион и Соня вдруг устраняются от участия в споре. Что-то до них доходит. Они перебираются сначала в угол, а через минуту и вовсе уходят из гостиной. Никто не следит. Вскоре они возвращаются, и Соня держит речь:

– Сочувствую вашему положению, но нам, слава богу, задерживаться незачем. Мы отметились, а потому будем рады откланяться.

Теперь им обеспечено внимание. Безмолвие подобно взрыву, так оно оглушает. Нет в мире вещи важнее, чем возможность отвесить прощальный поклон и броситься из этих гостей в чем мать родила, хотя бы и фонтанируя на бегу всеми жидкостями.

Родион мнется. Потом для всех неожиданно признает:

– Он не такой уж высерок, наш потомок. Снаружи чурбан, а внутри пацан. Может, еще в войнушку не наигрался. Нет, дельный парень! И он к тому же не навсегда такой. Там технология – с ума сойти можно! Захочет – сделает себя пароходом или самолетом. А может, слоном или каким-нибудь великим человеком. Внешне, конечно.

– Откуда ты знаешь? – всхрапывает Евгений.

– А мы с ним поговорили, – отвечает за Родиона Соня. – Спокойно сели, взялись за руки, попросились на связь. Объяснили мое положение. Сказали, что я уже в дамках. Он запустил в меня какой-то интроспективный щуп. С одним человеком, да при его согласии, ему проще, чем с толпой. Проверил, убедился. Извинился, что не увидел сразу. Пообещал сопровождать дедушку на протяжении всего жизненного пути…

– Да, там формируется дедушка, – расплывается в улыбке Родион. – Всего две недели, а он готово дело, определил.

Евгений переглядывается с Андреем. Доктор сдвигает пышные брови, беззвучно вышептывает: «Что?» Евгений мотает головой: после.

– Вы как хотите, – продолжает Родион, – а нам потомство не безразлично.

Соня берет салфетку, ищет ручку, находит огрызок карандаша, пишет.

– Наш телефон. Вы тут решайте. Если договоритесь, позвоните потом…

Родиона переполняет счастье. Его, свободного ныне, вдруг почему-то сильнейшим образом забавляет Шурик. Родион хватается за объемистый живот и гогочет, вбирая китель, взрезанную цыплячью грудь, солдатские подштанники.